- Ничтожество, - слышал он от родителей. - Посмотри на себя. Ни работы, ни друзей, одни алкаши да шлюхи возле тебя.
Он устал доказывать, спорить. Писатель спустился на землю и просто ушел в себя.
Я задал вопрос и посмотрел на Писателя. Он усмехнулся, глаза сощурились от набежавших веселых чертиков, но вдруг я увидел, что чертики плачут сквозь смех.
"Что с ним?" - подумал я, но все проходили мимо, и никто не видел того, что видел я, хотя для этого совсем не надо быть ясновидцем.
Его крылья были в крови. Засохшие ярко-красные пятна на белых перьях. Мне стало страшно. Он понял меня и ничего не ответил. Просто отвернулся и ушел.
* * *
"В ресторан заглянуть, что ли?" - подумалось тоскливо.
Я стоял в центре зала с белой повязкой на голове, на меня кто-то падал, кто-то звал разбираться, кто-то хохотал и плевал в лицо, а кто-то с силой потянул за руку. Я уселся за столик, за которым уже сидело трое мужиков.
- Ты че-е, фраером на воле заделался? - пошевелил пальцами рук пожилой паренек.
Вся компания была на "взлете", смотрела и не видела меня.
- Ша! Не гони! - заметив мое недоуменное лицо, выставил он два пальца вперед. - Валя! - закричал пожилой паренек пробегавшей мимо официантке. - Водки! Кореша встретил!
Волшебница Валя взмахнула палочкой, и на столе появился запыхавшийся от бега пузатый графинчик.
- За козла-хозяина! - сказал он мне, наливая целый стакан. - Чтоб ему с насеста не слезать!
Мне эти тосики-босики, выражаясь нашим культурным - филармоническим - языком были, как говорится, не в жилу.
"Надо выпить и быстрее винтить отсюда", - мелькнула мысль.
Мы с пожилым пареньком грохнули за козла-хозяина.
- Что это? - прохрипел, показывая презрительным взглядом на меня, дохлый и противный тип.
- Баклан! - небрежно ухмыльнулся мой кореш. - Вместе пятилетку тащили. Ты что ж, Цыпа, Ваську Крета узнать не хочешь, а должок за тобой висит… - угрожающим голосом сказал он мне. Рожи уставились на меня. "Ни-и черта себе!" - опустилось все внутри.
- Валя! - заорал Васька Крет. - Водки! Праздник сегодня.
Теперь он налил всем, и мне опять пришлось выпить еще за каких-то козлов и баранов.
- Ну?… - прохрипел мой кореш потусторонним голосом в повисшей над нашим столиком тишине.
(Одно меня всегда удивляло: почему меня ни разу не приняли, скажем, за художника, писателя… а вот за Цыпу, который тащил с кем-то пятилетку и не хочет вернуть должок, - это как здрасьте.)
- Не каждому фраеру пяточка, - оборвал тишину мой сосед справа, искусственный мальчик с издерганным прозрачным личиком. - На, баклан, чтоб должок не заржавел.
Он положил на чистую тарелку почти искуренную папиросу, конец которой был чуть скручен. Я машинально взял и нервно докурил до конца.
- Ну? - повторил вопрос мой кореш. - Подогрелся?
- Спасибо, - нервно кивнул я, - подогрелся.
- Ну? - опять затянул он свою лебединую песню.
Я что- то пытался сказать, но совершенно забыл родной язык, лишь жаргон лабухов мелькал в уме: кочумать, лабать, берлять.
Внезапно на моё плечо легла чья-то тяжелющая рука. Я вздрогнул.
"Ну вот и все, - мелькнуло в извилинах, - как мало я пожил…"
Я медленно поднял голову, думая увидеть очередного кореша.
- Евгеша, - с иронией прогундосил Петя. - Откатываешься?
- Еще как! - завопил я, тут же вспомнив все русские слова.
- Ты что такое? - процедил Васька Крет на Горе. - Пс-сс… отсюда, - сделал он жест, будто сбил в воздухе пылинку.
Горе удивленно посмотрел на него, потом на меня.
- Твои друзья?
- Я их в упор никогда не видел! - закричал я, выскакивая из-за стола.
В голове от резкого движения зашумело, и в глазах появилась синяя пелена. И все-таки я отчетливо увидел и запомнил на всю жизнь, как Горе сверху вниз, ударом по голове, своим огромным кулачищем усадил пытавшегося было дернуться Креста назад в кресло. Мой сосед справа с прозрачным личиком, старенький искусственный мальчик, протянулся было за вилкой, как от удара левого Петиного кулака его кожа порозовела и веки устало сомкнулись. Наверно, это был очень усталый мальчик, он всю жизнь недосыпал. Остальным уже объяснять было нечего.
Помню еще, когда баскетболистка пыталась снять с меня носок, она сказала Пете:
- Надо было все-таки занять ему двадцать пять рублей, лучше б с нами посидел, а то связался с какими-то алкашами, совсем вы, артисты, цену деньгам не знаете.
- Подумаешь, - хмыкнул Горе, - что такое для артиста двадцать пять рублей… так, раз плюнуть!
* * *
- Паренек! - звенел кто-то над ухом. - Ты чего? Времени-то уже!
Я с трудом открыл глаза. Пухарчук, довольный донельзя, стоял надо мной с будильником и показывал на часы.
- Уже шесть утра! - кричал он, прыгая от радости.
- Чего тебе? - прошептал я, делая попытку подняться с кровати.
Голова звенела, как бубен шамана, исполняющей свою свистопляску.
- Вы что, с ума сошли?! - заорал вдруг проснувшийся Левшин. - Шесть утра только, хамье, рабочему человеку поспать не дадут. Лилипутище, пошел отсюда!
- А я чего? - даже не обиделся Пухарчук на Витюшку. - Евгеша сам просил передать, чтобы я разбудил его в шесть утра. Он хотел сходить в какой-то детский садик извиниться за трех поросят.
- Уроды! - закричал Левшин. - Каких еще трех поросят!
- Вот и я тоже подумал, - играл под дурачка Женек. - Как бы не опоздал, я все равно в шесть встаю, мне нетрудно.
Левшин со стоном зарылся в подушку.
- Я тебя сейчас убью, проклятый лилипут! - зарычал он. - Как же ты мне надоел, целый день тебя рекламируешь, а ты еще и в шесть утра меня достаешь! С какими дураками приходится работать!
- Заткнись, понял! - взъерошился Пухарчук.
- Пшел отсюда!
- Евгеша, зайдешь ко мне. А ты, - повернулся он к Левшину, - чтоб рублик занес, а то сам знаешь…
- За то, что ты меня в шесть утра разбудил, рубль не получишь!
- Посмотрим, - угрожающе прошипел Женек и вышел.
- Ну, как у вас вчера? - прошептал я. - А?
Витюшка долго молчал, потом горько вздохнул:
- Господи, да за что ж мне такое наказание? С какими дураками приходится работать! Этот Коля, кретин… если б я только мог знать, - приподнялся Витюшка и посмотрел на меня. - Ты это нарочно? - спросил он, показывая на мою голову. - Думаешь, клоуном прикинулся, билеты сами разлетятся?
- У вас-то как? - опять спросил я.
Левшин замолчал, тяжело вздохнул и накрыл голову подушкой. До семи еще целый час. Я поднялся и пошел к Женьку.
Пухарчук сидел за столом и внимательно следил за тем, как закипает в двухлитровой банке вода. Один за другим пузырьки отделялись от кипятильника, и это зрелище приводило его в восторг.
- Сколько насчитал? - спросил я.
- А, паренек! - рассмеялся Пухарчук. - Считал, считал, а потом со счету сбился. Бутерброд будешь?
- Не знаю, - пожал я плечами. - Откусить сил не хватит.
Пухарчук смотрел на меня и решался на что-то большое.
- Ладно, - махнул он рукой и достал из тумбочки плоскую бутылочку коньяка.
Я опешил. Женек, оказывается, ото всех… Вот это да!
- Паренек! - рассмеялся он звонко. - Это я в кофе добавляю по две капли, знаешь вкус какой?! А ты мне друг, сейчас я тебе полтинничек налажу. "Вот это я себе друга нашел!" Полтинничек провалился как сквозь землю, в животе разлилось зарево, и сразу же зашевелились челюсти в предвкушении бутерброда "а ля Пухарчук".
- Налетай, - положил он передо мной надкушенную усталую черепаху.
Тесто за ночь хуже не стало - что значит домашнее.
- Я с собой на работу кусочек возьму? - спросил я.
- Какие разговоры, твой бутерброд, делай, что хочешь… можешь после гастролей рассчитаться.
- Как рассчитаться? - не понял я.
- Ну ты же сам сказал, что он рублей на пятьдесят потянет…
- Ха-ха-ха! - развеселился я. - А может и больше.
- Не-е! - подпрыгнул радостно Пухарчук. - Меньше, я уже подсчитал. Ты мне должен двенадцать рублей пятьдесят копеек.
Бутерброд "а ля Пухарчук" застрял в горле. Я понял, что он не шутит.
- Ты это серьезно? - спросил я.
- Сам посчитай… - протянул он мне счет.
- Булка домашняя, - читал я вслух, - один рубль. Масло деревенское натуральное - два рубля. Варенье клубничное - два рубля. Сыр Российский с сырзавода - два пятьдесят. Колбаса сушеная - пять рублей. Итого: двенадцать рублей пятьдесят копеек.
- У тебя цены ресторанные или кооперативные? - мрачно посмотрел я на друга.
- Я по-честному, - опустил глаза Пухарчук.
- Да… кажется, твоя дружба мне слишком дорого обходится…
- Еще… за коньяк, - чуть слышно проговорил Пухарчук. - Два рубля.
- А коньяк с наценкой?
- Без наценки! - завертел головой Пухарчук. - По госцене!
- Ты мне одно скажи, - решил я вывести его на чистую воду. - Ты прикидываешься или меня за дурака принимаешь?
- А что я сделал? - отвернулся к окну Пухарчук. - И Закулисный тоже записывает, кому чего дает, я ведь мог тебе и не давать…
- А что ж ты сразу не сказал? - разъярился я. - Как паучище, заманил в ловушку и кровь из меня сосешь, тоже мне, друг называется. Если хочешь знать, я бы тебе последнее отдал…
- А у тебя и нет ничего, - буркнул Пухарчук.
- Ах так! - подпрыгнул я от таких слов. - А ну давай считать по новой, - гаркнул я, окончательно поняв, что мост доверия и дружбы между нами рухнул бесповоротно.
Мы уселись на развалинах моста и принялись считать.
- Почему так дорого стоит булка? - задал я первый вопрос своему оппоненту. - Пускай она домашняя, в булочной обыкновенная стоит шесть копеек. Сколько в твоем дурацком бутерброде уместится булок?
Мы прикинули на глазок размер домашней булки, которую продают в магазине, и начали считать.
- Шесть булок, - подвел я итог.
- Где ты видишь шесть! - закричал Пухарчук. - А надкушенное место почему не считаешь? Здесь две булки умещаются!
- А может, там и не было ничего? - нахальным голосом заявил я. - Мне столько съесть не под силу, может, ты ночью специально отгрызал от моего противного бутерброда, чтобы мне меньше досталось.
Пухарчук захлопал глазами от такого нахальства.
- Ладно, - сказал я, видя, что он сейчас очнется. - Согласен на полбулки.
- На две! - завопил Пухарчук.
- Булка! - твердо сказал я. - И ни крошки больше!
- Ладненько! - угрожающе пропищал Пухарчук. - Ладненько, пусть будет булка.
И тут до меня дошло, какой я дурак. Отвоевал булку, которая стоит шесть копеек, а то, что впереди варенье, на которое, как я подозревал, он взвинтит цену, масло деревенское, черт знает сколько оно стоит, сыр, колбаса…
- Итого: семь булок по шесть копеек, - подсчитывал зловеще Пухарчук, всем своим видом показывая, какую он делает мне огромную уступку. Будет сорок две копейки. А ручной труд? Это же не хлебозавод! - подскочил с загоревшимися глазками он. - А тесто какое?! Туда кладут и яйца, и масло, и…
- И скармливают таким дуракам, как я, - продолжил я его мысль. - В общем, ты можешь перечислять что хочешь, но на это безвкусное тесто и труд Софьи Михайловны… кидаю семь, ну ладно, восемь копеек… Итого: за булку я тебе должен пятьдесят копеек.
- Одно яйцо стоит десять копеек! - взвыл от такой несправедливости Женек.
- А сколько ты хочешь?
- Восемьдесят!
- А вот этого ты не видел? - показал я ему кое-что.
- Твоя Софья Михайловна случайно не шеф-поваром в "Метрополе" работает? Такую дрянь слепила…
- Ладненько, - мстительно оборвал меня Пухарчук. - Твоя цена?
- Могу набросить еще две копейки! И не больше.
- Хорошо… А вчера: "Какая булочка! Какая булочка!" - пытался вывести меня из терпения Пухарчук. - Я тебе это припомню. Пусть будет пятьдесят две копейки, - записал он в блокнотик. - А масло деревенское во сколько ты тогда оценишь, ведь оно же не из магазина?
- А в деревне сейчас тоже натурального масла нет, - огрызнулся я. - Коров неизвестно чем кормят, лугов не осталось, коровы сена никогда не видели, так что никакой разницы не вижу.
- Как лугов не осталось?! - закричал Пухарчук. - Сам же говорил, что такого масла не ел?
- Говорил. Лучше ел, а хуже нет. Ты посмотри, какое оно желтое, твоя дежурная думала его выбросить, а потом решила скормить тебе.
- Что ты врешь! Желтое самое вкусное!
- Желтое самое противное!
- А что же ты ел тогда, если оно противное?
- Назло тебе!
- Ладненько, - сморщился Пухарчук. - Пусть будет как в магазине. Согласен?
От этого факта я уйти никуда не мог, ясное дело хуже просто не бывает.
- Мы с тобой съели килограмм, - считал Пухарчук.
- Килограмм пополам… рубль семьдесят и пять копеек. Согласен?
- Килограмма не было! - заявил я. - Грамм триста.
- Что?!
После бурных прений сошлись, что масло обошлось мне в девяносто пять копеек, а варенье - в один рубль пятьдесят.
- А теперь - сыр! - сделал ударение Пухарчук на слове "сыр" и повторил его со значением: - Сыр!
- Да - сыр! - собезьянничал я. - Сыр! Сыр! Сыр! и к тому же ворованный с сырзавода! А если я кому-нибудь сообщу, что ты скупаешь ворованное, можешь распрощаться с филармонией, здесь такие воришки не нужны…
Я был зол. Пухарчук не ожидал от меня такой подлянки.
- Я не скупаю ворованного, мне его подарили, - пробормотал он растерянно.
- Это еще хуже, ты знал и молчал, за это знаешь, что бывает?
И тут передо мной отчетливо всплыла мерзкая рожа, которая ухмылялась сквозь прогнившие зубы и цедила:
- За козла-хозяина! Чтоб ему с насеста не слезать!
Меня всего передернуло, надо же такому привидеться.
- Про сыр мы потом поговорим, - ответил дребезжащим голосом Пухарчук. - А колбаса? - закричал он со слезами на глазах. - Сейчас скажешь, что пересохла?
Про колбасу я что-то ничего не мог придумать. Женек бегал по комнате, торжествуя победу. Сейчас он отыграется, колбаса была самой дорогой составной частью этого жуткого бутерброда "а ля Пухарчук".
- Ну? - то и дело поглядывал на меня Пухарчук. - Ну? Это я еще по-дружески, по магазинной цене уступил, а у частника знаешь, сколько стоит?
- Частники сухую колбасу на огородах не выращивают, - старался я сохранить спокойствие и как-нибудь выкрутиться из этого положения.
И, главное, улика была налицо. Пухарчук оторвал от глянцевой поверхности сыра шпалу и положил ее передо мной. Она весила даже больше, чем полкилограмма.
- Черт с тобой, - сдался я. - Давай счет.
Пухарчук с радостным визгом выложил мне информацию:
- Булка - пятьдесят две копейки, масло - девяносто нить, варенье - один рубль пятьдесят копеек, сыр… - тут он запнулся и посмотрел на меня.
- Ворованный, - презрительно сказал я. - За это у нас сам знаешь…
И опять, словно наваждение, появилась перед глазами гнусная рожа.
- Ша! Не гони, баклан! - увидел я на уровне глаз два растопыренных пальца.
- Итого… - донесся до меня голос моего бывшего друга. - С тебя девять рублей девяносто семь копеек. Я сейчас еще три копеечки займу, и ты мне будешь должен ровно десять рублей. И вот здесь распишись.
Он ткнул мне в нос блокнотик, где я с удивлением увидел расчерченные графы, в которых стояли имена Пети, Коли, Левшина, и теперь рядом с ними появилось мое.
- Петя, - читал я вслух. - Два рубля пять копеек, Коля - пятнадцать копеек, Левшин…
Напротив Левшина сначала стояло пятьдесят копеек, потом это было вычеркнуто и исправлено на один рубль. Напротив моей фамилии тоже были вычеркнуты пятьдесят копеек и сейчас громоздилась жирная цифра - десять.
- Это что же? - грозно спросил я его. - Ты тоже долговую яму открыл? Под Закулисного работаешь?
- При чем здесь Закулисный? - покраснел он. - В долг даешь, а попробуй все запомни.
- В общем, так, - поднялся я. - Во сколько мне обошелся твой бутерброд?
- Семь рублей девяносто семь копеек, - тут же выстрелил Пухарчук. - Три копеечки я тебе занимаю, будет восемь рублей, два рубля коньяк - итого: за тобой должок десять рублей.
- Короче! - командирским голосом произнес я. - Плачу тебе только за коньяк и за то, что съел. Мы насчитали всего семь булок. Я съел одну, вот за это тебе и плачу, то есть один рубль и… тринадцать копеек, - подсчитал я на бумажке. - Плюс коньяк два рубля. Твоя дружба мне будет стоить всего три рубля тринадцать копеек. А оставшийся бутерброд "а ля Пухарчук" можешь засунуть себе… Теперь иди и жалуйся Закулисному.
- Мы так не договаривались! - Женек задергал головой, сморщил носик… - Ты его уже надкусил!
- Вот за это тебе и плачу!
- Так нечестно! - показались слезы на его глазах. Куда я его теперь дену? Ну хочешь, без колбасы за пятерочку?
- Я на тебя буду жаловаться, - сказал я. - За то, что ты позоришь Куралесинскую филармонию, вымогаешь продукты и спекулируешь ими. Ты позоришь высокое звание артиста! Сейчас пойду и расскажу все Закулисному.
Я пустил пробный шар и увидел, как перепугался Пухарчук.
- Уже и шуток не понимаешь! - закричал он очень грустно и слишком звонко. - За кого ты меня принимаешь?
- Если честно… то теперь я даже не знаю, за кого тебя принимать. Скорее всего за морозоустойчивого жлоба.
Когда я зашел с завернутым бутербродом к себе в номер, Левшин брился в ванной. Увидев меня, он чуть не порезался.
- Ты это, правда, не нарочно? - спросил он меня, показывая на лоб.
Я посмотрел в зеркало и увидел там ярко-оранжевый рог.
- Можешь считать, - ехидно улыбнулся Витюшка, - что билеты ты сегодня все раскидал. С таким набалдашником можно сделать заделку, не выходя из номера. Рогоносец, - хмыкнул он.
Витюшка приводил себя в хорошее настроение. Я несколько раз спросил у него, что произошло у них вчера, но Левшин, словно не замечая моего вопроса, пытался уйти от реальности в свой привычный мир иллюзий и веселья.
- Ну давай, что у тебя? - развернул он мой обед. - Вот это да! - покачал Витюшка головой. - Вкусно!
- Еще бы, - улыбнулся я и рассказал, во сколько мне чуть не обошелся этот бутерброд.
- Лилипута пупок испортил, - помрачнел Левшин. - И ты таким станешь, особенно не волнуйся… Знаешь, каким классным парнем Пухарчук был, мне всегда деньги занимал, а теперь во всем подражает Закулисному и боится его, боится, чтобы замену не нашли. Это хорошо, Закулисный такой болван, ему до фени, главное, башли идут, а другой давно бы разогнал такого лилипутика, который уже больше самого руководителя. Вот ты мне скажи, где ты такого лилипута видел, как у нас? - Я их вообще не видел.
- Еще увидишь, - махнул рукой Левшин. - Я почти все коллективы маленьких знаю, всех перевидел, но такого, как наш… Разве это лилипут? Он скоро вместо Закулисного с Иркой будет спать!
- Ты знаешь, - сказал я, - а с Иркой неплохо было б… Хоть она и сука, но что-то в ней есть.
Я поскромничал, сказав "что-то". Опять вспомнилось ее гибкое сильное тело и длиннющие ноги в черно-синих чулках. Левшин мерзко выругался.