Обычно белые люди, пожив некоторое время в чукотских и эскимосских селах и взяв себе в жены местных девушек, наделав детей, уезжали навсегда, оставляли туземных жен вместе с потомством и напрочь забывали о них. Роберт Карпентер-старший взял с собой жену и детей. Сначала обосновался в Номе, а в конце жизни переселился в окрестности Сан-Франциско.
Собирался ли он вернуться на Чукотку за своими сокровищами? Скорее всего, поначалу так и было: в первые годы захвата власти большевиками Запад не верил, что эти малоопытные в государственном управлении такой огромной страной революционеры во главе с недоучившимся адвокатом Владимиром Лениным смогут продержаться долго.
Устойчивость и сила Советской власти поразили мир, когда был разгромлен Гитлер и советские войска вошли в поверженный Берлин. Сталин диктовал английским, французским и американским союзникам условия послевоенного устройства мира.
Советский Союз подходил к концу двадцатого столетия прочнейшим монолитом, вооруженным новейшими видами оружия, господствовавшим в космосе. Внутренняя жизнь страны жестко регламентировалась Коммунистической партией и Комитетом государственной безопасности. Даже последовавшие буквально одна за другой смерти престарелых генеральных секретарей КПСС - Леонида Брежнева, Юрия Андропова и Константина Черненко - не поколебали это огромное, многонациональное государство, спаянное единой коммунистической идеологией, которая считалась единственно верной.
Когда к власти пришел молодой Михаил Горбачев и провозгласил перестройку, осведомленные наблюдатели и политические обозреватели в США и в других западных странах предсказывали лишь небольшие реформы в рамках той же системы социализма и господства коммунистической идеологии. Но потом началось нечто удивительное и непонятное.
В глубине души Роберт Карпентер сочувствовал тому, что происходило в Советском Союзе.
Он поднялся на капитанский мостик и попросил бинокль. "Маккинли" оставлял по левому борту развалины древнего Нувукана, почти неразличимые из-за расстояния, вросшие в землю жилища. Чуть правее виднелись полуразрушенное здание полярной станции и маяк с бронзовым бюстом русского казака Семена Дежнева, первым из европейцев проплывшего этим проливом, разделяющим Старый и Новый свет.
А ведь по праву здесь надо было поставить памятник Великому Иннуиту. Человеку в подлинном смысле этого слова, доказавшему возможность достойно жить в экстремальных условиях, на самом краю людского обитания.
Глава вторая
В Улаке готовились к приему американских туристов. В обычном жилом доме сельский совет занимал на первом этаже несколько комнат, точнее трехкомнатную квартиру, а над крыльцом развевался выцветший неопределенного цвета флаг.
В тесной комнате, кроме главы местной власти Михаила Амоса, директора косторезной мастерской Анатолия Етувги и директора школы Августы Тантро, находились глава окружного КГБ Дмитрий Дудыкин, командир пограничной заставы Чикни, заместитель председателя районного совета Джафар Талигур и представительница московской туристской фирмы "Полярное сияние" Маргарита Боротоева.
Держал речь Дмитрий Дудыкин. Несмотря на полковничий чин, он был в штатском и внешне ничем не выделялся среди окружающих. Только в его лице наблюдалась какая-то хищность, словно у голодной озерной щуки. Сходство с рыбой усиливало его вытянутое лицо и белесые невыразительные глаза.
- У меня есть сведения о том, что среди американских туристов будут такие, которые интересуются нашими военными секретами. Будьте начеку. Особенно в отношении военных объектов…
- А что будем считать военными объектами? - поинтересовался Михаил Амос. - Развалины локаторной станции, потухший маяк?
Честно говоря, Дудыкин и сам находился в полном неведении, что считать секретным объектом в Улаке. Расположение поселка давным-давно отснято военными спутниками, а туристские карты были куда точнее и подробнее, чем те, которые зашторенными висели в его кабинете в Въэне и на пограничной заставе. Инструкции по фотографированию устарели. Еще до перестройки на Чукотку прилетала японская телевизионная группа "Эн-Эйч-Кэй". Так у них были такие карты, которых сроду не было даже у советских военных! Что касается ограничения контактов с местным населением, так вроде и это отпадало. Наоборот рекомендовалось, согласно политике нового мышления, всячески поощрять эти контакты. Создавалась ситуация, в которой органам нечего было делать при таком важнейшем историческом событии, как прибытие первых американских туристов в Улак.
- Все равно надо бдеть! - строго произнес Дудыкин. - Среди туристов могут быть агенты ЦРУ! У меня есть список… - Кагэбешник достал из черного "дипломата" листок. - Вот Майкл Кронгауз, руководитель Языкового центра коренных народов Аляскинского университета в Фэрбенксе. Уж он-то точно захочет установить связи с местной интеллигенцией, особенно с учителями родных языков и нувуканскими эскимосами. У нас есть такие?
- Из нувуканских Яша Тагьек, руководитель местного фольклорного ансамбля, учительница чукотского языка Таня Пучетегина… Остальные нувуканские родной язык забыли, - сообщил Михаил Амос. - Вот вы уже скоро как четверть века живете на Чукотке, а местных языков не знаете.
Конечно, еще совсем недавно Михаил Амос ни за что не осмелился бы сказать такое, но сегодня полковник Дудыкин уже не имел прежней силы. Амосу не нравилось затянувшееся совещание. У него трещала голова после вчерашнего, а в сейфе стояла бутылка свежего самогона, которую занес от сельского доктора Милюгина участковый милиционер Катеев, постоянный собутыльник главы сельской администрации. Единственное, что его забавляло, это то, что и Дудыкин, и Талигур, и все другие представители власти чувствовали себя неуверенно и даже испуганно. Единственный человек, который по-хозяйски распоряжался, - Маргарита Боротоева.
- Все, что вы говорите, - кивнула она в сторону Дудыкина. - важно. Но не это главное. Главное - обслужить туристов на самом высоком уровне, показать им все самое лучшее, все, чем сегодня гордится Улак и вся Чукотка.
- Вроде бы гордиться нам сегодня нечем. - пробормотал про себя Амос.
- Вот-вот! - оживился погрустневший было Дудыкин. - Надо сделать так, чтобы отсечь от внимания американских туристов все негативное.
- Запретить продавать в магазине спиртное! И вообще закрыть на это время магазин. Все равно полки пустые, только позориться. Объявить переучет! - подал идею Талигур.
- У нас мало кто покупает водку в магазине - дорого, - заметил Амос, вспомнив про спрятанную в сейфе бутылку.
- А где берут? - спросил Талигур.
- У русских. Многие тут гонят самогон. Учителя, строители, кочегары из коммуналки…
Однако о главном улакском самогонщике, докторе, Амос умолчал.
- Надо дать указание милиции - не выпускать пьяных на улицу! - решительно произнес Дудыкин.
- Прикажете привязать? Что они, собаки?
- Есть еще один подозрительный элемент в списке туристов. - продолжал Дудыкин. - Господин или мистер Роберт Карпентер, якобы ученый, специалист по моржам и китам.
- Знакомое имя. - задумчиво произнес Амос. - Вроде до революции был такой торговец в Кэнискуне. Неужто еще жив?
- Кочегар Андрей Сипкалюк хвастался, что этот самый Карпентер - его дед. Бабушка Сипкалюка будто жила в услужении у Карпентера в Кэнискуне и имела от него детей, - подал голос начальник заставы Чикин.
- Сколько же ему лет! Не менее ста! - удивился Амос.
- Среди американцев много долгожителей! - напомнила Боротоева. - На Западе главный контингент туристов - это люди пожилого и преклонного возраста. Всю жизнь копят, отказывают себе во всем, чтобы потом жить в счастливой старости.
- В этом коренное отличие социализма от капитализма. - заметил Амос.
- В чем? - насторожился Дудыкин.
- У нас - счастливое детство, а у них - счастливая старость.
Дудыкин снова углубился в список и уточнил:
- Да нет, вроде этот Карпентер молодой, пятьдесят второго года рождения. Однофамилец или дальний родственник.
Позвали Тагьека, художественного руководителя сельского ансамбля, бывшего солиста знаменитого чукотско-эскимосского ансамбля "Эргырон". Внешне он производил приятное впечатление, аккуратно одет, чисто выбрит Вместе с "Эргыроном" он объездил всю Европу, был не раз на Аляске и даже добирался до Гренландии.
- У меня все готово. - доложил Тагьек. - Концерт рассчитан на два часа.
- Не многовато? - спросил Амос.
- Хорошо, хорошо! - одобрительно закивал Дудыкин. - Это прекрасный способ занять гостей, отвлечь от несанкционированного общения. А как насчет репертуара? В смысле идейности и направленности…
- Наши песни и танцы всегда идейны и верно направлены, - с достоинством ответил Тагьек, глядя прямо в глаза полковнику.
Августа Тантро сообщила, что в школе произведена уборка, в интернате детям постелили свежее белье, приготовили хороший обед, праздничный, уточнила она.
Возле сельского совета толпился разный приезжий люд: телевизионщики из Въэна, Магадана и Москвы, журналисты, фотокорреспонденты.
Один только Иван Кутегин сидел на вершине утеса Еппына, откуда открывался широкий вид на северную горловину Берингова пролива, и обозревал в мощный бинокль морской горизонт. Он уютно устроился на одном из двух совершенно одинаковых валунов, покрытых замшелой шершавой коркой со следами звериных когтей, словно кто-то пытался расцарапать поверхность. Из рассказов стариков Иван Кутегин знал, что именно на этом месте был похоронен знаменитый улакский шаман Млеткын, который чуть ли не на следующий день после похорон бесследно исчез.
Кутегин был в Улаке одним из самых заинтересованных в визите американских туристов. Он загодя приготовил довольно большую коллекцию сувениров на продажу и собирался выручить не одну сотню долларов. Конечно, трудно будет сделать это тайком от властей. Что касается главы сельской администрации и директора косторезной мастерской, куда формально был приписан мастер, это не заботило его. Особенно он опасался Дудыкина и Талигура.
Спустившись на улицу, Кутегин направился к толпе возле сельского совета и громко объявил:
- Пароход идет!
Когда-то эти слова значили многое для улакца. Все повое приходило сюда с моря, сначала на парусных судах, а потом на пароходах. Тот, кто первым приносил весть о приближении парохода, гордился этим. У пограничной заставы стояла вышка, и на вознесенной над землей площадке топтался одетый в камуфляжный ватник часовой. Но ему при всем желании не увидеть приближающийся корабль, потому что вышка была поставлена так, что главным полем обзора было само селение, а не государственная граница, закрытая скалистым утесом. И впрямь улакские пограничники в основном смотрели за местным населением, для которого в недрах советских бюрократических учреждений рождались всякого рода запреты с тем, чтобы как-то занять изнывавших от безделья стражей. За три четверти века был лишь один перебежчик, да и то не американец, а мексиканец, искатель приключений, человек, как оказалось, не совсем нормальный. Да в начале семидесятых два кочегара из районной котельной в Кытрыне по пьянке попали в бурю на резиновой лодке и были вынесены течением на мыс принца Уэльского. Зато улакцы то и дело нарушали пограничные правила. То неправильно оформляли пропуск, то не успевали и выходили в погоню за морским зверем без необходимой бумажки.
Особенно усердствовали стражи государственной границы в проверке паспортов приезжающих и отъезжающих. Они могли знать человека в лицо, даже выпивать с ним, но непременно проверяли у него паспорт. Улакский охотник мог выйти в море или в тундру без патронов, но ни в коем случае без паспорта. При отсутствии документа он считался нарушителем государственной границы и подвергался наказанию.
Солдаты сегодня были в парадной форме, сапоги блестели. По приказу начальника пограничной заставы встречающие стояли на гребне галечной гряды, самые выгодные места заняли телевизионщики со своей аппаратурой.
Боротоева стояла с американским флагом, а рядом примостился Михаил Амос, успевший глотнуть из заветной бутылки и поэтому важный и веселый.
Лайнер медленно приближался к берегу, как бы ощупью, стараясь не наткнуться на прибрежную мель. Иван Кутегин видел в бинокль сгрудившихся у борта пассажиров в ярких куртках, обвешанных фото- и видеоаппаратурой. Рядом примостился Аркадий Пестеров, бывший директор косторезной мастерской, выпускник Въэнского педагогического училища и Хабаровской партийной школы.
Пестерова исключили из партии "за потерю идеологической бдительности". Ему вменили в вину, что он уж очень восторженно принимал музыканта, который, как оказалось, тогда, в начале семидесятых, находился "под колпаком" КГБ. Да и приехал Ростропович в Улак, как намекнули "компетентные органы", чтобы сбежать через Берингов пролив в Америку. Смещенный с главных постов, Пестеров какое-то время занимал в совхозе должность инженера по промыслам, совмещая эту деятельность с пьянством. И вот уже много лет он не трезвел, не приходил в себя. Кутегин его за это немного презирал. Сам Иван бросил пить самостоятельно, отказавшись лечиться по методике доктора Шичко. Чтобы убедиться в пагубности этой дурной привычки, достаточно было взглянуть на испитое, бледное, небритое лицо Пестерова, да и на большинство улакцев, щедро подпаиваемых продукцией сельского доктора. Однако при этом Пестеров пользовался в Улаке большим уважением, чем глава сельской администрации Михаил Амос. Бывший директор косторезной мастерской хорошо знал законы, но, главное, находился в силу своей пагубной привычки в постоянной оппозиции к власти и демонстративно не ходил ни на какие выборы, заявляя, что все это надувательство и обман народа. Власти демонстративно презирали Пестерова, но и побаивались его. Дудыкин издали посматривал на него и настороженно думал, как бы чего этакого не сотворил этот чистокровный чукча, взявший в свое время русскую фамилию своей первой жены вместо исконной - Тынавуквутагин.
Но сейчас, почти трезвый, Пестеров советовал своему земляку быть поосторожнее с валютой:
- Закон о валюте не отменен, хоть и давно не соблюдается. В случае чего могут тебя прищучить.
- Ты бы мне помог, - попросил Кутегин. - В долгу не останусь.
Пестеров изучал английский в школе, в педучилище, потом в партийной школе. Благодаря прекрасной памяти, он даже в затуманенной алкоголем голове сохранил некоторые познания и вполне мог объясниться.
Тем временем громада "Маккинли" остановилась, и встречающие увидели, как вниз пошли оба якоря. На воду были спущены сразу шесть вместительных шлюпок. Заполненные пассажирами, они двинулись к берегу. Когда первая шлюпка коснулась носом улакского галечного берега, с верхнего этажа школы грянула мелодия американского гимна. Это играл местный баянист Теркие. Его, парализованного, старшеклассники принесли на руках на второй этаж школы и посадили перед раскрытым окном. Смолкли последние аккорды торжественной музыки, и пограничники приступили к проверке документов. Дудыкин обернулся к Боротоевой и строго спросил:
- А где наш гимн?
- Который? Старый у нас еще со словами о мудром Сталине, а нового так и не прислали.
Доверенные туристы вставали в сторонку, под американский флаг, который держала высоко в руках Боротоева. Она бойко и громко говорила по-английски к зависти и злости Дудыкина, который не понимал ни слова. Проверка документов продолжалась долю и утомительно. Возникла задержка с американскими эскимосами. Почему-то их новенькие паспорта вызывали особенное подозрение у пограничной стражи. Наблюдавший за этой затянувшейся процедурой молодой американец на довольно чистом русском языке громко сказал:
- Вообще-то, согласно новым договоренностям между нашими странами эскимосы имеют право безвизового въезда на Чукотку.
- К нам еще не поступили такие документы, - вежливо ответил Чикин. - Должны быть особые инструкции.
Молодой американец, а это был Роберт Карпентер, пожал плечами и хотел было подняться на гребень галечной гряды, на которой толпились встречающие, но его остановил окрик Боротоевой:
- Не отделяться от группы!
Тем временем другой американец, усатый и черноволосый, который находился среди американских эскимосов, подошел к Боротоевой:
- Нам, представителям местного населения Аляски, не нужна обычная туристская программа.
Боротоева внимательно посмотрела на него. Он совершенно не походил на эскимоса.
- Позвольте представиться - профессор Майкл Кронгауз, - он протянул руку. - Руководитель Центра местных языков Аляскинского университета.
- Я слышал про вас, - вперед протиснулся Яша Тагьек.
К удивлению всех, потомок нувуканских эскимосов и американский профессор бойко заговорили между собой. Прислушиваясь к ним, Дудыкин чуть не крикнул: "Говорите по-русски!" Но так он мог оборвать забывшегося местного жителя Чукотки во время его телефонного разговора с родственниками из дальнего селения. А эти все-таки иностранцы, черт бы их побрал! Привыкший повелевать, командовать, сознавать себя человеком, причастным к государственным секретам, Дудыкин чувствовал себя растерянным и даже до некоторой степени униженным. В конце концов он оказался где-то в стороне, оттесненный хлынувшей навстречу гостям толпой. Боротоева тем временем громко прочитала туристам программу и велела следовать за собой. Первым пунктом значилось знакомство с древним селением Улак.
- Название Улак, как утверждают этнографы. - повествовала Боротоева, бойко пересказывая брошюру историка Владилена Леонтьева о топонимике Чукотки, изданную Въэнским краеведческим музеем, - происходит от эскимосского слова "улак", что значит в переводе "женский нож"…
Туристы бойко строчили в блокнотах, подносили репортерские магнитофоны, снимали на видео и щелкали фотоаппаратами.
Майкл Кронгауз вытащил из большого конверта увеличенную фотографию и, то и дело поглядывая на нее, озирался вокруг. Оказавшийся поблизости Пестеров глянул на снимок через плечо.
Фотография оказалась панорамным снимком старого Улака, который смутно помнил Пестеров. Такого Улака он, конечно, никогда не видел, но старые, давно ушедшие мастера - Хухутан, Вуквутагин и Туккай - любили изображать именно этот вид на длинном моржовом бивне. Родное село очень подходило для перенесения на моржовый бивень, потому что было растянуто в длину галечной косы. С одной стороны коса омывалась лагуной, с другой - Ледовитым океаном.
- Фотограф снимал с того места, где стояла яранга знаменитого чукотского шамана Млеткына, - сказал Пестеров. - Вон дальше, к лагуне - яранга моего деда.
- Снимок сделан в тысяча девятьсот двадцать шестом году, - сообщил Кронгауз.
- Это точно! Поэтому, кроме школы, нет вообще ни одного деревянного домика, одни яранги, - задумчиво произнес Пестеров. - Да у нас уже нет стариков, которые бы помнили такой Улак.
- А вам знакомо имя Роберта Карпентера?
- Слышал что-то, но не могу припомнить…
- До революции у вас в Кэнискуне жил торговец Роберт Карпентер. - напомнил Кронгауз.
- Да, да! Я читал об этом! - хлопнул себя по лбу Пестеров. - В романе Тихона Семушкина "Алитет уходит в горы".
Кронгауз с грустью подумал, что, похоже, единственным историческим источником тех времен для нынешнего поколения коренных обитателей Чукотки был этот роман советского писателя.