И на мгновение перед его глазами предстала картина: его жена и сын стоят на перекрестке, не узнавая друг друга, стоят на противоположных углах одной улицы и ждут, когда переключится светофор, а потом переходят улицу, проходя мимо так близко, что вот-вот прикоснутся друг другу, но так и продолжая идти каждый своей дорогой. И с чувством отвращения он посмотрел на Тони, раздетого до пояса, задумчивыми движениями трогающего скелет.
- Сколько же он стоил? - спросил Оливер.
- Восемьдесят долларов. - Что? - Оливер не мог скрыть своего удивления. - Где ты взял деньги? - Выиграл в бридж, - спокойно ответил Тони. - Мы играем каждый день.
Я выигрываю три раза из четырех.
- И мистер Холлис знает об этом?
Тони холодно засмеялся.
- Он ничего ни о чем не знает.
При этом мальчик поднял руку и коснулся основания черепа своего скелета. - Оципитальная кость, - произнес он. - Я знаю название всех костей.
Нормальный отец, имеющий нормального сына, похвалил бы его за такое усердие. Но вид этого голого ровного юношеского торса, слабого и уязвимого, аккуратной и пропорциональной формы на фоне пожелтевших костей ломбардного скелета вызвал у Оливера острое чувство боли.
- Подойди сюда, - резко сказал он, направляясь к умывальнику в конце комнаты. - И давай покончим с этим. Мне нужно быть в Нью-Йорке к шести. Тони в последний раз нежно погладил скелет, на что тот ответил сухим стуком костей. Потом он послушно подошел к умывальнику и остановился перед Оливером.
- Сначала умой лицо, - сказал Оливер.
Тони снял очки и включил воду. Он все делал тщательно и методично. Потом втерев руки полотенцем, он повернулся к отцу. Пушок на его щеках потемнел от влаги и прилип к коже.
Оливер осторожно нанес пенку на юношеские щеки, кончиками пальцев ощущая угловатость и нежность молодых скул. Тони терпеливо стоял, не мигая и не двигаясь. Как старая лошадь, безропотно подставляющая ногу кузнецу, невольно сравнил про себя Оливер.
Оливер несколько неуверенно мелкими осторожными движениями проводил бритвой по лицу мальчика. Никогда раньше ему не приходилось брить кого-то, а это оказалось совсем не то, что бриться самому. При этом он вдруг явно вспомнил тот день, когда его впервые в жизни брил его собственный отец. Это было лето, когда ему исполнилось четырнадцать. Он отдыхал тогда в большом дому на Уотч Хилз, из окон которого было видно море. Отец приехал на выходные. Сначала он несколько часов бросал на сына косые взгляды, точно так же, как сам Оливер разглядывал Тони за обедом. И только потом его отец разразился громким смехом и грубо потрепав Оливера по юношеской щетине, повел его наверх в старую ванную комнату, отделанную красным деревом, по дороге призывая всех членов семьи понаблюдать за тем, что должно было произойти.
Старший брат Оливера не приехал на эти выходные, но его мать и две сестры - двенадцати и десяти лет, встревоженные необычной веселостью отца, немедленно появились в дверях ванной комнаты, где стоял смущенный Оливер, раздетый до пояса с застенчивой улыбкой на лице. Отец в это время методично затачивал свою бритву с ручкой из слоновой кости и прямым лезвием.
Оливер осторожно проводил узкие полосы на покрытом пеной лице Тони и в ушах его четкую звучал тихий успокаивающий ритмичный шорох, сопровождавший каждое движение лезвия, которым отец проводил по кожаному ремню, висевшему рядом с мраморным умывальником в той далекой ванной на побережье в 1912 году. Он также вспоминал сухой запах мыльной пены, ощущение жесткой щеточки на щеках, смесь запаха отцовского рома с маминой лавандой, которая придавала ванной комнате вечный неуловимо тонкий загадочный запах. Ему вспоминалась также океанская соль на его голых плечах после утреннего плавания, мать в легком голубом платье, сестры стоявшие на пороге ванны босые с серьезным выражением лиц.
- Входите, входите, - сказал тогда отец. - Вы присутствуете при посвящении в мужчины, дорогие дамы.
Мать и сестры так и оставались у двери, пока отце трудился нанося пену на его щеки, но когда он взял бритву и стряхнул ее три-четыре раза о ладонь, мать похлопала девочек по плечу и сказала:
- Здесь нам не место, девочки. Это только для мужской половины племени.
Она улыбалась, но очень странной улыбкой, которую Оливер никогда раньше не видел на ее лице. Мама решительно вывела девочек и плотно прикрыла дверь, прежде чем отец первый раз успел провести бритвой по лицу Оливера. Отец Оливера молча с самым серьезным видом разглядывал сына несколько мгновений, потом взял в руку его подбородок приступил к бритью быстрыми точными уверенными движениями.
Оливер все еще хранил в памяти ощущение отцовских пальцев на щеках это были сильные, твердые и вместе с тем нежные прикосновения. И только гораздо позже - после смерти отца, он поняли сколько в них было любви и сожаления.
Сейчас его рука лежала на подбородке его собственного сына, и он понимал, что ему не достает отцовской уверенности для проведения того же самого ритуала. Оливера смутно подавляло ощущение повторяемости событий, которые совершенно по-разному были окрашены любовью и счастьем. Вспоминая впервые за долгие годы все минувшие летние каникулы, полузабытые имена и лица друзей, заброшенные комнаты летнего дома, пышущего здоровьем отца, с его уверенными руками, отца которого уже давно нет в живых, Оливеру пришло в голову, что у сына наверняка будет повод обижаться на своего отца, когда Тони в свою очередь оглянется назад с вершины собственной зрелости на этот полукомичный, полуторжественный эпизод, происходящий в неуютной до предела аккуратной комнате общежития с нелепо свисающим с потолка скелетом и картой мира, утыканной отметками будущих убежищ.
Но Оливер был уверен, что его лицо не выдавало его чувств и мыслей, пока он обыденно соскабливал слой пены с подбородка и скул Тони. Он закончил, сняв последний пучок волос с верхней губы мальчика, и сделал шаг назад. - Ну вот, - заключил он. - Теперь умойся.
Тони склонился над умывальником, и набирая ладонями воду энергично плескался, в то время как Оливер наблюдал за согнувшейся голой спиной, такой худенькой, но выдающей жилистый рельеф мышц, который скрывал мешковатый пиджак. Коже, как внезапно заметил Оливер, была такой же, как и у Люси - нежной, гладкой, белоснежной со здоровым розовым оттенком просвечивающихся сосудов. Когда Тони выпрямился и вытер лицо, он в первый раз за все время посмотрел в зеркало над умывальником. Разглядывая себя, он одной рукой провел по непривычно гладким щекам. Оливер, стоявший позади, встретился глазами с зеркальным изображением сына. Без очков это были глаза Люси огромные, темно-серые, умные. Вдруг, рассматривая в зеркале чистое гладкое худощавое лицо юноши, Оливер понял, что Тони будет по-настоящему привлекательным мужчиной.
Как будто прочитав мысли отца, Тони улыбнулся Оливеру в зеркале.
- Черт, - сказал он, одновременно смущенный и довольный собой. - Они все просто умрут.
И оба усмехнулись. И Оливер понял, что не сможет оставить Тони на день Благодарения у Холлисов, на их попечение и добросердечное оплаченное гостеприимство, не сможет оставить Тони под сочувственными и плаксивыми взглядами грудастой женушки Холлиса, которая будет предсказывать печальное будущее молодого Крауна и всех брошенных мальчиков, чьи родители были в Индии, или же тех, у кого родители развелись, и кто не смог получить приглашение от семейств, еще не пострадавших от развода.
- Складывай вещи, Тони, - резко и сухо приказал Оливер. - Ты едешь со мной на выходные.
Секунду Тони оставался неподвижным, стараясь в зеркале поймать взгляд отца. Потом, без всякой улыбки он кивнул, надел рубашку и неспеша, очень тщательно начал укладывать чемоданы.
По пути в Нью-Йорк уже почти на въезде в город Тони задал вопрос:
- Как мама?
- Прекрасно, - ответил Оливер.
Впервые за эти два года они упомянули Люси.
Люси прибыла в бар отеля Пенсильвания без пяти шесть. Придерживаясь какой-то несформулированной неясной клятве, которую она дала себе сама, она теперь никогда не опаздывала и никогда не заставляла Оливера ждать, когда они собирались куда-то вместе или назначали встречу друг другу. Бар был полон мужчин, зашедших пропустить последний стаканчик по дороге домой, перед тем как сесть на поезд в Нью-Джерси или Лонг-Айленд. В баре была вывеска, что женщины без сопровождения мужчин не обслуживаются.
Она села за столик и заказала виски.
Она скромно сидела в углу в ожидании мужа и без всякой стыдливости разглядывала мужчин в баре, не опуская глаз, когда ей приходилось встречаться взглядом с одним из них. Все они выглядели серыми и уставшими за день, они жадно глотали виски, будто не могли бы иначе выдержать поездку домой и вечер в кругу семьи. Сама же она, только что из ванны, нарядно одетая и готовая к предстоящему отдыху, смотрела на них с некоторым сожалением и презрением, разглядывая их поношенные отдающие офисной скукой одежды. Она мысленно предвкушала обед с Оливером в итальянском ресторане неподалеку, который они оба очень любили. А потом ночь вдвоем в поезде. Она по-детски обожала поезда, и чувствовала себя очень уютно и благопристойно, когда спала в купе под стук колес. Оливер был прекрасным спутником - внимательным, заботливым, гораздо более разговорчивым и веселым, чем дома.
И тут она увидела направляющегося к ней Оливера. Она улыбнулась и помахала ему. Он не улыбнулся в ответ, только остановился на мгновение, поджидая кого-то, идущего позади. Оба стояли в тридцати футах от нее в узком проходе между столиками, в густом облаке сигаретного дыма.
Люси сморгнула и потрясла головой. Не может быть, подумала она.
И вот две фигуры направились к ней, и сама не понимая, что происходит, Люси встала. Увидеть его здесь, подумала она. В этом баре.
Оливер и Тони остановились по другую сторону столика. Они стояли так, молча глядя друг другу в лицо.
- Привет, мама, - сказал Тони , и она услышала как изменился его голос.
- Привет, Тони, - ответила она.
Она переводила взгляд с одного лица на другое. Тони казался усталым, но нисколько не смущенным или неловким.
Оливер внимательно следил за Люси изучающим и немного угрожающим взглядом.
Люси тихо вздохнула. Потом она вышла из-за столика, обняла Тони и поцеловала его в щеку. Он стоял держа руки по швам, безропотно давая себя поцеловать.
Он выглядит слишком высоким и взрослым для моего сына, подумала Люси, чувствую взгляды окружающих, наблюдавших семейную сцену.
- Мы не едем на Юг, - заявил Оливер. - Мы едем домой на выходные.
Это было не просто заявление, и она поняла это. Это было требование, вопрос, признание перемен и предупреждение.
Люси ненадолго замялась, потом сказала:
- Конечно.
- Вы оставайтесь здесь, а я пойду напротив и сдам билеты. Скоро вернусь.
- Нет, - сказал Люси, испугавшись при мысли о том, что ей придется так внезапно остаться наедине с Тони. - Здесь так накурено и шумно. Мы пойдем с тобой.
Оливер кивнул.
- Как скажешь.
На вокзале она старалась стать поближе к Оливеру у окошка кассы, пока он говорил с клерком. Она не переставая болтала. Ее голос казался ей самой высоким и неестественно возбужденным.
- Ну, это все меняет, правда? Тогда нам нужно многое продумать. Во-первых, нужно посмотреть, есть ли у нас запасы еды в доме, чтобы приготовить праздничный обед. Знаешь, что мы сделаем… Мы поедем в один из этих замечательных итальянских магазинчиков на восьмой Авеню, потому что завтра все магазины будут закрыты, мы купим там индейку , сладкий картофель и черничный соус с орехами для приправы…
- Ну что вы, - спорил Оливер с мужчиной в окошке. - Я предупреждаю вас за целый час. Это считается достаточным на железной дороге. Когда покупаешь билет, ты ведь не подписываешь пожизненный контракт, правда? Клерк ворчливо заявил, что должен спросить у начальника ночной смены, и удалился. В глубине окошка было видно, как он разговаривал, склонившись над седым человеком, который, сидя за своим столом время от времени бросал мрачные взгляды на стойку, у которой стоял Оливер.
Тони молчал, слушая мать и рассеянно просматривая толпу, идущую через здание вокзала.
- И еще мы поедем в Шрафтс, - не умолкала Люси, произнося слова своим высоким нервным голосом. - Мы купим тыквенный пирог и пирог с мясом, да еще хлеба для бутербродов с индейкой на завтра. И еще знаешь, что надо сделать, Оливер… - Она сделала паузу, давая возможность мужу вставить слово, но он наблюдал за кассиром и его начальников и не ответил ей. -Сегодня вечером, давай пообедаем у Луиджи с Тони. Тебе нравится итальянская кухня, Тони?
Тони медленно повернулся и посмотрел на мать через два года, разделявших их, через ту пропасть, в которой исчезло всякое знание о вкусах, пристрастиях и манерах друг друга.
- Да вполне, - сказал он, выговаривая слова немного медленнее чем обычно, как будто он понимал, что мать разговаривает в непривычной ей тоне, с необычной скоростью, и он будто своей собственной размеренностью голоса надеялся успокоить ее.
- Хорошо! - сказала Люси с каким-то неестественным энтузиазмом. - Это наш с отцом любимый ресторан. - Она предлагала ему этот ресторан, она предлагала полный набор общих семейных вкусов, гармонии и дружбы. - А потом, Оливер, ты знаешь, что мы с Тони сделаем потом?
- Сразу бы так, - сказал Оливер клерку, который уже вернулся к своей стойке и начал отсчитывать деньги за возврат билетов. - Мы все вместе должны пойти в театр, - продолжала Люси. - Ты любишь театр, Тони?
- Да, - сказал мальчик.
- Ты часто ходишь в театр?
- Иногда.
- Может нам удастся попасть в музыкальную комедию. Как ты считаешь, Оливер?
Оливер повернулся к ней от окошка кассы, высказав свое прощальное неудовольствие клерку.
- Ты о чем? - спросил он.
- Я говорила, - она тараторила так, будто стремилась бесконечным потоком своей болтовни не дать этим двоим погрузиться в себя или заняться друг другом. - Я говорила, что мы сможем повести Тони в музыкальную комедию. Сегодня праздничный вечер и мы вместе в городе и…
- Ну что, Тони? - обратился Оливер к сыну. - Хочешь пойти в театр?
- Да, спасибо, - ответил Тони. - Но если вам все равно, то лучше не в музыкальную комедию. Есть пьеса, о которой я слышал … "Раскаты грома" Я бы хотел посмотреть ее, если можно будет купить билеты.
- "Раскаты грома" - Люси скорчила гримасу. - Мне говорили, что она немного мрачновата.
- Нет смысла тратить время на музыкальную комедию, - твердо заявил Тони. - Может, если бы я жил в Нью-Йорке и все время ходил в театр, то думал бы иначе.
- Оливер… - с сомнением в голосе произнесла Люси. Она боялась, что мрачная пьеса может повлиять на них, она боялась того момента, когда покидая театр они почувствуют, что устали друг от друга, что два часа тяжелых эмоций утомили их. Музыкальная комедия, непритязательная и беззаботная, окрасит все в радужные тона.
- Пусть Тони решает, - постановил Оливер, когда они спускались по лестнице вокзала. - Но мы сначала поедем в гостиницу и спросим, смогут ли они заказать нам билеты.
Люси замолчала, продолжая идти между мужем и сыном. Ну вот он опять начинает все за всех решать, с обидой подумала она.
Люси руководила покупками, пробивая себе дорогу сквозь праздничную толпу магазинов, забрасывая Тони и Оливера кипами коробок, которые она скупала с расточительностью и даже какой-то истеричной жадностью. Она не переставала говорить, постоянно расширяя праздничное меню, обводя взглядом ряды индюшек, развешанных над прилавками, пирамиды апельсин, яблок, мандарин, грейпфрутов, витрины, заваленные южно-американскими дынями и ананасами, корзины картофеля и орехов. Потом они начали опаздывать, и все покупки были свалены в багажник машины. Все семейство поспешило в ресторан, где Люси выпила не в меру и не помнила уже, что происходит и когда надо завершить обед, чтобы успеть в театр. Когда она бегала по магазинами, когда истерично ела и пила, они ощущала только единственное желание - отложить, отсрочить что-то. Ошеломленная внезапным появлением Тони, Люси не могла сразу понять, была ли это угроза или же наоборот подтверждение ее счастья, она была слишком смущена, чтобы присмотреться к поведению Тони и Оливера и мучительно старалась не принимать собственного решения в эти первые часы и одновременно дать возможность другим сделать это за нее.
В театре, она задремала и только время от времени до нее доносились реплики актеров на сцене. В перерывах она заявляла, что слишком устала, и оставалась сидеть одна, пока Оливер с Тони отправлялись через дорогу выпить кока-колы. По дороге домой она сидела на заднем сидении, в полусне, и даже не прислушивалась к тому, о чем говорили Тони и Оливер в темноте впереди нее. Приехав домой, Люси с трудом взобралась на крыльцо и совершенно честно заявила, что засыпает по дороге. Она поцеловала Тони на прощанье, пожелала ему спокойной ночи поспешно и без особой теплоты, как будто не было этих двух лет, и ушла, предоставив Оливеру все заботы по размещению мальчика в комнате для гостей.
Это было бегство, и Люси понимала это. Она была уверена, что сам Оливер уж наверняка, а может и сам Тони, понимают это, но усталость мешала ей думать. Улегшись в постель и выключив свет, Люси ощутила смутное чувство победы. Я справилась с этим вечером, думала она, и ничего не произошло. Завтра я буду снова полна сил, снова смогу действовать.
Сквозь обволакивающий ее сон, она слышала доносящиеся из соседней комнаты голоса Оливера и Тони - тихие, дружеские, заговорщические. Затем послышались тяжелые мужские шаги вниз по коридору, по направлению к комнате для гостей. Они так громко топают, подумала Люси. Оба.
Люси было интересно, придет ли Оливер к ней в спальню сегодня. И если да, то ради кого? Ради себя? Ради нее? Ради Тони?
Она скрестила руки на груди и обняла себя за плечи, почувствовав как дрожит от холода.
Люси уже спала, когда Оливер вошел в темноту комнаты. Тихими осторожными движениями он разделся, чтобы не разбудить жену.
Обычно Люси вставала рано, но в это утро Дня Благодарения она проснулась после десяти и сразу почувствовала тяжесть в голове от выпитого вчера . Она медленно двигалась, умывалась, причесывалась и одевалась тщательнее чем обычно. Что бы он обо мне не думал, по крайней мере, ему придется признать, что его мать хороша собой.
В доме не было слышно ни звука, и Люси подумала, что Оливер с Тони в гостиной, либо завтракают внизу, рядом с кухней. Но спустившись, она обнаружила, что дом пуст. Комнаты сверкали утренним светом, в кухне возле мойки сохли два чисто вымытых прибора.
На столе лежала записка, написанная рукой Оливера, и Люси не сразу решилась взять ее и прочитать. Ее мучил смутный страх, что ей сообщают об отъезде, о какой-то плохой новости, об отречении. Но она все же заставила себя взять в руки листок и прочитать. Они просто решили не будить ее и позавтракать вдвоем, и так как утро было такое красивое, они отправились в город на школьный футбольный матч, который начинался в одиннадцать часов. Четкой и властной рукой Оливера сообщалось, что они вернутся не позднее половины второго, и с удовольствием съедят индейку. "Целую, Оливер," стояло внизу.
Люси даже обрадовалась передышке и засуетилась на кухне, чистя индейку, готовя соус, поджаривая и очищая орехи. Она двигалась быстро, механически, радуясь тому, что прислуга была в этот день выходная и что она в доме одна.