- В старые добрые времена, - напомнил Мылыгрок за кружкой вечернего кофе, - на том лежбище охотились и мы… Это было наше общее с нувуканцами лежбище. Теперь там никто не бьет моржей. Иной раз спускаются советские пограничники, стреляют животных, топорами вырубают бивни и оставляют гнить туши прямо на берегу…
И вдруг Пестеров понял причину почти неуловимого различия в облике гостей и хозяев. Прежде всего, на крутых тропах Иналика, которые язык не повернется называть улицами, не попалось ни одного пьяного! Непременный пьяный прохожий в любом чукотском селении по всему побережью Чукотского полуострова от мыса Наварин до устья Колымы - на острове Малый Диомид начисто отсутствовал! Оттого и лица встречных отличались трезвой осмысленностью, и улыбка была подлинным отражением внутреннего состояния человеческой души.
- Похоже, что здесь у вас никто не пьет, - осторожно заметил Пестеров.
- Рады бы, но нельзя! - широко улыбнулся Мылыгрок.
- Почему - нельзя? - оживился Меленский.
- Таков закон!
- Президентский указ! - догадался Пестеров. В те годы Россия управлялась, в основном, президентскими указами.
- Будет наш президент заниматься какими-то эскимосами! - махнул рукой Мылыгрок. - Наш собственный закон запрещает привозить на остров и потреблять здесь любые спиртные напитки! До этого ужас, что было! Чувствуем - на край собственной погибели встали. Многие впадали в безумство, слышали голоса и им чудились видения. Уходили из жизни. Благо оружия в каждом доме полно. Распадались семьи, дети отказывались ходить в школу. Чуть от материнской груди отрывались - за горлышко бутылки хватались. Собрались наши уважаемые люди и решили - отныне в эскимосских селениях запретить любые крепкие напитки! И вот уже лет семь не пьем!
- Однако такое трудно вытерпеть, - сочувственно произнес Пестеров, и неожиданный спазм сжал его горло.
- Трудно, - согласился Мылыгрок.
- А как же приезжие тангитаны? - спросил Меленский.
- У нас один, - ответил Мылыгрок. - Да и тот - черный. Он тоже не пьет. Принял наш закон и следует ему.
- А если нарушит? - спросил Пестеров.
- Должен покинуть селение ближайшим транспортом.
На некоторое время беседа прервалась. Пестеров осторожно поинтересовался:
- А если кто бражку сварит?
- Будет ему для начала большой штраф, а то в тюрьму посадим.
- А как же вышестоящие власти? - забеспокоился Пестеров и чуть ли не сказал: "райком и райисполком?"
- Да вышестоящим наплевать на наше положение! - махнул рукой Мылыгрок. - Конечно, кто-то сочувствует да пишет об этом в газетах, но чтобы какие-то меры принимались на федеральном уровне, на такое смешно и надеяться. У нас внутри общин советы старейшин имеют большую власть. Вот они и решили - запретить ввозить алкоголь в национальные села. И это решение выполняется. А если кому-то совсем невмоготу, тот может ехать в Ном или в другие большие города Аляски и пить там, сколько хочет и сколько позволяет содержимое его кошелька…
Пестеров вспомнил безуспешные попытки ограничения пьянства на Чукотке. Сначала в селах продавали "огненную воду" только по выходным дням. В эти дни всякая разумная жизнь замирала. Все было направлено только на удовлетворение пагубной жажды. Пили взрослые, и женщины, и мужчины, даже дети. Пили учителя и врачи, милиционеры… Казалось, что даже собаки шатались. Особенно рьяно взялись за пьянство в годы горбачевской перестройки, когда даже устанавливались так называемые "зоны трезвости". Кое-какой прок все же был от этого. Некоторые, наконец-то протрезвев после многолетней беспрерывной пьянки, брались за ум и бросали пить навсегда. Но многие искали всяческие заменители, пили одеколон, какие-то химические составы. Пышным цветом расцвело браговарение. Варили хмельной напиток даже из томатной пасты. Для борьбы с потаенными производителями создавались специальные "комиссии по браге", которые передвигались для внезапности на вертолетах.
Но пить все равно продолжали.
С началом перестройки, демократизации, частного предпринимательства алкогольные напитки хлынули на Чукотку неудержимым и щедрым потоком. Такого не было никогда, чтобы в магазине на пустых полках ничего, кроме спиртного, не стояло. Теперь никто не боролся с алкоголизмом, а новые власти объясняли преобладание водочной продукции в торговле свободным рынком.
А здесь, выходит, эскимосы справились с этой бедой.
Пестеров с трудом представлял себе жизнь без водки. Несмотря на то, что у него хватало ума самому себе признаться, что по этой причине живет-то он как бы на обочине, в стороне от главной дороги жизни, от которой он удалился по собственной воле. Но мечтал когда-нибудь вернуться к трезвости. Потаенно лелеял мысль о том, чтобы научиться пить так, как пили многие знакомые тангитаны. Сегодня выпьют - а завтра их не тянет на опохмелку, они умеют останавливаться. У него была даже мысль закодироваться, но что-то его остановило. Возможно, надежда на то, что когда-нибудь сам справится с недугом.
- Я, когда бываю в Номе, пью, - сознался Мылыгрок. - В первые дни получаю большое удовольствие, а потом становится тяжко. Тогда возвращаюсь сюда, на свой Иналик, и постепенно прихожу в себя, заново становлюсь человеком… Иногда думаю, что белые люди специально не изобретают лекарства от пьянства. Это же такой прибыльный бизнес!
Слушая эти слова, Пестеров с горечью вспоминал свои собственные горькие переживания, когда, протрезвев, он покорно сносил любые оскорбления и ругательства в свой адрес. Чувство вины порой было таким непереносимым, что хотелось тут же немедленно умереть. И он понимал тех своих соплеменников, которые уходили из жизни, не вынеся моральных и физических страданий. Но он знал и лучшее лекарство: надо было немного выпить, чтобы весь окружающий мир и люди снова стали в его глазах добрыми. Разумом он понимал, что такая жизнь никуда не годится, но что делать…
Он долго ворочался без сна в пуховом спальном мешке, разостланном на линолеуме, и утром, едва только рассвет пробился в окно, тихо вышел из домика и спустился на узкую полоску галечного берега.
У самого уреза воды, на галечной грядке, намытой волнами, стояла Тоня Тамирак. Густые черные волосы ниспадали на плечи, закрывая откинутый капюшон. Она оглянулась и улыбнулась. И тотчас ее красивое лицо с черными, словно нерпичьими глазами, обезобразилось рядом блестящих железных зубов. За несколько лет до перестройки власти вдруг обеспокоились состоянием зубов местного населения. Была создана щедро финансируемая правительственная программа по лечению зубов у местного населения. Летучие отряды стоматологов, оснащенных прекрасной западногерманской техникой, мчались по тундре. Как это и ранее водилось, сначала новые зубы вставили себе большие и малые начальники Чукотки. Предпочтение отдавалось золотым коронкам. Особенно прославился секретарь Тундрового райкома КПСС Иван Золотарев, вставивший себе двадцать золотых зубов! На его улыбку невозможно было смотреть без солнцезащитных очков. Те, кто победнее, довольствовались железными и пластмассовыми зубами, но таких счастливчиков оказалось совсем немного: с началом демократизации и экономических реформ финансирование стоматологической программы было свернуто, и большинство местного населения Чукотского автономного округа осталось с зияющими ртами - вырвать-то зубы успели, а вот вставить новые - уже денег не хватило.
Как хорошо встречать утро!
Вот и Пестеров без сомнения уже несколько дней не притрагивался к огненному напитку. Глаза его посветлели, он внешне посвежел, взгляд был осмысленным и ясным.
- Как хорошо здесь! - Антонина вздохнула полной грудью.
- Люди вроде бы живут небогато, но хорошо! - заметил Пестеров.
- Разве мы не можем жить так, как они?
- Если захотим - можем!
- А почему не хотим?
- Разучились сами думать, - сплюнул Пестеров. - Все за нас думали. Партия, правительство, окрисполком, окружком, райком, райисполком… Тангитаны, одним словом. Все учили, как жить.
- Но кто-то должен руководить нами!
- А ты посмотри на здешних людей, - кто ими руководит?.. Где представитель отдела культуры, районной администрации, КГБ? Даже пограничников, и тех - нет!
- Сказали, что в Номе будут проверять.
В Номе особых проверок не было, и таможенный контроль ограничился тем, что гостей спросили, не привезли ли они наркотиков, оружия и крупных сумм денег. Ни первого, ни второго, а тем более крупных сумм американской валюты ни у кого не было.
В Анкоридж ни Пэляту, ни Меленскому лететь не пришлось: в Ном сами прибыли представители Департамента рыбы и дичи, и переговоры проходили в зале местного "Ротари-клаба", закрытого учреждения, типа клуба, где проводили досуг представители высших деловых кругов и заметные граждане города Нома.
Роберт Карпентер представил проект договора об организации пунктов наблюдения за миграцией крупных морских млекопитающих через Берингов пролив. Меленский с одобрения Пэлята подписал этот проект, сулящий кооперативу "Нувукан" немалые по чукотским меркам финансовые выгоды.
Меленский много читал об истории этого американского городка, прославившегося открытием золота на галечной косе, каких по побережью Чукотского полуострова - десятки. Думалось даже о том, что этого добра и у нас довольно, просто никто толком не искал. Но уж лучше не иметь этого золота. В местном краеведческом музее значительная часть была посвящена именно временам золотой лихорадки.
В Номе встретились первые пьяные эскимосы. Они ничем внешне не отличались от таких же пьяных на Чукотском полуострове, может только тем, что вели себя спокойно, можно сказать робко.
Они тихо сидели в просторном зале, где давал концерт ансамбль "Нувукан". Эти танцы, зародившиеся в туманной дали веков и сохранившиеся почти без изменений, обладают странной притягательной силой и, несмотря на кажущуюся монотонность, никогда не приедаются, не надоедают. В эскимосском танце можно насчитать не более десятка установившихся поз и движений, но дело в том, что каждый танцор исполняет их в единственной, неповторимой, присущей только ему манере. И вот эта девушка, у которой под свободным, ярким матерчатым балахоном, украшенным по подолу каймой, угадывалось стройное, гибкое тело, целиком отдавалась танцу, как бы вся уходила в далекие глубины зарождения жизни на этих суровых и пустынных берегах. Она прикрыла глаза тяжелыми черными ресницами, полуоткрытый рог светился блеском зубов. Иногда, повинуясь требовательному ритму огромных бубнов, обтянутых отлично выделанной кожей моржового желудка, она застывала, на секунду открывала глаза.
Роберт Карпентер поймал ее взгляд, и его сердце кольнуло чем-то острым, а затем оно наполнилось невесть откуда взявшейся нежностью, и он вспомнил: она танцевала в Улаке! Как она хороша, думал Карпентер, захваченный танцем. Когда девушка улыбнулась. Роберт увидел сверкающий металлический ряд ее передних зубов. Он даже на мгновение зажмурился.
Вечером гостей снова разобрали по семьям, и Пестеров оказался в доме Чарльза Джонсона, местного бизнесмена эскимосского происхождения. Хозяин отличался весьма внушительными габаритами, но еще более внушительной оказалась его жена Эстер, очаровательная мамаша трех сыновей, носивших президентские имена - Никсон, Кеннеди и Джонсон. Хозяйка во все двери проходила только боком, но это не помешало ей приготовить великолепный ужин, главным блюдом которого был вареный королевский лосось. Хозяин открыл небольшой шкафчик и предложил на выбор виски, водку, пиво и вино. Пестеров облизнулся и подумал, что такой запас выпивки не продержался бы у него и двух суток. Соблазн был велик. Полузакрыв глаза, Пестеров согласился выпить бокал белого вина.
- Как белый человек! - усмехнулся хозяин. - У них принято к рыбе подавать белое вино.
Джонсон оказался заядлым охотником. После ужина и кофе, который Пестеров предпочел бы заменить еще одной бутылкой вина или рюмкой водки, Джонсон показал гостю целый арсенал охотничьих ружей - нарезных и дробовых, снегоход, небольшой открытый грузовичок и добавил ко всему, что у него есть еще и небольшой самолет.
Пестеров от такой демонстрации богатства, принадлежащего простому эскимосу, протрезвел и заметил:
- Ты настоящий олигарх, Джонсон!
Джонсон усмехнулся и застенчиво заметил, что он совсем не богат.
- Просто я люблю природу, свою землю.
Еще несколько лет назад Джонсон жил в Калифорнии, хотя его предки охотились на мысе принца Уэльского. Он рано лишился родителей, воспитывался в учебном заведении, как понял Пестеров, вроде наших интернатов, не знает родного языка. В Калифорнии у него был неплохой бизнес - строительство сборных домов. Обычно эти дома предназначались для таких отдаленных районов, как Аляска.
- Последнюю, новую школу в Номе строил я! - с гордостью заявил Джонсон. - А до этого была школа на острове Малый Диомид.
- Я ее видел! - сказал Пестеров. - Я жил у Мылыгрока, и он сообщил мне, что его дом сделан из упаковки, в которой на остров привезли школу.
- Это правда, - ответил Джонсон. - А здесь у Мылыгрока хороший дом и свой магазин сувениров…
От этой новости Пестеров на время потерял дар речи. Магазин у Мылыгрока! Это черт знает что! Как-то само собой подразумевалось, что магазины могут принадлежать только тангитанам, но никак не представителям местного населения.
- Он, наверное, продавцом прирабатывает, - осторожно предположил Пестеров.
- Да нет, он там почти и не появляется, - ответил Джонсон. - Приезжает иногда, пропивает прибыль и уезжает обратно на свой остров.
Вельботы отплывали из Нома ранним утром. На берегу собралась внушительная толпа провожающих. Отягощенные подарками, гости с Чукотки грузились на суда, громко переговаривались с хозяевами.
В толпе провожающих был и Роберт Карпентер. Он преподнес Антонине Тамирак внушительный сверток. Антонина растерянно спросила:
- Что это?
- Это подарок, - смущенно произнес Роберт.
Это был стереофонический кассетный магнитофон.
- Ой, да я и не знаю, - засмущалась Антонина. - Такая дорогая вещь.
Она оглянулась на Пэлята.
- Бери, бери, - кивнул Пэлят.
- Спасибо! - прошептала Антонина и вдруг неожиданно для всех крепко поцеловала Роберта Карпентера и прыгнула в вельбот.
Медленно удалялся аляскинский берег, и люди в вельботах со смешанным чувством смотрели на удаляющиеся домики: вроде бы та же самая земля, те же домики, а жизнь - совсем другая…
Глава четвертая
Полковник Дудыкин считал, что поездка местных жителей на Аляску была огромной ошибкой руководства Чукотского автономного округа и особенно его главы - Пэлята. Он довел эти свои соображения до вышестоящих органов и ожидал указаний. Недовольны были и другие деятели администрации округа, особенно первый заместитель Пэлята, бывший секретарь парткома морского порта Виктор Александрович Базаров. На узком совещании он прямо сказал, что соглашение о мониторинге животного мира в северной части Берингова пролива и побережья Ледовитого океана открывает для американской разведки широкое поле для шпионской деятельности.
- Да что там шпионить! - сердито возразил Пэлят. - Воинских частей на полуострове нет. От радиолокационной станции в Улаке остались только развалины. Даже маяки погасли.
В свое время на последние деньги Гуврэльская гидрографическая база накануне навигации заправила маяки, как это она делала всегда. Питание осуществлялось компактными ядерными генераторами, рассчитанными на три года беспрерывной работы. Но на то, чтобы выключить маяки на зиму, уже денег не оказалось. А потом финансирование вообще прекратилось, и чукотские маяки на протяжении трех лет без перерыва работали и днем и ночью в любую погоду, пока не истощили полностью энергетические ресурсы.
Полковник Дудыкин и Базаров сходились во мнении, что местным жителям, чукчам и эскимосам, доверять управление округом нельзя. При этом они ссылались на работы ленинградского ученого, этиогенетика из Института этнографии Академии наук, который указывал на особое строение мозга у представителей коренного населения Чукотского полуострова. Оно якобы оказалось асимметричным. Это считалось достаточным научным фундаментом, чтобы всячески противиться допуску аборигенов к высшим государственным постам. И если кто-то из чукчей или эскимосов получал образование, вел более или менее трезвый образ жизни и поднимал голос, на него сразу же цыкали: мы вам дали грамоту, выучили, привили навыки цивилизованной жизни, а вы… Неблагодарные! Да если бы не мы, вы так бы и жили в темноте и невежестве, ютились в ярангах при свете жирников, а пищу готовили на кострах - со своими несимметричными мозгами!
По этой же причине, когда в начале девяностых годов Чукотка отделилась от Магаданской области, меньше всего интересовались мнением местного населения. И впрямь охотнику из Люрэна все равно, в какое административное деление входит Чукотка. Но вот управителям и чиновникам округа административная независимость от области давала возможность бесконтрольного доступа к немалым бюджетным деньгам. Все эти политические баталии совпали с приватизацией, с упразднением совхозов и колхозов, раздачей в частное владение общественных оленей.
Положение в оленеводстве внушало большую тревогу. Надо было что-то предпринимать.
Пэлят смотрел в круглый иллюминатор вертолета и обозревал осеннюю тундру. Многочисленные озера, ручейки и речушки отражали солнечные лучи, и на землю с высоты без солнцезащитных очков смотреть было невозможно. Стойбище Тутая располагалось на водоразделе Курупкинской тундры. Отсюда одни реки текли в Северный Ледовитый океан, другие - в Берингово море. Хотя Пэлят был родом совсем из других мест - верховья Омолона, он любил и хорошо знал эти места. В них еще сохранилось очарование нетронутой тундры, чистые реки и озера, обширные морошечные поля, простиравшиеся на десятки километров. Сюда еще не дошли золотопромышленники, и в бытность секретарем здешнего райкома Пэлят про себя радовался, когда геологи по осени возвращались из тундры с неутешительными вестями. Конечно, с государственной точки зрения, отсутствие промышленных запасов золота в Чукотском районе было большим минусом, и руководитель вместе с геологами сокрушался и показно огорчался по этому поводу, но внутренне ликовал: беда миновала. Старики сообщали ему о местах, где попадалось золото, иной раз даже приносили самородки, но Пэлят об этом никогда никому не сообщал - ведь сведения были неофициальные, а самородки выбрасывал далеко в море, когда уходил стрелять уток на мысе Кытрыткын.
Тундра ярко желтела, но часто попадались ярко-зеленые пятна и седые прогалины оленьего мха - ватап.
Яранги Тутая стояли на пригорке, на том месте, где они ставились испокон веков. Еще при заходе на посадку Пэлят почувствовал что-то неладное. И понял - на третьем, самом высоком холме водораздела, где раньше располагалось Святилище, зияла пустота. Еще недавно тысячи побелевших от времени оленьих рогов были заметны издали, а тем более с высоты полета. Сегодня здесь было непривычно и пугающе пусто, и от этого пейзаж сразу же стал чужим и холодным.
Когда остановились винты, к вертолету потянулись обитатели стойбища. Большинство из них нетвердо держались на ногах. Тутай, в зеленой камуфляжной куртке и оленьем летнем малахайчике с вырезом на макушке и в ярко-красных японских резиновых сапогах, выглядел неестественно возбужденным.