Стоял сентябрь. Отцветала тундра, тугие ягоды морошки, голубики и шикши крошились под гусеницами вездехода, сладкий ягодный сок смешивался с коричневой тундровой влагой. Поражало обилие воды - озера, ручьи, протоки, под каждой кочкой бочажок, в котором отражалось ясное солнечное небо.
Несмотря на усталость и полную неизвестность, Меленские не унывали - они были молоды, тундра казалась им цветущим садом без деревьев, небо без облаков.
Поначалу им пришлось выучиться чукотскому языку, привыкнуть к необычному быту, образу жизни. Романтики по натуре, исполненные искреннего стремления принести свет грамоты в оленеводческое стойбище. Меленские не искали в своей деятельности какого-то материального вознаграждения. Всю жизнь они проработали в сельских школах, даже в районный центр Чукотского района, село Кытрын, они попали уже прожив несколько лет в полярной тундре. Для их детей родным стал чукотский язык, и поначалу, в средней школе в Кытрыне, они затруднялись говорить на русском.
Более энергичной в этой супружеской паре была Елена Меленская. Ей мало было учить детей, и к сорока годам она была избрана председателем Нунакмунского колхоза, где враждовали чукчи и эскимосы из Нувукана, переселенные волей советских бюрократов. Елена пыталась примирить эти два племени, часто вторгалась в толпу дерущихся, одурманенных злобой и алкоголем. В пьяной драке был убит старший сын Меленских. И это горькое событие положило трещину между супругами. Антон Меленский все более отдалялся от своей энергичной половины, которая перешла после трагедии в другой колхоз - имени Ленина, в чукотском селении Люрэн.
Михаил закончил среднюю школу в селе Кытрын, культпросветшколу в Биробиджане и вернулся на Чукотку дипломированным работником агитбригады. В те годы на Чукотке в каждом районе существовали особые отряды - культбригады, которые включали в себя киномеханика с аппаратурой, медицинского работника, лектора… Эта бригада кочевала вместе с оленеводами по тундре, просвещала оленных пастухов, оказывала первую медицинскую помощь. На заре создания первых культбригад они передвигались на собачьих упряжках, потом им придали гусеничные вездеходы. Были времена, когда бюджет такой бригады позволял им даже арендовать вертолеты.
Миша Меленский любил эту работу. Возвращаясь в районный центр, уже через несколько дней он начинал тосковать по бескрайней тундре, по долгим беседам в теплом меховом пологе, по той атмосфере свободы, которой не было в Кытрыне, сплошь заселенном большими и маленькими начальниками. Свою культурную работу Миша Меленский совмещал с работой корреспондента Чукотского радио. По-чукотски можно было говорить свободно и обо всем, не оглядываясь на цензуру. Ни один цензор на Чукотке не понимал местных языков, а Меленский, если это требовалось, умел так перевести чукотский текст на русский, что он терял всякую остроту и критическую направленность в адрес властей, чего больше всего и опасались блюстители идейной чистоты чукотских радиопередач.
Разумеется, такое положение не могло продолжаться бесконечно. В КГБ появились сотрудники, знающие местные языки. Пришлось Михаилу Меленскому несколько умерить свой критический запал, а потом вообще уйти из радио и агитбригады.
Эти изменения в его судьбе совпали с началом перестройки.
Почти год он просидел без постоянного занятия, пробавляясь случайными заработками. Он не голодал, даже ухитрялся при этом помогать своим двум сыновьям, уехавшим учиться на материк. Он ходил на охоту, почти всегда возвращался с добычей, летом рыбачил в бухте Поутэн.
При этом оставался критиком деятельности окружной и, особенно, районной администрации, тогда еще партийной власти. Ему поручили сколотить нечто вроде артели или товарищества из нунакмунских чукчей и нувуканских эскимосов. К первой весенней охоте на моржа сумели снарядить два вельбота. Промышляли моржа в Беринговом проливе, уходили ночевать в покинутый Нувукан. Эскимосы ходили между развалин нынлю и молча плакали. Никто не раскидывал палатки на месте старых жилищ - как объяснил Меленскому старый Никуляк: это для нас уже как бы могилы. А на могилах ночевать нельзя. Ближе к середине лета новая артель почти в полном составе перебралась в бухту Поутэн. Ловили гольца, горбушу, кету, солили икру, коптили балыки, лососиные брюшки. К зиме артель "Нувукан" имела солидные запасы моржового и тюленьего мяса и жира и солидный счет в местном банке, куда сложили вырученные от продажи рыбных деликатесов и икры деньги. Районные власти удивлялись и недоумевали. Меленского попросили поделиться опытом организации труда в национальной артели.
- Люди боятся самого слова "колхоз", - ошарашил этим заявлением партийно-хозяйственный актив Михаил Меленский. - Это слово означает для многих - репрессии, рабский труд, воровство, безответственность и нищету. Как это получилось, - сам не могу понять. Казалось бы, чукчи и эскимосы с древних времен ведут совместный промысел, много делают сообща, и навыки коллективного труда у них, можно сказать, в крови… Но вот колхоз для них оказался совершенно чуждым.
- А почему?
Это спрашивал местный интеллигент, ухоженный и благообразный мужчина в безукоризненном деловом костюме, при галстуке и в начищенных ботинках, Дмитрий Иванович Франтов. Именно за внешний вид его называли интеллигентом. Франтов отвечал за санитарное состояние села, канализационное хозяйство. Всю зиму из многоэтажных домов прямо на мерзлую землю, снег и сугробы изливались нечистоты, замерзающие причудливыми и по цвету, и по виду образованиями. Весной, когда начиналось таяние, все накопившееся за долгую зиму начинало вонять. Эта вонь распространялась на большое расстояние от районного центра и доходила даже до мыса Аккани, отпугивая весеннюю нерпу. Все критические замечания в свой адрес Франтов пропускал мимо ушей, мило улыбался и тщательно поправлял галстук. Иногда осторожно тер аккуратно выбритую щеку и широко разводил руками, распространяя вокруг себя благоухание хорошего одеколона.
- Думаю, из-за того, что во главе колхозов ставили разных дураков, - добродушно ответил Миша Меленский.
- Это откровенная клевета на социализм, - твердо сказал Франтов. - Такому человеку не место в партии.
Меленского из партии исключили. На общем собрании коллектива и пайщиков кооператива "Нувукан", несмотря на увещевания посланца властей Франтова, уговоры и обещания щедрых кредитов, члены кооператива - чукчи и эскимосы - на этот раз оказались удивительно единодушными и оставили его на месте председателя, наотрез отказавшись рассматривать любую другую кандидатуру.
Казалось бы, радоваться окружным и районным властям: нувуканцы жили неплохо, не голодали, не стояли в очередях за наполовину разворованной гуманитарной помощью, даже пьянство у них не так бросалось в глаза. Сам Михаил Меленский демонстративно не пил, и это тоже бесило местное начальство, предававшееся этому виду расслабления весьма регулярно. С тех пор, как в результате демократических преобразований в России водку и вино стали продавать без всякого ограничения и местное население впало в беспробудное пьянство, трезвые члены кооператива и его глава как-то провокационно сзади выделяться из общей массы, буквально мозолили глаза.
Меленский мечтал отделить некоторых членов своего кооператива на собственное хозяйствование, возродить заброшенные села и охотничья становища - Аккани, Яндогай и даже сам древний Нувукан. Для начала он попросил отвести для центральной усадьбы кооператива бухту Пинакуль, на другом берегу залива. Когда-то там располагалась морзверобойная станция. Несмотря на свое устрашающее название, станция была создана, чтобы оказывать помощь в снабжении техникой и в ремонте ее окрестным колхозам. Эта была как бы своеобразная МТС. Но власти почему-то отказали кооперативу. Меленский пошел по инстанциям и с горечью убедился, что огромный чиновничий аппарат Чукотского автономного округа - это громадный, неуклюжий зверь-паразит со многими щупальцами. Причем одна конечность не ведает о том, что делает другая. И главная забота чиновников не в том, чтобы помочь человеку в общении с властями, облегчить ему жизнь, а чтобы поменьше доставить себе беспокойства, сохранить в неприкосновенности свой стол в учреждении, всячески способствовать тому, чтобы денежное довольствие оставалось на высоте и полагающиеся ему льготы доставлялись в полной мере. Всякое нетрадиционное вмешательство в спокойное течение их жизни возмущало, чаще вызывало у них неприкрытую злобу. Первый враг чукотского чиновника - это местное население. Особенно те, кто неграмотнее и потрезвее.
Михаил Меленский был достаточно грамотен и трезв, чтобы считаться врагом номер один районной администрации Чукотского района.
Особенно возмутительной была его радость по поводу соглашения о безвизовых поездках местного населения в Америку и приезда гостей с другого берега. Меленский еще задолго до официального одобрения свыше поторопился рассказать членам кооператива об этом соглашении, подписанном государственным секретарем США Бейкером и министром иностранных дел СССР Шеварднадзе. Многие стали вспоминать своих родственников, имена которых еще недавно упорно скрывали, а на вопрос типовой анкеты советского человека о родственниках, проживающих за границей, отвечали, что таковых не имеют.
Несмотря на все старания, Михаилу Меленскому так и не удалось получить официальный текст этого соглашения.
Меленский прилетел в окружной центр Въэн по вызову председателя Совета Владимира Пэлята.
Въэн понемногу приходил в упадок. Жилищное строительство почти прекратилось, возле Дома окружного радио на улицу смотрело черное здание недостроенного банка. В магазинах пусто, хотя рыбы по-прежнему было довольно много, особенно соленой кеты. Но не было овощей, картофеля, консервов.
В довершение всего "Белый дом", четырехэтажное административное здание, возле которого стоял непременный Ленин, дало трещину, и чиновничество расползлось по разными окружным конторам. Совет перебрался в управление морского порта, расположенное над самым лиманом.
У Пэлята все было как у всех больших начальников по всей большой стране, которая стремительно сокращалась в связи с отпадением бывших республик, еще вчера состоявших, как пелось в Государственном Гимне в "нерушимом союзе". Большая приемная с секретаршей, хорошо обставленный кабинет со специальным столиком для множества телефонов, в задней стене незаметная дверь в комнату отдыха.
Владимир Михайлович приветливо встретил посетителя, угостил чаем и для начала долго расспрашивал о делах в районе. Интерес был вполне объяснимый - в Чукотском районе прошли его молодые и деятельные годы.
- Ты, наверное, слышал о новой политике в отношении Соединенных Штатов Америки, - скорее утвердительно, нежели вопросительно произнес Владимир Михайлович. - У нас в плане много интересных совместных проектов Один из них напрямую касается вашего кооператива "Нувукан"…
Правительство Соединенных Штатов Америки, точнее Министерство геологических исследований, куда входил Департамент по изучению рыб и диких животных Аляски, обратилось к России с просьбой объединить усилия по изучению миграции крупных морских млекопитающих, проходящих Беринговым проливом. При этом подчеркивалась важность этого исследования для местных жителей, для которых охота на морского зверя являлась важной частью питания Для начала американская сторона просила установить наблюдательные пункты на выдающихся в море галечных косах, на мысах, в заливах и бухтах, где скапливались моржи и киты, а также нерпы и лахтаки. Особое внимание обращалось на моржовые лежбища и на птичьи базары. В документе упоминалось, что у американцев уже есть опыт привлечения для такой работы представителей местного населения, особенно морских охотников, имевших большой опыт, людей старшего поколения, и выражалась надежда, что российская сторона учтет такой опыт. Американская сторона обязывалась оказать помощь в снаряжении таких наблюдательных пунктов необходимой техникой и даже мелкими судами. Кроме того, наблюдатели считались как бы на службе в Департаменте и получали за это вознаграждение.
- Ну, как? - спросил Пэлят.
- Это прекрасно! - воскликнул Меленский. - Это как раз то, что может сделать наш кооператив. У нас есть прекрасные охотники, особенно старики…
- Мы согласовали это с соответствующими компетентными органами. Возражения, конечно, были. Дудыкин считает, что американцы таким образом хотят создать шпионскую сеть на Чукотском полуострове.
- Так наши же будут работать, а не американцы, - напомнил Меленский.
- Он считает, что шпионы вербуются среди наших.
- Чукчи шпионами никогда не были, - уверенно заявил Меленский.
- Хорошо, если так, - улыбнулся Пэлят. - В общем, готовься к поездке в Америку. Округ берет все расходы на себя. А также оформление загранпаспорта, визы…
- Мне виза не нужна. - заявил Меленский. - Согласно протоколу, подписанному Бейкером и Шеварднадзе.
- Протокол касается только представителей местного коренного населения.
- А я и есть местное коренное население, - улыбнулся Меленский. - По паспорту я чукча.
- Как же так? - Пэлят явно был озадачен. - Насколько мне известно, твои родители - настоящие тангитаны… Правда, отец твой иногда, опрокинув рюмку, упоминал о своем польском происхождении… Но мама…
- Это все так, - продолжал улыбаться Михаил Меленский. - Не знаю, как это получилось, но по паспорту я - чукча… Думаю, что все было устроено, чтобы я избежал службы в армии. А служить мне все равно пришлось.
- Тогда другое дело! - воскликнул Пэлят и вдруг предложил: - А, знаешь, давай-ка поедем вместе! Пусть это будет наше путешествие во исполнение соглашения.
- На трех вельботах! - размечтался Меленский. - Возьмем с собой певцов и танцоров.
Однако прошло немало времени, прежде чем удалось претворить в жизнь эту идею. Для будущих путешественников получить обычную американскую визу было бы гораздо проще, чем одолеть бюрократические препоны. Сначала возникли препятствия с заграничными паспортами. Американцы на запрос ответили, что согласны принять гостей по любым документам, справкам, выданным местными органами власти. Но здесь уперся начальник окружной милиции Бакурин, в компетенции которого была и паспортно-визовая служба. Он стал утверждать, что соглашение касается только чистых эскимосов. Потом нехотя согласился, что можно и чукчей причислить к тем, кого имело в виду соглашение. Но только тех, кто проживал на побережье. Что касается Меленского, то сначала Бакурин объявил его паспорт фальшивым. Пришлось доказывать, что национальность советский человек выбирает по собственному усмотрению.
- Добровольно назваться чукчей! - поразился Бакурин. - Ну, понятно, когда некоторые несознательные граждане, чтобы эмигрировать в Израиль, называют себя евреями. Но чукчей…
У него даже вырвалось замечание о том, что такого человека надо бы подвергнуть психиатрической экспертизе.
Потом начались неприятности с таможенной службой. Даже Пэляту не удалось достать оригинал соглашения, но Меленский где-то нашел упоминание о том, что в старом документе 1934 года, легшем в основу нового, специально оговаривалась возможность свободной торговли предметами местного промысла аборигенов Чукотского полуострова и Аляски.
С большой неохотой таможенные власти обещали не чинить препятствий.
Удалось собраться только во второй половине августа, когда уже начались темные ночи.
Вельботы заново покрасили, всех участников поездки приодели, и Пэляту даже удалось раздобыть на каждого по сотне долларов. Не Бог весть какие деньги, но не с пустыми же руками ехать или со своими рублями, которые чуть ли не каждый день теряли свою цену.
Михаил Меленский сам сидел на руле и правил вельботом, направляя его на северо-восток, к синеющим вдали на зеленой воде островам Большой и Малый Диомид. Предполагалось именно там сделать первую остановку. Сколько раз приходилось плыть этими водами, преследуя моржей и китов, но никогда им не доводилось испытывать такого волнения, как в этот раз. Многим мужчинам было особенно непривычно плыть без оружия. Власти запретили брать даже мелкокалиберные винтовки и дробовики. И как на грех, вокруг, буквально на расстоянии вытянутой руки, выныривали моржи и киты, словно зная, что им ничего не грозит. Утиные стаи накрывали вельботы, заставляя пассажиров низко пригибать головы.
Нувуканские эскимосы с волнением смотрели на приближающийся берег и домики, словно птичьи гнезда на скале, прилепившиеся к крутизне обрыва. Встречающие пестрой толпой собрались на берегу. Кто-то размахивал старым советским флагом с красной звездой, а из динамика, установленного на фасаде школьного здания, неслась песня "Подмосковные вечера".
Впереди всех стоял Дуайт Мылыгрок. В морщинах его продубленного морскими студеными ветрами лица затерялась слеза: сколько лет он ждал этого мгновения! Всматриваясь в черную громаду советского острова Большой Диомид с красным флажком на вершине, он часто вспоминал дни, когда тот берег был близким, другим берегом родной морской реки, где жили родственники.
Пестеров, непривычно трезвый, и даже какой-то благообразный, одним из первых сошел на берег. Ради такого путешествия он оделся почти во все чукотское. На нем были нерпичьи штаны из хорошо выделанной шкуры, чистая белая камлейка, только на ногах - желтые утепленные резиновые сапоги.
Домики Иналика не поразили гостей особой архитектурой. Как похвастался Мылыгрок, приведший гостя к себе, его жилище вообще было построено из упаковки, в которой привезли школу в середине семидесятых. Что было поразительно в селении - так это полное отсутствие тангитанов, если не считать таковым учителя Джона Джонсона, черного человека. Стараясь скрыть свою назойливость, гости то и дело поглядывали на него, дивились тому, что представитель самой угнетенной нации в Америке, как утверждала советская пропаганда, вполне прилично говорил по-эскимосски.
Пэлят, как руководитель делегации, потребовал пограничников и таможенников, но таковых на островке не оказалось.
- Сказали, что все формальности будут соблюдены в Номе, - объяснил Мылыгрок, который исполнял обязанности уехавшего на материк мэра островка. Он и провел экскурсию по селению, стараясь заинтересовать гостей памятниками прошлого - развалинами старинных эскимосских жилищ, построенных из камней и дерна, ямами дня хранения моржового мяса и сала. Показал кожаные байдары. Но гостей больше интересовало отопление в домах, автоматическая дизельная электростанция, школа, беспроводные телефоны, оснащенные оптическими прицелами охотничьи ружья.
Внутри жилища не отличались роскошным убранством. Иные квартиры в Улаке и в других селениях Чукотки выглядели гораздо богаче и просторнее. Но что-то было неуловимо иное в облике американских соплеменников. Да, они ели такую же пищу, что улакцы и нувуканцы, говорили на одном языке, существенной разницы в одежде не было, тем более, что советские, собираясь в гости, соответственно приоделись. Но что-то их отличало…
Решено было остаться на ночевку, и гостей, после затянувшегося концерта в спортивном зале школы, разобрали по семьям.
Меленский и Пестеров попали к Мылыгроку.
Домик Дуайта стоял на южной оконечности островка, и самое большое окно смотрело на советский остров Большой Диомид, на узкий галечный пляж, усеянный вылезшими на берег моржами.