- Верят, - ответила Антонина. - Мне поначалу чудно было: в Номе семь разных церквей. Я в них запуталась. Эскимосы ходят больше в пресвитерианскую, но чем она отличается от других - так и не поняла. Может, она просто побольше.
- А как насчет выпивки?
- В Номе пей, сколько хочешь. Там, наверное, столько же кабаков и баров, сколько церквей. Но в селах полный сухой закон. Мы летали с Робертом на остров Святого Лаврентия, в Сивукак, на Малый Диомид, в Иналик, там никто не пьет.
- Власти запретили?
- Сами себе запретили. Если увидят кого выпившего или даже если кто привезет в бутылку в село - огромный штраф или тюрьма. Даже тангитаны, которые работают в селах - учителя, и те не имеют права выпивать. Во всяком случае, я не видела ни одного пьяного ни в Сивукаке, ни в Иналике. Зато в Номе, как у нас в Кытрыне.
Зазвав Антонину к себе в кабинет, Шлаков с ходу предложил:
- Хочу тебя перевести на другую работу, скажем, старшей медсестрой.
- У меня же нет медицинского образования, - ответила Антонина.
- Это неважно, - махнул рукой главный врач. - Подучишься. Уколы делаешь, капельницу можешь поставить. Чего тут хитрого?
- Хитрого, может быть, и нет, - ответила Антонина, - но чужое место занимать не буду. А то, что уколы могу делать или капельницу поставить, это когда уже совершенно некому… Мое дело - содержать в чистоте больничные помещения да ухаживать за больными. Мне это нравится.
- А как твой муж на это посмотрит? Он такой важный, большой пост занимает, а жена его - простая санитарка, уборщица.
- Во-первых, он мне еще официально не муж, - пояснила Антонина. - Во-вторых, в том, что я уборщица, он не видит ничего зазорного. Он отлично знает, кто я такая, чем занимаюсь. Когда оформлю свой развод, а Роберт - свой, тогда законно и поженимся. А так, как говорится, мы пока находимся в гражданском браке, - улыбнулась Антонина.
Когда это дошло до Франтова, он вдруг почувствовал странное удовлетворение: эта счастливая на вид пара оказалась с существенным изъяном. Они живут в незарегистрированном браке! В старые, добрые, советские времена за такое можно было схлопотать персональное дело по партийной линии, строгий выговор, а то и исключение из рядов Коммунистической партии.
В очередном телефонном разговоре с Базаровым он не преминул сообщить об этом и даже осмелился спросить:
- Что делать?
- Что ты имеешь в виду? - раздраженно спросил Базаров.
- Так сказать, незаконное сожительство.
- Твое-то какое дело? Что-то не туда смотришь, господин Франтов!
Франтов почувствовал, как кровь прилила к его голове, потом конечности охладели, вспотели ладони. Телефонная трубка чуть не выскользнула из руки. Вспомнил: Базаров несколько лет назад ушел из семьи к молодой девушке и больше года жил с ней, пока прежняя жена не давала ему развода. Это было в самом начале перестройки, когда вовсю обсуждалась проблема шестой статьи Конституции СССР, когда даже поговаривали о полном запрете Коммунистической партии, а больше всего критиковали ее за то, что она любила совать свой нос в самые сокровенные, личные дела граждан, и особенно членов партии.
- Но все-таки он иностранец, а она - российская подданная, как бы не возникло международных осложнений, - вяло проговорил Франтов.
- Ты бы лучше смотрел за тем, почему в селах развелось столько самогонщиков? Два дня тому назад ваши милиционеры на двух машинах прибыли в Люрэн, напились и гонялись за девками, мочились в бассейн на Горячих Ключах!
Притихший Франтов мысленно возражал Базарову, напоминая ему, каким способом тот выиграл губернаторские выборы, пенял ему за упущения, за то, что глава округа заплатил какому-то частному банку "Марс" огромные государственные деньги за продовольствие, а тот взял и обанкротился. Глава банка скрылся где-то на Каймановых островах, а Чукотка осталась с единственной надеждой на американскую гуманитарную помощь.
Двухкомнатную квартирку нашли в том же доме, где проживал Михаил Меленский и семья Чейвуна. Она располагалась на втором этаже. Окно кухни выходило на сопку, где стояла чаша телевизионного ретранслятора, а комнаты смотрели на главную улицу районного центра, которая, естественно, называлась улицей Ленина. В квартире уже года два никто не жил, она требовала ремонта, и каждый вечер, облачившись в рабочую одежду, Роберт и Антонина белили, красили и клеили обои. Материалов было достаточно, даже удалось заменить всю сантехнику. Это объяснялось тем, что в поселке давно уже ничего не строили, на складах строительного треста всего было полно. Мебель тоже нашлась - давно уже прошло время, когда люди записывались в очередь на "стенки", кухни.
Новоселье решили справлять уже ближе к весне, когда Роберт привезет кое-какие недостающие мелочи - лампы, занавески и какое-то особенное постельное белье, которое после стирки не надо гладить.
День ощутимо прибавлялся. Антонина любила рано поутру садиться у окна в самой большой комнате и смотреть, как светлеет восток, а порой, если нет облаков, показывается солнце. Вместе с природными изменениями что-то существенное менялось в душе. Антонина чувствовала в себе большую уверенность, иной раз даже задумывалась о будущем. Может, стоит поступить в медицинское училище и получить хотя бы среднее медицинское образование? Или мечтала родить сына от Роберта. Чтобы он вырос настоящим человеком, знал бы родной эскимосский, чукотский, русский и английский языки. Сама-то она лишь по-русски может свободно разговаривать, да запомнила несколько обиходных английских выражений.
Потом Антонина бежала на работу в больницу.
В тот день она по дороге завернула в районный узел связи. Начальник обещал поставить телефон, да что-то все тянул. Анна, жена Владимира Чейвуна, работавшая на узле связи, объясняла эту задержку обрывом телефонных сетей. Снесли три обветшавших двухэтажных деревянных дома, которые в начале семидесятых считались самым комфортабельным жильем. Оказалось, вместе с домами снесли телефонные линии, и теперь сам начальник связи пытался восстановить соединения. Придется с телефоном подождать и разговаривать с Робертом из кабинета главного врача.
Антонина возвращалась с работы уже в ранних сумерках. Под тонким слоем свежевыпавшего снега хрустели льдинки, оставшиеся от недавней оттепели. Конечно, до настоящего лета еще далеко, но природа явно настраивалась на весну, а если постоять на солнце в яркий, безоблачный день, можно почувствовать щекой тепло.
Окна новой квартиры светились. Неужели она забыла выключить свет? Скорее всего, так. Но почему сразу во всех комнатах? Может, Роберт вернулся? Но он только что звонил из Анкориджа и раньше чем через месяц не собирался приезжать. Может, соседка Анна? Но у нее ключей нет. Хотя, чтобы открыть квартиру, их и не требовалось: посильнее нажать на древесностружечное полотно двери, и оно послушно отходило в сторону.
Сердце тревожно забилось, и ноги сами по себе побежали. Сапоги скользили, раза два Антонина едва не упала. Не переводя дыхания, она буквально взлетела на свой этаж и остановилась перед дверью.
В квартире играла музыка. Кто-то включил магнитофон, первый подарок Роберта Карпентера. Пела Оливия Ньютон-Джонс, одна из самых любимых певиц Антонины. Неужели это Роберт? Она слышала на работе, вроде был борт из Анадыря. Но, поскольку она никого не ждала, то особенно и не интересовалась.
Теперь Антонина была уверена, что это Роберт: он решил сделать ей сюрприз.
Увидев возникшего перед ней мужчину, она чуть не лишилась чувств и, чтобы не упасть, ухватилась за стену, благо прихожая была крохотная.
Это был ее последний законный муж, слесарь атомной электростанции в Билибино. Николай Зотов был навеселе и широко ухмылялся, блестя золотым зубом под верхней губой.
- Что, не ожидала! Думала, что это твой американец прибыл? Ну, проходи, проходи, милая… Однако тебя не узнать. Настоящая красавица! Американская штучка!
Зотов слегка покачивался, пружиня ногами. Когда-то именно это телодвижение уверенного в собственной силе и в своей физической неотразимости мужчины пленило эскимосскую девчонку, и ей тогда показалось, что она встретила настоящего тангитана, о котором грезила, читая любовные стихи.
- Зачем ты приехал? - со стоном выдавила из себя Антонина.
- Как - зачем? - притворно удивился Зотов. - К своей жене приехал, к законной супруге. Довольно нам жить врозь, надо вить свое гнездышко. Тем более вижу, что оно почти уже готово.
Зотов красноречиво повел руками вокруг себя.
- У меня есть несколько идей. Первая - если уж очень тебе не хочется покидать родную Чукотку, можем и здесь пожить. Хотя, перспектив не вижу. Правда, есть одна сумасшедшая мысль, но кто знает, может, что-то и получится. Покончили ведь с коммунистической партией. Я имею в виду продажу Чукотки Америке. Курилы уже почти что согласны отдать Японии. Станем оба американцами. Тем более опыт у тебя есть. Или продадим эту квартиру и махнем на материк, в мою родную Вологду.
- Квартира не моя, - выдавила из себя Антонина. Она все не могла поверить, что все это происходит наяву. Было похоже на пьяный бред, состояние на грани выхода из полного забвения в сознание, когда начинает мерещиться всякая чертовщина.
- Ну, ладно уж, - Зотов придвинулся к Антонине, пытаясь ее приласкать. - Уже успел разузнать: квартира оформлена на тебя. А по нашему закону это считается совместно нажитым имуществом.
- Уйди! Немедленно уходи отсюда! - крикнула Антонина, приходя в себя. - И чтобы я тебя здесь больше не видела!
- Ты угрожаешь мне! - криво усмехнулся Зотов. - Забыла, как я тебя учил любить белого человека!
Да, тело Антонины еще помнило железные кулаки Николая Зотова. Бывало, неделями Антонина не показывалась на улице, залечивая синяки под глазами.
- Я тебе предлагаю мирное решение проблемы, - понизил голос Зотов. - Ни тебе, ни мне ссора не нужна.
Антонина нащупала дверь позади себя и попыталась выскочить на лестничную площадку. Но Зотов был начеку. Он схватил женщину за грудь и с силой втянул ее в комнату, повалив на пол.
- Ах ты, эскимосская сука! Я помню, как ты говорила мне, что "сука" это не ругательство на вашем языке! Но ты все равно сука. И я тебя сейчас возьму, как суку, по праву твоего законного мужа.
Антонина пыталась сопротивляться, но Николай Зотов всегда отличался большой силой. Он разорвал одежду на женщине и нарочито грубо, с матерными ругательствами взял ее.
- А теперь, - сказал он, поднимаясь, - приготовь ужин! Выпивку я принес.
Антонина лежала, как оглушенная, закрыв глаза и не двигаясь.
- Ты что? Такая чувствительная стала! Нечего притворяться, вставай!
Носком мехового сапога он ударил Антонину по голове.
В это мгновение Антонина вскочила, изо всех сил ногой ударила Николая по голени и рванула из квартиры. На секунду она остановилась у двери квартиры Чейвунов, но решила бежать дальше, в милицию.
Дежурный районного отделения милиции Гизатуллин только что попил чаю, сполоснул большую личную чашку с несмываемой желтизной и сладко зевнул: теперь самое время вытянуться на диване и поспать.
Грохот в двери остановил его на полпути.
На пороге стояла женщина. Гизатуллин едва узнал в ней Антонину Тамирак. На ней была рваная меховая куртка, на лице расплывался синяк, а в уголках рта запеклась кровь. Всклокоченные волосы на голове торчали в разные стороны. Еще только вчера все мужчины районного центра любовались этой молодой женщиной, своей красотой приворожившей американца, а теперь перед дежурным милиционером стояла обыкновенная пьяная эскимоска.
- Что случилось?
Как большинство милиционеров, Гизатуллин больше всего не любил происшествии такого рода. Придется разбираться, не дай бог, заполнять протокол, писать… С грамотой у сержанта было неважно.
- Меня изнасиловали! - всхлипнула Антонина.
- Кто?
- Мой муж!
Гизатуллин сел за стол.
Пока он ничего не понимал. Вроде бы Антонина вышла замуж за американца. И большинство жителей районного центра, особенно приезжие, почему-то вместо радости преисполнились к этой молодой эскимоске завистью и жгучей ненавистью: надо же, ей так повезло в жизни! Но Роберт ведь кажется уехал.
- Американец?
- Русский. Николай Зотов, - проговорила сквозь слезы Антонина.
- Откуда он вынырнул? Ты же вроде бы за американца вышла замуж… Ничего не понимаю.
Захлебываясь словами. Антонина рассказала о случившемся.
- Как может законный муж изнасиловать? - Гизатуллин наморщил лоб. - Так не бывает. Что-то ты путаешь, Антонина. Ты, случаем, не выпивши? Если это так, то лучше иди домой, помирись с мужем, ложись с ним и делай все, как положено законной жене. Без всяких насилий. Так сказать, с удовольствием.
- Что же мне делать? Что же мне делать?
Антонина зарыдала в голос, но Гизатуллин уже выпроваживал ее на улицу, где за дверью дожидался Николай Зотов.
- Твоя? - весело спросил милиционер.
- Моя! Законная! - громко произнес Зотов и потащил волоком упирающуюся Антонину.
Всю ночь, до самого утра соседи слышали глухие удары и женские стоны из квартиры на втором этаже, но никто даже не полюбопытствовал и не спросил, в чем дело: пьяные драки и разборки в Кытрыне были такой обыденностью, что уже никто не обращал на это внимания.
Ранним утром Антонине все же удалось доползти до квартиры Чейвуна и вызвать "скорую помощь".
Когда Франтову доложили о случившемся, реакция его была схожей с реакцией дежурного по районному отделению милиции Гизатуллина. "Поделом ей, - подумал глава администрации района. - Не будет задирать нос". Но все же созвонился с Меленским.
- Я что-то слышал ночью, какой-то шум, - вспомнил Меленский. - Но не обратил внимания. У нас подъезд довольно теплый, и часто сюда сходятся погреться бомжи.
- Дело может приобрести международный резонанс, - произнеся последнее слово, Франтов мысленно похвалил себя. - Твой друг Карпентер поднимет шум. Но, с другой стороны, побил-то Антонину ее законный муж. Вполне естественная реакция здорового мужчины.
- А я не знал, что она замужем…
- Как выяснилось, она вышла за этого… - Франтов посмотрел на лежавшие перед ним бумаги… - Николая Зотова полтора года тому назад. Потом они разошлись, она уехала из Билибино сюда на родину, и с тех пор, по словам Антонины, они вообще не общались.
- То есть фактически не жили как муж и жена, - подхватил Меленский.
Дело было в том, что у Меленского собственные семейные дела обстояли далеко не лучшим образом. Вот уже два года, с тех пор как сыновья покинули отчий дом и уехали учиться, жена его проживала в Анадыре. Москвичка Елена Андреевна, по образованию юрист, не любила жить в Кытрыне и звала мужа уж если не в Москву, где у родителей была вместительная квартира и дача в Кратово, то хотя бы в столицу Чукотского автономного округа. Ей не нравились друзья и земляки мужа, да и мужа своего она частенько критиковала за слишком подчеркнутую, как она говорила, "чукотскость".
- Согласно нашему законодательству, пока супруги официально не разведены, ложатся они в одну постель или врозь, они считаются мужем и женой. И размолвки между ними считаются обычной семейной ссорой. А тут Антонина пыталась обвинить законного мужа в изнасиловании! В изнасиловании! - многозначительно повторил Франтов.
Тем временем Николай Зотов, выпив бутылку водки, отправился навестить жену в больницу. У Шлакова хватило смелости и сообразительности не пустить разъяренного парня в палату, где в страхе тряслась Антонина.
Вернувшись в квартиру, Николай Зотов завалился спать.
Антонина понемногу приходила в себя. Конечно, синяков хватало, особенно на лице, но никаких переломов и особых повреждений она на своем теле не обнаружила. Постепенно страх, унижение и боль уступали чувству гнева и жажде мщения. Появление Николая Зотова было настоящей угрозой ее будущему, ее любви. Если она уступит - можно навсегда распроститься с мечтами о счастье.
Антонина тихо вышла из палаты.
Несмотря на поздний час, на улице было светло. Громко хрустел под ногами снег. Еще несколько дней, и солнце начнет понемногу набирать силу, и верхняя корка снега начнет чуточку подтаивать, образовывать наст.
Окна квартиры ярко светились. Антонина на минуту остановилась, глубоко вздохнула и вдруг ощутила, что она больше не боится Николая Зотова. Надо его попросту вытолкать из квартиры, закрыть за ним дверь и больше не пускать. Он уже давно ей больше не муж. И никакая отметка в паспорте, запись в регистрационной книге больше не имеют значения для нее. Она также поняла, что никакой помощи от милиции, от властей не будет, и она может надеяться только на себя.
Взбежав на свой этаж, Антонина рванула на себя дверь. Она оказалась не запертой. Из спальни раздавался громкий храп, и из проема двери несло кислой вонью давно немытого тела, застарелого перегара, смешанного с запахом табачного дыма.
Играла музыка, и Оливия Ньютон-Джонс умоляла не переставать верить любви.
Антонина нашла на кухне небольшой каменный молоток на деревянной рукоятке, доставшийся ей в наследство от отчима. Обычно этим молотком она размалывала в ступе замерзший тюлений жир, нерпичью печенку, мясо.
- Вставай! - крикнула Антонина над ухом спящего. - Выметайся отсюда!
Николай открыл глаза и поначалу, видимо, не мог сообразить, где он Постепенно взгляд его обрел осмысленность, он сел на постели и рявкнул:
- Ты что, охренела? А ну, брось молоток!
- Уходи по-хорошему! - крикнула Антонина.
- Никуда я отсюда не двинусь! Напрасно стараешься! - ухмылка перекосила лицо Зотова.
И тут Антонина почувствовала, как гнев жарким пламенем охватывает ее тело. Она взмахнула молотком и опустила его на голову Зотова. Но тот успел увернуться, и каменный молоток по касательной задел лоб и переносицу. Из ноздрей хлынула кровь.
- Ах ты, блядь эскимосская! - заорал Николай Зотов.
В его руках невесть откуда появился остро отточенный нож с длинным лезвием. Зотов бросился на женщину и изо всех сил вонзил нож в неожиданно мягкое и податливое тело.
Антонина сразу обмякла и медленно сползла на пол рядом с кроватью.
"Вот и все!" - вдруг отчетливо пронеслось в голове, и она произнесла вслух с оттенком удивления:
- Вот и все!
Роберт Карпентер сидел в кабинете Михаила Меленского и тупо смотрел вдаль, в тундру. За синевой наступающего зимнего вечера еще различалось кладбище, где только что похоронили Антонину Тамирак. На столе давно остывал чай. Меленский несколько раз включал электрический самовар, заново заваривал чай, но Роберт так и не дотрагивался до чашки.
- Как можно жить в таком государстве?
Вопрос был скорее риторический, но Меленский все же попытался на него ответить.
- Приходится… Сейчас есть хотя бы надежда, что в прогнозируемом будущем мы все же будем жить в правовом государстве.
- Но жить надо сегодня! - с болью произнес Роберт. - Сегодня у вас умирают люди, их убивают на улицах, на лестничных площадках, расстреливают в автомобилях… И ни одно, ни одно преступление не раскрыто! Ни одного показательного процесса. Что же это у вас делается? Неужели ваши государственные деятели, политики не понимают, куда катится ваша страна? Порой мне кажется, что при большевиках-коммунистах у вас было больше порядка.