Уж казалось бы: всё что можно придумано и сделано в этом мире для нашего здоровья и благополучия, включая тренажёры для самых ленивых собак – не любящих подолгу разгуливать на улице по тёмным аллеям и подворотням. Однако же пища, создаваемая специально для нас, не во всех случаях вызывает повышенный аппетит. То ли дело шашлык или сочная жареная курица, оставляющая на морде и усах остатки жира, поспешно слизываемого или вытираемого о ковры или занавески! Женщина следит, чтобы я не пользовался домашними предметами в качестве салфетки, но куда уж ей угнаться за мной. Лишь когда я веду себя тихо и спокойно, она в состоянии сопровождать мои мысли и желания, в остальных же ситуациях мне ничего не стоит обмануть её. Даже играть с нею мне неинтересно: когда она хилой ручкой швыряет палку, то я даже не успеваю как следует разогнаться, добегая до места падения и вынюхивая добычу чувствительным тонким носом. Играть же с нею в догонялки – дело просто бессмысленное, ведь, даже сменив высокие каблуки на удобные подходящие кроссовки она абсолютно не в состоянии развить приличную скорость, так что только когда к нам присоединяется хозяин, мы можем устроить полноценное шумное развлечение.
Но бегать всегда лучше на пустой желудок: после же беготни даже сухой корм кажется настоящим деликатесом, особенно после долгих отлучек наподобие сегодняшней. Сейчас мы были ограничены в возможностях приготовления еды, и на мою долю досталась лишь полная миска знакомых хрустящих комочков. После долгого питья я приступил к поглощению пищи: наполнившая как обычно миску женщина не позаботилась о разнообразии, и мне пришлось грызть галеты со вкусом рыбы. Нелюбимый оттенок давал о себе знать, и, видимо, неслучайно произошло такое отступление от обычного правила. Зарвавшаяся женщина явно не могла простить мне утренней прогулки, по-прежнему с опаской обращаясь со мною. Она даже не погладила по голове как обычно: наполнив миску, она ушла в другую комнату, так что после еды мне ничего не оставалось, как тихо залечь в углу на разложенную подстилку с желанием забыть не самое удачное начало дня.
Но когда спустя несколько часов я окончательно проснулся, то вряд ли мог радоваться и продолжению: повреждённая при столкновении со стаей лапа саднила, вспухая и наливаясь внутренним огнём, и когда я попробовал резво вскочить – как обычно делал – то от боли выдавил даже непонятный звук. Хозяин сейчас отсутствовал: лишь обнаруженная в большой комнате женщина лежала с ногами на диване, уставившись в плоское стекло телевизора. Мне пришлось подлизаться: сильно хромая я добрёл до её лежанки и встал напротив. Хвост выражал радость и довольство, но она всё ещё не реагировала, и тогда я задрал морду и завыл. Древний мотив звучал еле слышно, но я и не собирался кого-то пугать и поднимать на ноги: она наконец оторвалась от пустого зрелища, и когда уже недовольно наклонилась ко мне, я протянул дрожащую жаркую лапу.
Сразу же она поняла ситуацию: срочно найденная аптечка оказалась вывалена на диван, и мазью из тюбика женщина смазала горящее пятно, легко забинтовав лапу. Очень осторожно она дотрагивалась тонкими чувствительными пальцами до воспалившихся точек, так что я даже лизнул ей руку. Тут же я улёгся на коврик: оставалось только ждать возвращения хозяина и естественного процесса заживления, и мне даже не хотелось на улицу, как часто бывало днём. Что бы я смог сделать теперь – в нынешнем состоянии – окажись я в одиночестве во враждебном плотном окружении, если даже вульгарное трусливое бегство было для меня теперь недоступно, и следовало надеяться лишь на всемогущего хозяина, всегда готового прийти на подмогу?
Я лежал и легонько постанывал, когда наконец-таки услышал знакомый голос, расходившийся шумными волнами, и то приближавшийся ко мне, то удалявшийся в неясную даль, но спутать его с кем-то посторонним было просто невозможно. Приподнявшись, я заковылял к эпицентру шума: хозяин уже что-то сказал женщине, и они быстро складывали вещи, разбросанные по комнате. Хозяин ещё не знал о моей болезни, и только теперь женщина вводила его в курс дел. "Не повезло мне сегодня, хозяин, прости". Я слабо вилял хвостом, когда он подскочил и уставился на повреждение, чуть притронувшись к ближайшей окрестности раны. Размотанный бинт источал кровь и сукровицу, и хозяин откинул его в сторону, обратившись к другим средствам помощи. Жидкостью из стеклянной ёмкости он смочил тряпку и приложил тряпку к ране. Быстрая боль заставила меня взвыть и подскочить на месте: я укоризненно смотрел на хозяина, пока он не отвернулся, бросившись к задребезжавшему телефону. Ну разве так можно? Но хозяин уже был поглощён новым делом, бросая в трубку длинные фразы и короткие реплики.
Женщина снова замотала мне рану: она выглядела теперь собранно и деловито, и совершенно уже забыла про утреннюю размолвку – во всяком случае внешне. Я даже немного пожалел, что так отнёсся к ней: лишние выяснения отношений были теперь совсем ни к чему, тем более что вряд ли хозяин искал сейчас новую женщину. Короткий сложный период заставлял забыть о разногласиях, занимаясь только насущным и необходимым, и сейчас же это подтвердилось на практике. Хозяин быстро вернулся к нам, держа в руках мои поводок и намордник, и дал команду женщине. Она осталась в номере, а мы вдвоём вышли в коридор и проковыляли мимо случайных зевак и постояльцев, почтительно уступавших нам дорогу на улицу.
Но направлялись мы не на прогулку: забравшись в машину, мы резко рванули с места и пустились в дорогу. Хозяин приник к телефону: параллельно он рулил по заполненным в такое время улицам и что-то настойчиво выспрашивал у собеседника. Разговор, похоже, принёс пользу: очень скоро мы остановились, и, выбравшись наружу, я сразу узнал место, где бывал уже неоднократно.
В одноэтажном домике в окружении высоких строений мне делали прививки и другие процедуры, так что ничего удивительного не было в нашем сюда приезде. Мы быстро прошли мимо скулящей и пищащей живности, рассевшейся на полу и коленях хозяев: уже поджидавший врач радостно встретил нас и проводил в кабинет.
Речь шла, разумеется, о моей ране: так быстро вспухшая лапа ощутимо ныла и при любом прикосновении резко отдавал ясной болью, так что хозяину пришлось даже успокаивать меня. Другие процедуры выглядели менее болезненно: закладка градусника в задний проход была лишь унизительна, но не болезненна, а обычный осмотр пасти и ушей я проходил уже многократно, и вежливо поздоровавшись с доктором, я позволил ему сделать нужную работу.
Но когда он принялся разматывать бинт, то я аж взвыл и – не удержавшись – куснул его за руку. Хозяин шлёпнул меня: долгие извинения перемежались теперь с недовольными вскрикиваниями и злобными взглядами в мою сторону, но наконец врач успокоился и снова приблизился. А что я мог поделать, если рефлекс?.. Смотреть надо, куда лезешь, даже если всю жизнь этим занимаешься.
Наконец врач освободил рану: она теперь пульсировала открытой болью, так что я даже вывалил язык и тяжело задышал, чувствуя приближение самого худшего. Хозяин крепко держал меня и гладил по голове, но это было слабым утешением: он всего лишь оберегал врача, возившегося с металлическими инструментами на столике неподалёку. Краем глаза я видел, как врач взял наконец шприц и набрал в него жидкость из ампулы, а потом хозяин закрыл мне обзор, стараясь скрыть самое неприятное и болезненное.
Скоро я лежал уже с обмотанной лапой в специальном вольере, отделявшем меня от других собак и кошек в просторном светлом помещении. Процедура завершилась, и меня на специальной тележке провезли через цепь связанных друг с другом кабинетов, которые я наблюдал в полуобморочном состоянии: обездвиженными оказались не только лапы, но и всё тело, и только уши, глаза и мозг ещё воспринимали окружающее. Меня переложили в большую клетку, открытую сверху: тонкие прутья огораживали вместительное пространство, значительно большее, чем клетки других местных обитателей. Целыми шеренгами клетки выстраивались вдоль прохода посередине, заставляя вспомнить машину ловцов животных, и в большей части из них сидели несчастные страдальцы, тоскливо следившие за моим появлением.
Ну а с чего им было проявлять радость и довольство, если все они находились в тесных замкнутых загонах, со всех сторон заставленных такими же одиночными камерами? Только я оказался здесь в привилегированном положении, поднимавшем меня на недосягаемую высоту: статус хозяина и меня вместе с ним очевидно сказывался и в этом, заставив проявить обо мне гораздо большую заботу. Окружавшая меня живность не производила особого впечатления: лишь ободранная овчарка в дальнем от меня углу выглядела здесь грозной силой, остальные же не годились даже в подмётки, заставляя сразу же заявить о своём лидерстве.
Ведь что делает любая полноценная собака, обнаружив на незнакомой территории пёструю компанию блохастых охламонов, давно уже распределивших ранги? Заявляет о своих правах и всеми возможными способами старается утвердить их. Настоящая полноценная драка или близкий непосредственный контакт в данном случае невозможны, так что остаётся воздействие на расстоянии: при помощи угрожающих поз и громких оглушающих раскатов, способных перекрыть голоса конкурентов. Ведь когда я хочу: то даже самые брехливые кабыздохи покорно поджимают хвост и стараются не попасться на дороге, гавкая лишь из-за забора.
Так что в первый же день пребывания в клинике я озаботился наведением порядка. Лапа ощутимо давала знать о себе, так что я просто и не смог бы полноценно заявить о правах, находясь на открытом пространстве. Но с местными инвалидами дело пошло без особых затруднений: пара такс – непосредственно рядом со мною – сразу же признала моё первенство, передав эстафету шпицу и терьеру; мелкий боксёрчик со второго яруса для важности немного повыпендривался, но после настойчивых взглядов также сдался. Пустобрёхи непонятного происхождения – с другой стороны прохода – так и не пришли к единому мнению, и каждого из них я убеждал уже в отдельности.
Да и кто бы из них в одиночку смог что-то со мной сделать: косоглазый увалень – помесь таксы и бульдога – после первого же моего наезда преданно заглядывал мне в глаза, не решаясь в моём присутствии подавать голос в полную силу. Менее покладистыми оказались две сучки, размещавшиеся с двух сторон от увальня: ощущение личной притягательности заводило их очень далеко даже для обычных для сучек преимуществ и привилегий, и только соперничество и грызня друг с другом мешали объединиться и попробовать навязать другим свою волю.
Однако в тесных клетках и загонах любые ранги и рейтинги не играли роли: как бы я смог наказать в реальности наглеца, осмелящегося бросить мне вызов? Чем один из давних обитателей помещения и пользовался, игнорируя обещания и угрозы. Мелкий брехун – с головой и повадками мопса – располагался в клетке в конце коридора, что и наводило его на такие крамольные размышления: давний постоялец считал себя собакой, давно застолбившей за собой комнату и всю прилегающую местность, на что недвусмысленно намекал брехливым наглым поведением. Ещё когда меня ввозили на тележке – уже тогда он облаял меня, пользуясь моей временной недееспособностью, все же мои попытки поставить его на место не дали нужного результата. Так что к наглецу я решил относиться покровительственно, но особенно не настаивая на своём лидерстве. Тем более что заглянувший в комнату врач заставил отложить все дела на будущее, едва не обрушив только что выстроенную мною иерархию.
Ведь отношение с человеком способно возвысить любую собаку, или же проделать обратную операцию: поколебать и низвергнуть почти любой авторитет. Появляясь на шикарной машине в компании с сильным и уважаемым хозяином, любая собака сразу набирает дополнительные очки: выбравшись из мягкого салона, разве можно воспринимать как равного блохастого шелудивого кабыхдоха, сидящего при будке на цепи? На такого можно лишь смотреть свысока: независимо от силы и размера, породы и бойцовских качеств, хотя о какой породе можно говорить применительно к подобным голодранцам, явно даже не видевшим никого из ближайших родственников, за исключением матери, а также братьев и сестёр? Ведь любая собака с родословной – простирающейся на многие поколения – уже даже от матери и отца, а также от бабушек и дедушек получает первые уроки жизни и утверждается в своём собачестве: именно ближайшие предки с умилением смотрят на первые лужи и неуверенные тихие повизгивания, уже после преобразующиеся в плотный злобный лай, способный нагнать страху на завистников и врагов, в нежном щенячьем возрасте ещё скрытых в густом тумане времени. И разве не ближайшие родственники учат главным правилам приличия, любовно тыкая носом в случайные срывы и просчёты, сходящие со временем на нет и способствующие появлению настоящей полноценной собаки?
Если же говорить о блохастых шавках, то прощание с матерью становится для них жутким шоком, когда – лишившись единственной возможной опоры и защиты – они оказываются в одиночестве против жестокой действительности. Братья и сёстры – соратники по детским играм – если и мелькают где-то рядом, то абсолютно не способны облегчить столкновение со злыми собаками и кошками, жестокими мальчишками и стремительными машинами, норовящими наехать на хвост и отдавить лапы. И на что же остаётся рассчитывать юнцу, прошедшему все ступени ада и потерявшему последние иллюзии и надежды, включая самую главную: веру в сильного надёжного хозяина? Именно из таких и получаются мерзкие подлые твари, сбивающиеся со временем в стаи и не дающие проходу всем домашним любимцам, а заодно кошкам и прочим животным. Да что там кошки: даже людям приходится обходить такие сборища стороной, чтобы не нарваться на нездоровый пагубный интерес, в сочетании с регулярными сезонными страстями могущий спровоцировать покушение на святое: случайного человека, оказавшегося в неудачное время в неудачном месте. Ведь не каждый может – как мой хозяин – расшвырять пинками стаю бродяг и охламонов, и как раз от таких исходит наибольшая угроза и опасность, и как раз из-за таких я и оказался в знакомой проверенной лечебнице, впервые в жизни оторвавшись от любимого сильного хозяина.
После визита врача с помощниками – вызвавшего жуткий переполох и хаос в помещении – я продолжил изучение собранной здесь живности. Сделанная мне перевязка несильно побеспокоила меня, судьба же обитателя одной клетки резко изменилась: крупный чёрный кот – несмотря на отчаянное сопротивление – был пересажен в маленький переносной контейнер, и потом его унесли наружу, где его ожидала новая судьба. Оставшиеся же – набрехавшись и намяукавшись после получения процедур и лекарств – стали возвращаться в исходное состояние. Многие собаки признавали теперь моё лидерство, и я стал обшаривать глазами остальных обитателей, с которыми предстояло провести несколько дней.
Десяток клеток – на верхних этажах – занимали побитые жизнью пушистые и когтистые твари: наши главные враги и конкуренты за место рядом с человеком. Не у всех собак, надо признать, они вызывают бурную негативную реакцию, и некоторые из собак согласны даже делить пищу из миски с домашней кошкой, пользующейся такой же благосклонностью хозяина, как и они сами. Но такие собаки – неполноценные собаки, забывшие о своей сути и давно променявшие её на сытную пресную похлёбку. Кастрировать таких надо: чтобы не распространяли заразу вседозволенности, отвергающую само понятие иерархии и превосходство сильных над слабыми. А то ведь позволь им получить право голоса – а не обычного мелкого брёха из-за забора – и сразу окажешься не на вершине пирамиды, а где-то в невзрачных потёмках, воспользовавшись которыми они как раз и вылезут на самый верх. Знаем мы таких шустриков, вот только где им совладать со мной и с моим хозяином, всегда зорко стоящими на страже наших интересов и никому не позволящими обдурить и запудрить мозги.
Что же касается собранных в помещении кошек, то кошачий лазарет выглядел гораздо более убого: находившийся в дальнем конце полосатый инвалид всё выяснял отношения с трёхцветным соседом – обмотанным бинтами в нескольких местах сразу. Но подобные отягощения совершенно не влияли на мерзкого кошака: наверно так же он шипел на всех встречных соплеменников и находясь в полном здравии и уме, хотя о каком уме можно говорить применительно к кошкам? Лишь изображать из себя нечто грозное и красивое умеют эти наглые твари, норовя одновременно урвать – у кого угодно – лишний кусок колбасы или мяса, изображая при этом полную невинность и чистоту.
И потому встречаясь с кошками в повседневной жизни – на улице и в подворотнях – я стараюсь не дать им проходу. Длинный хвост – торчащий трубой – для меня просто сигнал к атаке – независимо от желаний хозяина и тем более прочих людей. Шагает себе такая киска по своим делам, а ты уже представляешь, как будешь сейчас драть несчастную ничего не подозревающую скотину, и если не сможет она быстро вырваться на свободу: то я ведь могу и убить ничтожную подлую тварь.
Такое уже случалось: раз пять или шесть я зажимал в узких углах кошек и убивал их, теряя контроль и самообладание. Иногда какое-то самозабвение находит на меня при встрече с хвостатыми наглецами, заставляя просто бросаться на них и душить, вцепляясь в тощую вздыбленную холку. Что, казалось бы, взять с такой ободранной мелкой твари, и без того стоящей одной лапой в могиле, но зато вцепившейся в жизнь оставшимися тремя? И когда отдираешь эти лапы одну за другой от твёрдой прочной основы, то обязательно острые когти проскользят по морде, шее и груди, норовя оцарапать и нанести хоть символический ущерб, когда же кошка со всем своим скарбом оказывается на том свете, то так и замираешь над поверженным телом: слегка ободранный и порезанный, но счастливо опустошённый внезапным резким поступком.
Но собранные в лечебнице кошки могли особо не бояться: слишком уж прочными решётками они были ограждены от враждебных внешних проявлений, и в сложившемся в помещении тяжёлом скоплении многие желания стали угасать и атрофироваться. Ведь одно дело – на свободе и свежем воздухе: ты бежишь, ощущаешь всевозможные запахи, и полнота жизни плещется в тебе – как вода в полном кувшине, толкая из одной крайности в другую. Оказавшись же нос к носу с десятком драных кошек и котов – разве будешь вспоминать охотничьи навыки и любимые забавы, включая таскание тварей за хвост?! Какое уж тут удовольствие, когда постоянно – круглые сутки напролёт – только и упираешься тусклым взглядом в их временные пристанища и в них самих – орущих иногда что-то оскорбительное. Однако при этом нет никакой возможности достать их сильной лапой или вцепиться в глотку, выводящую гнусные угасающие рулады, и даже грозный лай – нацеленный в строго определённом направлении – повисает бессмысленной паутиной в скученной серой атмосфере.