Содержание:
Пролог 1
Глава 1 1
Глава 2 1
Глава 3 2
Глава 4 2
Глава5 3
Глава 6 3
Глава 7 3
Глава 8 4
Глава 9 4
Глава 10 4
Глава 11 5
Глава 12 5
Глава 13 5
Глава 14 6
Глава 15 6
Глава 16 7
Глава 17 7
Глава 18 8
Глава 19 8
Глава 20 8
Глава 21 9
Глава 22 9
Глава 23 9
Глава 24 10
Глава 25 10
Глава 26 10
Глава 27 11
Глава 28 11
Глава 29 12
Глава 30 12
Глава 31 12
Глава 32 12
Глава 33 13
Глава 34 13
Глава 35 13
Глава 36 14
Глава 37 14
Глава 38 15
Глава 39 15
Глава 40 15
Глава 41 16
Татьяна Шипошина
Подготовительные курсы
"Я заблудился, как овца погибшая, взыщи раба Твоего, ибо заповедей Твоих я не забыл".
(Пс. 118:176)
"Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай"
(Пс. 24:7).
Пролог
– Удивительно, - произнёс декан нашего курса во время заключительной беседы со мной. - Мне казалось, что Вы будете хорошим студентом.
Мне тоже так казалось поначалу, поэтому я промолчал.
- Вот уж никогда бы не подумал, что Вы окажетесь…
Тут декан несколько замялся, потом улыбнулся, и всё-таки закончил:
- Что Вы окажетесь… таким дураком…
- Да, - ответил я.
- Что - "да"? - не понял декан.
- Видимо, так оно и есть, - подтвердил я.
Декан склонил голову набок и посмотрел на меня:
- Жаль, - произнёс он.
- Угу, - кивнул я.
- И Вы не станете проситься обратно? Кое-что можно было бы сделать.
- Спасибо.
- Спасибо - да? Или спасибо - нет?
- Нет.
- Тогда прощайте.
Я взял бумаги из рук декана, и вывалился из институтских дверей.
Окончен бал, погасли свечи…
Глава 1
Итак, я вылетел из института и передо мной встала проблема, о которой я практически не задумывался, пока проходил (пролетал, проплывал, проезжал) программу первого и второго! курсов.
Армия! Передо мной замаячил призрак прапорщика, поддерживаемый под руку призраком старшины. Не то, чтоб я боялся. Нет.
Просто… Сталько всего витает в воздухе, связанного с Армией… Да и всё внутри сигнализировало мне с малых лет, что Армия - отнюдь не моя стезя. Я даже в войнушку не любил играть!
Но - ничего не поделаешь. Короче, я оказался на врачебной комиссии в военкомате.
Меня перекидывали из кабинета в кабинет, и везде я оказывался непоправимо годен.
Я уже стал подумывать, что надо было бы мне как-то напрячься, и всё-таки сдать последнюю сессию. Не смотря на то, что учёба в техническом ВУЗе никак не подходила моей измученной душе. Как началась без желания, так и выдержала всего два курса.
Это тоже была не моя стезя! Не моя! Правда, где моя - я ещё не выяснил.
Мысль о сессии явилась столь же мимолётной, как непродуктивной. Я не люблю смотреть назад. Если часто смотреть назад, можно свернуть шею.
Переходя из кабинета в кабинет, я несколько тормознул на дерматологе. Вернее дерматолог тормознул меня. Дерматолог был древним, как… впрочем, вы уже догадались, как что был древним дерматолог.
Наверное, если выстроить в ряд всех больных с кожными и венерическими болезнями, которые прошли через руки этого деда, можно было бы раза два обогнуть земной шар по экватору. (Ну, полтора - уж точно!).
Дед приказал мне наклонить голову. Его очки съехали на нос. Он крякнул, и произнёс:
- Давно?
Дело в том, что я не идеален. (Вот уж удивил!). У меня на коже головы, под волосами, периодически появляются красные круглые бляшки, на которые я практически не обращаю, и никогда не обращал никакого внимания.
Бляшки эти тем больше шелушатся и чешутся, чем больше пакостей сваливается на мою бедную голову. А поскольку вылет из института - сам по себе довольно большая пакость, а ещё большая пакость - это всё, что пришлось мне выслушать после того, как пакость № 1 произошла со мной…
Ну, и кроме того… Нет, я нисколько не переживал от всего этого… Я не подавал ни виду, ни повода… а эти гадостные бляшки шелушились и шелушились… даже на бровях появились… на груди и на некоторых других местах, где у меня имелась какая-никакая, но растительность…
- Что? - переспросил я у деда-дерматолога, так как сналёту не понял, к чему относился его вопрос.
- Болеешь давно? - дед указал пальцем на бляшку на моей груди.
- Всю жизнь, - ответил я. - Когда - больше, когда - меньше.
- Странно, - пожал плечами дед, подходя к столу и листая моё дело. - Тут ничего не написано… Не отображено…
Хорошее слово употребил дед. "Не отображено"… А что, и где о нас отображено? Кто его отображает? И для чего? Кто и что может знать, например, обо мне?
Дед-дерматолог не дал мне поразмышлять. Призывная комиссия - не место для размышлений.
- Поедешь к доценту, - в приказном тоне произнёс дед. - Вот направление. Пусть доцент решает.
Как ни странно, когда я вышел за дверь кабинета, я разобрал, что было накарябано в направлении. Там было написано: "Псориаз?"
"Ещё этого не хватало, - подумал я. - Нужна мне эта головная боль! Ехать куда-то, непонятно из-за чего…".
Вечером мне пришлось показать направление матери.
После моего вылета из института мать ходила по дому с поджатыми губами. Весь её понурый вид, опущенные плечи и грустно-презрительное выражение лица говорили о том, какой я неблагодарный (свинья). Мол, столько сил было вложено в моё поступление, столько надежд возлагалось на меня, после того, как (я, бы,) институт закончил…
А теперь вот - впереди Армия, и нет просвета в моей непутёвой жизни… Ах, как трудно быть сыном, не оправдавшим надежд!
Если бы я ещё сам посокрушался! Да повинился! Да посыпал голову пеплом! Да побился бы лбом о стену! Но…
Мать покрутила направление в руках, не проявляя никаких чувств, кроме вышеизложенных.
- Нет у тебя никакого псориаза, - сказала мать. - Это у тебя такой дерматит… я забыла, как он называется… я в детстве тебя водила к врачу… Ну, там диету надо было соблюдать… не нервничать…
Мать стояла, держала направление в руках. Потом на её лице появилось странное выражение.
- Ты понимаешь… - тихо сказала она, - А ведь псориаз - это такая болезнь, по которой дают освобождение от Армии. Я вспомнила! У моей подруги муж не служил, потому, что у него псориаз! Это шанс! Тогда ты сможешь снова поступить в институт!
На лице матери появилось что-то, вроде улыбки. Как мало надо человеку!
Надежда! Человеку нужна надежда, в надежде на которую он начнёт строить планы и жить заново.
Мама, мама…
- Я поеду с тобой! Слышишь? К этому доценту я поеду с тобой!
Мама…
- Зачем?
- Ты дурак, или прикидываешься?
Я промолчал. Эх, мама…
- Ты пойми, - тихо сказала мать. - На взятки у нас денег нет. Да я и не стала бы их давать. А вдруг…
Глава 2
Надо сказать пару слов о моей матери. Конечно, такая женщина достойна гораздо большего количества слов, чем пара.
Она, действительно, не стала бы давать взяток, чтобы я откосил от Армии. Даже если бы у нас были деньги. Но денег у нас не было, и эту тему вообще не стоило поднимать.
Моя мать - учительница. Училка. И я - по жизни - училкин сын. Я, наверное, и помирать буду училкиным сыном, как родился.
Интересно, что заставляет человека (девочку, девушку юную) подавать документы в пед. институт? Вот заставь меня сейчас подать документы в пед. институт! Заставь! Скажи, что примут без экзаменов, или - что я в Армию не пойду. Бр-р-р-р…
Только - не пед.! Только не входить каждый день в класс, к таким, как я!
Это какой же надо набраться смелости, чтобы учить меня!
Чтобы заставить меня слушать то, что я не хочу!
Чтобы заставить меня тихо сидеть, не разговаривать! Это же надо уметь - применять весь аппарат насилия, не прикладая рук, а только мозги!
Чтобы посеять среди меня "разумное, доброе, вечное"… А так же - втиснуть в меня кучу бесполезной информации.
А ведь есть ещё претензии на то, чтобы меня воспитать, и даже! (даже) изменить. В лучшую сторону, разумеется.
Мать ещё и обижалась, что я не хочу продолжать учительскую династию!
Теперь представьте себе, что эти самые слова слышит моя мать, и ещё пытается на них ответить.
"Ах ты бедное, дитятко неразумное, - говорит мать, когда у неё хорошее настроение. - К тому времени, как у тебя родится собственный сын, ты снизишь обороты! А когда твоему сыну исполнится семь лет и ты поведёшь его в школу, ты уже будешь готов к тому, чтоб выслушивать подобные тирады от своего отпрыска".
Моя мать - неисправимая оптимистка. Она свято верит, что у меня будет сын, которого я захочу отдать в какую-нибудь спецшколу.
А что делать, если за столько веков существования человечества ещё никто ничего нового не придумал, как учить и натаскивать своих отпрысков.
Но каково быть натаскиваемым! Становясь взрослыми, люди об этом забывают.
Однако многие помнят о том, что у них была злая училка.
Несправедливая училка! Дура-училка!
- Мам, а у тебя тихо на уроках? - спрашивал я мать, сам став учеником сознательных классов.
- Тихо, - отвечала мать.
- А ты кричишь?
- Нет. Ну, очень редко.
- А тебе легко работать?
- Нет. Достают…
- Кто?
- Ну, во-первых - дураки. Всяких видов и разновидностей.
- А во-вторых?
- Во вторых, - мать растопырила пальцы веером, - крутые. И крутоватые. Начальство, которое всё еще выслуживается. Иногда даже непонятно, перед кем. И хамы. И хамоватые. И трусливые. И вообще…
- Что?
- Люди есть люди. Как снаружи, рядом со школой, так и внутри.
- Почему же ты не уволишься?
- Я сама себя об этом спрашиваю.
- И что ты отвечаешь?
- Что бы я себе не ответила, это было бы неправдой. Или полуправдой. "Мысль изречённая - есть ложь".
- Так уходи! Что, ты работы себе не найдёшь?
- Найду.
- Уходи!
- Отстань…
Глава 3
Моя мать преподаёт литературу. Прозвище "училкин сын" преследовало меня всю мою сознательную жизнь.
Когда я был маленьким, мне очень нравилось, что мама у меня такая умная, и так много знает. Вот уж помучил я её в детстве! Всё выпрашивал, чтоб она мне "что-нибудь" рассказала.
Мама мне рассказывала не сказки, а содержание произведений русской и зарубежной классики. Так что я знал, о чём написано в "Мёртвых душах", ещё до того, как научился читать. Но дальше всё оказалось сложнее.
Оказалось, что быть училкиным сыном - не так уж хорошо. Например, с точки зрения одноклассников.
Теперь мне приходилось доказывать одноклассникам, что я такой же, как они. И даже хуже. Что я - не маменькин сынок и не провожу время за чтением, напимер, "Мёртвых душ", или "Войны и мира".
Я выпендривался и притворялся. Я "нарушал дисциплину", "не готовил уроков". Я нарочно отвечал на трояки, когда знал на четвёрку, и даже на пятёрку. Я специально делал ошибки в тетрадях. Я прикидывался.
Даже поступив в институт, я постоянно ловил себя на том, что хотел кому-то доказать, что я - не "училкин сын". Хотя, по большому счёту, всем абсолютно наплевать, кто я, и чей я сын.
Мне не хотелось представлять собой объект для насмешек. Но как иногда противно было прикидываться!
Это что, трусость? Нет, трусом я тоже быть не хотел…
Что может быть слаще для человека, когда он остаётся в любой ситуации самим собой!
Увы… это счастье я всегда испытывал урывками…(и испытываю).
Я прочёл "Мёртвые души". Они понравились мне. Я их прочёл, потом открыл книгу снова, и даже перечитал кое-что. Я никому не говорил об этом. Никому в классе, а, тем более, матери.
Правда, я спросил у неё, что имел в виду Гоголь, описывая свой странный сюжет. Мать долго смотрела на меня. Она молчала. Выражение лица её было таким, как будто она раздумывала, как мне ответить. Как равному, или как ученику, который не врубается в тему.
Она молчала, и я молчал.
- Что - настоящее и что - ложное. В человеке, и в нашем мире. Вот что беспокоило Николая Васильевича, - наконец, произнесла она. - В принципе, это беспокоит каждого, чья душа более-менее жива. Способна чувствовать и соображать. Ты что, прочёл, всё-таки?
- Нет, - ретировался я. - Это я так. Куда мне эту книжищу читать, такую толстенную.
И я врубил рэп. Мать поморщилась и вышла из моей комнаты.
Мы живём с матерью вдвоём. Отец у меня, несомненно, был. Но это - совсем другая история.
Может, Чичиков тоже трусил? Трусил быть тем, кто он на самом деле? Вот и скупал себе мёртвые души…
Потому я перечитывал некоторые места поэмы Н.В. Гоголя, что находил в Чичикове родственную душу?
Глава 4
Моё первое детское воспоминание похоже на всю мою последующую жизнь.
Я осознал себя впервые довольно чётко, когда мне в лоб попали камнем.
Видимо, я гулял с мамой где-то около речки. Мальчишки с берега кидали в речку камешки, "блинчики", стараясь, чтобы плоский камешек ударился об воду несколько раз.
Видимо, один из таких камешков у кого-то из мальчишек соскочил с руки и попал прямо мне в лоб. Камешек летел низенько, да ведь и я был невелик.
Я до сих пор помню свои чувства. Сначала - недоумение, потом - боль, потом - обиду.
Это я точно помню. А дальше могу воспроизвести проишедшее только со слов матери.
На моём лбу вздулась огромная лиловая шишка. Я не заплакал!
Я прикрыл шишку рукой и спросил мать, далеко ли отскочил камешек, и сколько раз он стукнулся об воду.
Это было моё первое в жизни сознательное предложение.
Как рассказывала мать, я поздно начал ходить. И очень долго не разговаривал, почти до трёх лет. Она даже начала водить меня по врачам. Боялась, что у меня не в порядке с головой. До тех пор, пока мне в лоб не заехали камнем, я практически не разговаривал.
Мать рассказывала ещё и о том, что я в детстве почти не плакал. Даже тогда, когда бился головой. Потому что после первого злополучного (или счастливого) камня я бился головой обо всё твёрдое, что находилось вокруг меня. И всё твердое норовило попасть мне именно в лоб. В крайнем случае - по макушке.
На мою голову три раза накладывали швы.
Меня называли "железный лоб".
Только один раз, когда я упал, в очередной раз, с довольно большой высоты, я воспротивился "железности".
Я помню об этом весьма смутно. Вернее, в голове как-то перепутались мои собственные воспоминания и рассказы матери.
Короче, я упал, и у меня на лбу вздулась очередная шишка. Я захлюпал носом. Как всегда - то ли от удивления, то ли от обиды, то ли от боли.
- Не плачь, сынок, - стала утешать меня мать. - У тебя же голова железная!
- Нет, - вытирая скупые мужские слёзы (от обиды!), возразил я. - Она не железная… Она же плакс… мак… совая…
Вот когда я понял, что голова у меня, уж точно, не железная. Сказать, что голова пластмассовая - это ведь был протест! Это был бунт против привычных представлений обо мне, и, если хотите, попытка восстановления справедливости!
Но мать всегда так смеялась, рассказывая эту историю! И все смеялись, когда слушали её…
Не могу сказать, что я, в столь нежном возрасте, чётко понял, что часто человеческие попытки восстановить справедливость вызывают у окружающих смех (и это - в лучшем случае).
Я стал смеяться вместе со всеми, во время этих рассказов. Ну, не то, чтобы сильно смеяться… Скорее, я просто молча хихикал. Над собой.
Был ещё один случай. Мы тогда ещё жили с отцом. Даже не знаю, стоит ли его вспоминать… До сих пор больно.
Короче, мне тогда купили машинку. Такую… модельку, в коробочке, с открывающимися дверцами и багажничком… О-о-о…
Я не знал, куда поставить её, и даже укладывал её с собой спать.
И тут родителей пригласили в гости к начальнику отца. А у начальника был сын, на год старше меня. Гадостный пацан! Разбалованый, злобный.
Ну, может, и не такой уже злобный… А нельзя же идти в гости с пустыми руками! Вот они оба, и мать, и отец, стали смотреть на мою машинку. Стали говорить мне, что в магазины уже поздно бежать. И что надо, идя в гости, принести ребёнку какой-нибудь подарочек… Стали мне обещать, что купят другую машинку, лучше этой…
Они забрали мою машинку. Мне купили другую, но я…
Они просто пожертвовали моей машинкой. Они пожертвовали мной. А ведь жертвовать можно только собой, и только добровольно. Тот, кто жертвует другим, не спрашивая его согласия, называется тираном.
Небольшое оправдание для матери, правда, имелось. Она сама всегда, и всем жертвовала. Патологически жертвовала всем и для всех. И развод с отцом…
Нет, это уже совсем другая история.
Вот, так всегда. Хочешь рассказать о ком-то, а рассказываешь - всё равно о себе. Ну, да ладно…