Глубокая динамичная история, способная вызвать слезы на глазах и заставляющая задуматься о выборе, который делает в жизни каждый. Лаура - рентгенолог в небольшой больнице на побережье штата Мэн. На работе она добилась блестящих результатов, а вот в семье… Ее двадцатилетний брак давно идет ко дну. Однажды она едет на конференцию в Бостон и знакомится там с Ричардом Коулманом, страховым агентом. Неожиданно для себя Лаура понимает, что ей очень нравится этот подвижный и удивительно начитанный человек. Два одиноких сердца встречаются в чужом городе… Два отчаявшихся человека соединяются, но страшатся последствий… "Пять дней" - это великолепный роман о многочисленных противоречиях человеческого сердца и о том, что каждый наш поступок в итоге имеет значение.
Содержание:
ЧЕТВЕРГ 1
ПЯТНИЦА 14
СУББОТА 26
ВОСКРЕСЕНЬЕ 49
ЧЕТВЕРГ 59
Примечания 70
Дуглас Кеннеди
ПЯТЬ ДНЕЙ
Посвящается Кристине
"Надежда окрыленно
Давно во мне живет.
Беспечно, просветленно
На жердочке поет".Эмили Дикинсон
ЧЕТВЕРГ
Глава 1
Раковую опухоль я увидела сразу. Она бросалась в глаза. Как всегда, я резко втянула в себя воздух, сознавая, что это - начало конца.
Опухоль имела форму одуванчика. Порой новообразования такого типа похожи на недорогие рождественские украшения - на дешевую звездочку с неровными краями. Эта напоминала цветок с облетевшими лепестками и отличалась коварным игольчатым строением - "спикулярной структурой", как выражались рентгенологи.
Спикулярный. Впервые услышав это слово, я полезла в словарь и выяснила, что происхождение у него зоологическое: спикула - это мелкий игловидный структурный элемент скелета некоторых беспозвоночных, в частности губок (я и не подозревала, что у губки есть скелет). Однако понятие "спикула" присутствовало еще и в астрономии, и означало оно недолговечный копьеобразный столб горячего газа, выбрасываемый из хромосферы в солнечную корону.
Это последнее определение неделями не давало мне покоя. Слишком уж точно оно отражало суть заболевания. Бывает, что спикулярная раковая опухоль - как та, на которую я сейчас смотрела, - существует многие годы, десятки лет. Но, едва возникнув, она становится подобна вспышке пламени, которое сжигает все на своем пути, требуя к себе полного внимания. Если пламя не заметить и не погасить на ранней стадии, оно возомнит себя не просто огненной струей, а сверхновой мини-звездой, которая, демонстрируя напоследок свою пиротехническую мощь, разрушает вселенную, ее приютившую.
Вне сомнения, все шло к тому, что спикулярная опухоль, на которую я смотрела, вскоре должна взорваться - и, взорвавшись, она уничтожит человека, в легком которого закрепилась.
Еще один ужас в бездонной копилке ужасов, наполнявших мои рабочие будни с девяти до пяти.
И нынешний день обещал быть непростым. За час до того, как передо мной на экране возникла эта спикулярная раковая опухоль, я делала КТ девятилетней девочке по имени Джессика Уорд. Согласно истории болезни, она страдала парализующими головными болями. Врач, наблюдавший девочку, направил ее к нам, чтобы исключить "проблемы неврологического характера" - "опухоль головного мозга", на языке врачей. Отец девочки - его звали Чак, - тихий жалкий мужчина тридцати пяти - тридцати шести лет с грустными глазами и желтыми зубами, свидетельствовавшими о его пристрастии к курению, сказал, что работает сварщиком на судостроительном заводе в Бате.
- Мама Джесси ушла от нас два года назад, - сообщил он мне, пока его дочь переодевалась в больничную сорочку в специальном помещении рядом с рентген-кабинетом.
- Умерла? - уточнила я.
- Если бы. Эта стерва - простите, что выражаюсь, - сбежала с парнем, с которым работала в аптеке "Райт эйд" в Брансуике. Они живут в каком-то трейлере в Бестине. Это на Флоридском "отростке". Знаете, как там называют это место? Ривьера для деревенщин. Это мне приятель один сказал. У Джесси головные боли начались после того, как ее мама исчезла. С тех пор она ни разу не навестила Джесси. Разве это мать?
- Ей повезло, что у нее такой отец, как вы, - заметила я, стараясь успокоить мужчину: он сильно нервничал, хотя и пытался это скрыть.
- Она - все, что у меня есть, мэм.
- Меня зовут Лора, - представилась я.
- И если окажется, что она серьезно больна… врачи ведь просто так не направляют девочек на компьютерное обследование…
- Я уверена, ваш доктор просто хочет исключить нежелательные варианты, - отвечала я отработанным годами бесстрастным голосом.
- Говорите как по писаному. Вас учат такому обращению с пациентами, да? - Страх в его голосе, как мне это часто случалось наблюдать, вытеснял гнев.
- В общем-то, вы правы. Мы обучены тому, чтобы пытаться успокоить пациента и не говорить лишнего. Потому что я рентген-лаборант, а не рентгенолог-диагност.
- Теперь вы забрасываете меня умными словечками.
- Я работаю с аппаратурой, делаю снимки. Рентгенолог-диагност - это врач, который затем изучает сканограмму, смотрит снимки.
- И когда можно будет с ним поговорить?
Никогда. Рентгенолог-диагност - фигура закулисная. Он анализирует сканограммы, рентгенограммы, томограммы, эхограммы, но редко встречается с пациентами.
- Доктор Харрилд поговорит непосредственно с лечащим врачом Джесси, и, я уверена, вас сразу же проинформируют о том, есть ли…
- Вас специально учат разговаривать, как робот? - Едва эта реплика сорвалась с уст отца девочки, он тут же раскаялся. - Простите, я был не прав.
- Все в порядке, не волнуйтесь, - сказала я все тем же бесстрастным голосом.
- Вы обиделись.
- Вовсе нет. Я понимаю, как это все для вас, должно быть, тяжело, вы очень обеспокоены.
- Теперь вы снова говорите заученными фразами.
Из раздевалки вышла Джесси - оробевшая, напряженная, растерянная.
- Будет больно, да? - спросила она меня.
- Мы сделаем тебе укол, введем в кровь краситель, чтобы можно было увидеть, что происходит у тебя внутри. Но краситель безвреден…
- А укол? - На лице девочки был написан испуг.
- Чуточку кольнет в руке, и сразу все пройдет.
- Обещаете? - Она пыталась храбриться, хотя, будучи совсем еще ребенком, толком и не понимала, зачем она здесь, для чего все эти медицинские процедуры.
- Будь настоящим солдатом, Джесс, - сказал ее отец, - а по дороге домой мы купим тебе Барби, какую ты хотела.
- Честный уговор, - одобрила я, а про себя подумала: не слишком ли я их обнадеживаю?
Я уже шестнадцать лет работала рентген-лаборантом, но до сих пор все процедуры, связанные с обследованием детей, вызывали у меня страх. Я всегда боялась первой увидеть результаты. А они слишком часто оказывались плохими.
- Это займет десять - пятнадцать минут, не больше, - сказала я отцу Джессики. - Здесь есть холл для ожидания. Там кофе, журналы… Это несколько шагов по коридору…
- Я на улице подожду.
- Это потому что ты по сигарете соскучился, - сказала Джессика.
Ее отец подавил глуповатую улыбку:
- Дочка слишком хорошо меня знает.
- Я не хочу, чтобы папа умер от рака.
Отец ее мгновенно помрачнел. Я видела, что он отчаянно пытается контролировать свои эмоции.
- Давай отпустим папу. Пусть подышит свежим воздухом.
Я завела Джессику в комнату с установкой, а сама повернулась к ее отцу. Тот плакал.
- Я знаю, как вам тяжело, - сказала я. - Но пока диагноз не поставлен…
Он просто покачал головой и пошел к двери, доставая сигареты из кармана рубашки.
Я вернулась к Джессике. Та со страхом таращилась на компьютерный томограф. Я понимала ее беспокойство. На вид это грозная установка, зловещая. Она представляет собой большой широкий обруч с двумя емкостями фантастического вида, содержащими чернильную жидкость. Перед обручем - узкая койка, больше похожая на гроб (только с подушкой). Такое зрелище даже во взрослых вселяло панику. Так что реакция Джессики меня ничуть не удивила.
- Я должна залезть туда? - спросила Джессика, поглядывая на дверь, будто хотела убежать.
- Это совсем не страшно. Ляг на койку. Специальное устройство поднимет тебя в установку. Обруч сделает снимки, какие нужны доктору… и все. Глазом не успеешь моргнуть, как мы закончим.
- И больно не будет?
- Давай-ка ложись, - сказала я, подводя девочку к койке.
- Я к папе хочу.
- К папе пойдешь через несколько минут.
- Обещаете?
- Обещаю.
Джессика забралась на койку.
Я подошла к ней, держа в руке трубку, подсоединенную к капсуле с чернильной жидкостью. Ладонью я прикрывала иглу для внутривенных инъекций, которая пока еще была в стерильном колпачке. Никогда не показывайте пациенту иглу для внутривенных инъекций. Никогда.
- Замечательно, Джессика. Я не стану обманывать тебя и говорить, что введение иглы в руку безболезненно. Но больно будет всего лишь мгновение, а потом все пройдет. Вообще никакой боли.
- Обещаете?
- Обещаю. Правда, возможно, несколько минут тебе будет жарко.
- Но жечь не будет, да?
- Нет, что ты. Никакого жжения.
- Я хочу к папе.
- Чем скорее мы закончим, тем быстрее пойдешь к папе. Так, а теперь слушай меня. Закрой глаза и думай о чем-нибудь приятном. У тебя есть любимый домашний питомец, Джессика?
- Песик.
- Закрой глаза, пожалуйста.
Девочка повиновалась.
- Что за песик?
- Кокер-спаниель. Папа подарил на день рождения.
Я протерла ее руку на внутреннем сгибе локтя жидким анестезирующим средством.
- Иголка уже вошла? - спросила Джессика.
- Еще нет. И как же зовут твоего песика?
- Таффи.
- Он делает глупости? Расскажи о чем-нибудь смешном.
- Однажды он съел целую тарелку пастилок.
- Как ему это удалось?
- Папа оставил конфеты на кухонном столе, он любит жарить их на огне на Рождество. А потом Таффи откуда-то выскочил и…
Джессика засмеялась. Вот тогда-то я и ввела иглу ей в руку. Она вскрикнула, но я продолжала расспрашивать ее про собаку, а сама тем временем закрепляла иглу на руке пластырем. Потом, сказав, что выйду из комнаты на несколько минут, я спросила:
- Все еще больно?
- Нет. Но я чувствую иглу.
- Это нормально. Теперь лежи смирно и дыши глубоко-глубоко. Глаза не открывай. Вспомни что-нибудь смешное, например, как Таффи поедал пастилки. Договорились?
Девочка кивнула, не открывая глаз. Стараясь двигаться бесшумно, я быстро перешла из процедурной в так называемую техническую комнату. Это - кабина с набором компьютеров, вращающимся стулом и длинной панелью управления. Подготовив пациента, я теперь собиралась приступить к самому каверзному этапу процедуры сканирования: расчету времени. Вводя в компьютер необходимые данные, я, как обычно, почувствовала напряжение, которое, несмотря на мой немалый опыт работы в этой области, неизменно возникает у меня каждый раз при проведении таких процедур. Теперь главное - с точностью до секунды рассчитать каждый свой шаг. Через мгновение нажатием кнопки я приведу в действие высокоскоростную систему впрыска, которая введет восемьдесят миллиграммов высококонтрастного йодосодержащего препарата в вены Джессики. После у меня останется менее пятидесяти секунд - точнее, сорок две секунды, если учесть малые габариты девочки - на то, чтобы начать сканирование. И точный расчет времени решает все. Йод создает контраст, что позволяет получить полное, почти объемное изображение всех костей, мягких тканей и внутренних органов. Однако йод сначала поступает в сердце, потом - в легочные артерии и аорту, после - разносится по всему организму. И как только контрастное вещество попадает в вены, наступает венозная фаза. Начнешь сканирование на несколько секунд раньше наступления венозной фазы, и все насмарку: контрастное вещество не успело накопиться в венах, а значит, мы не получим изображения, которые нужны рентгенологу для постановки точного диагноза. Начнешь сканирование чуть позже, концентрация контрастного вещества, возможно, будет слишком велика. Вот почему этот крошечный период времени до сих пор вселяет в меня страх, хотя я проводила сканирование тысячи раз. Если я неверно рассчитаю время, пациенту придется снова проходить обследование через двенадцать часов (не раньше), да и рентгенолог будет не очень доволен. Вот почему в эти решающие секунды перед началом сканирования я всегда до предела напряжена и охвачена сомнениями. Все ли я правильно подготовила? Верно ли оценила соотношение между скоростью распространения йода и физическими данными пациента? Не положилась ли я в чем-то на волю случая?
Я боялась ошибок в своей работе. Потому что они дорого обходились пациентам. Потому что они травмировали людей, которые и без того были напуганы, пытаясь совладать с чем-то для них непонятным, что, возможно, являлось смертельной болезнью.
Особенно мне становилось страшно, когда на том столе, в том "гробу", оказывался ребенок. Ибо, если новости были плохими, если изображения, возникавшие передо мной на экране, указывали на нечто катастрофическое… я всегда это скрывала, всегда надевала маску профессиональной бесстрастности.
Но дети… дети с раковыми заболеваниями… это было страшнее всего. Я расстраивалась в десять раз сильнее, потому что сама мать. Потому что у меня всегда сразу же возникала мысль: а если б это были Бен или Салли? И хотя они оба уже подростки, оба ищут свой путь в жизни, для меня они всегда будут моими детьми - отсюда и вечная открытая рана. Таковы странные особенности моей работы. Перед пациентами, коллегами, родными я - само воплощение бесстрастного профессионализма (Салли однажды сказала своей подруге, зашедшей к нам домой после школы: "Мама целыми днями смотрит на опухоли и при этом всегда кажется веселой, неунывающей… странно, да?"), но с некоторых пор я стала остро реагировать на чужое горе. Если раньше, когда я видела на своих экранах ту или иную патологию организма, мне удавалось не думать о том, какие кошмары обрушатся на человека, лежащего на столе, то последние несколько месяцев они просто не шли у меня из головы. Буквально на прошлой неделе я делала маммографию учительнице одной местной школы, той самой, в которой учились Салли и Бен. Годом раньше, как я знала, она наконец-то вышла замуж и в сорок два года забеременела, о чем она поведала мне с огромным волнением. Увидев узелок в ее левой груди, я мгновенно поняла, что у нее рак второй степени (что позже подтвердил доктор Харрилд), а после работы я поехала на мыс Пемакид, вышла на пустынный берег и, не замечая осеннего холода, безутешно проплакала целых десять минут, все время недоумевая, почему чужие несчастья стали цеплять меня только теперь.
В тот вечер за ужином в разговоре с Дэном я упомянула, что делала маммографию женщине моего возраста (город у нас маленький, поэтому я ни в коем случае не называла имен людей, которые были у меня на приеме).
- И, когда я увидела уплотнение на экране и поняла, что это злокачественная опухоль, мне просто пришлось уединиться, потому что я не могла совладать с собой.
- Какая стадия?
Я ответила.
- Но ведь вторая стадия - не четвертая, - заметил Дэн.
- Да, но, возможно, ей все равно придется удалять молочную железу, ведь опухоль граничит с лимфоузлами.
- Ба, да ты отличный диагност, - сказал Дэн - вроде бы сделал комплимент, но сколько иронии.
- Дело в том, что со мной это уже не впервые. На прошлой неделе я обследовала одну грустную маленькую женщину. Она работает официанткой в каком-то кафе на трассе № 1. У нее на печени злокачественная опухоль. И я опять не выдержала.
- Сегодня ты прямо как на исповеди.
- И что это значит?
- Да так, ничего, - ответил он, но опять каким-то неопределенным тоном. И вообще, в последнее время мне стало трудно понимать Дэна.
Дэн - это Дэн Уоррен. Мой муж, с которым я живу в браке двадцать три года. Последние полтора года с лишним он сидит без работы и подвержен резким перепадам настроения. Вот и сейчас, съязвив, он тут же добавил:
- Эй, даже лучшие летчики-истребители время от времени теряют самообладание.
- Я не летчик-истребитель.
- Зато ты - лучший рентген-лаборант в клинике. Это все знают.
Кроме меня. И уж тем более сейчас, думала я, усаживаясь перед рядами мониторов и глядя на Джессику. Она лежала на столе, зажмурившись. Губы дрожат, лицо мокрое от слез. Всем своим существом я порывалась броситься к девочке, успокоить ее, но это, я понимала, лишь продлит ее мучения. Лучше уж скорее провести обследование и отпустить ее. Включив микрофон, подсоединенный к динамику в процедурной, я сказала:
- Джессика, я знаю, что для тебя это все очень необычно, ты напугана. Но обещаю: больно не будет, мы закончим через несколько минут. Хорошо?
Все еще плача, она кивнула.
- А теперь закрой глаза, думай о Таффи и…
Я нажала на кнопку, приведшую в действие систему автоматического впрыска. На экранах появился таймер. Я тут же устремила взгляд на Джессику. Ее щеки внезапно покраснели, потому что йодосодержащее контрастное вещество попало в кровоток, и температура ее тела повысилась на два градуса. Запустилась программа сканирования, стол-транспортер поднялся вверх. Перемещение по вертикали напугало Джессику, она вздрогнула от неожиданности. Я схватила микрофон:
- Джессика, не волнуйся. И лежи смирно, пожалуйста.
К моему огромному облегчению, она в точности выполняла все мои указания. Ложе достигло уровня обруча. Пролетели двадцать восемь секунд. Стол начал задвигаться в обруч. Остановился. Прошло тридцать шесть секунд. Маленькая головка девочки находилась в кольце обруча.
- Молодец, Джессика, умница. Только не шевелись.
Сорок четыре секунды. Сорок шесть. Мой палец лежал на кнопке сканирования. Я заметила, что он дрожит. Сорок девять. И…
Я нажала кнопку. Сканер заработал. Бесшумно. Абсолютно неслышно для пациента. Инстинктивно я закрыла глаза и тотчас же открыла их, когда на двух экранах передо мной появились первые изображения. Снова закрыла глаза, страшась увидеть тень, обесцвеченное пятно, узел, которые мой натренированный глаз заметит мгновенно. Это было бы выше моих сил.
Но профессионализм возобладал над страхом. Мои глаза распахнулись сами собой. И я…
Ничего не увидела.
По крайней мере, это то, что в первое мгновение зарегистрировал мой возбужденный взгляд.
Ничего.