6
К полудню на небе так и не появилось ни облачка. Еще сильнее, чем накануне, алмазным блеском сверкало летнее солнце. Море под ним, казалось, замерло навеки, заснуло тяжелым сном, от которого нет пробуждения. Оно снова стало синим и неподвижным, как вечный ледник.
Люди, обессилев, сидели на скамейках и молчали. "Сейчас у всех на душе тяжело, - с горечью думал далматинец. - Мрак, безнадежность, уныние…" Они не сдались и будут до конца идти к цели, но уж без надежды, как осужденные. Еще мучительнее и тяжелее станут жажда и голод. Быстрее иссякнут последние силы, и через день-два никого уже не поднимешь с места.
"Надо что-то придумать, - озабоченно размышлял далматинец, - чтобы расшевелить их, встряхнуть, вывести из оцепенения. Но чем отвлечь их от мрачных, горестных дум? И небо и море пустынны, ни малейших признаков жизни. Не увидишь ни рыбы, ни птицы, ни даже медузы. Что же делать?.."
Внезапно его осенило. И как он до сих пор не догадался, если само море подсказывает выход!
Милутин радостно улыбнулся и начал медленно раздеваться.
Стефан с удивлением посмотрел на него.
- Ты что это? - пробурчал он. - Нашел время солнечные ванны принимать!
- Увидишь! - улыбнулся далматинец.
- Только этого нам не хватало, - мрачно проговорил Стефан, сплевывая за борт тягучий плевок.
Далматинец разделся догола, обнажив белое, атлетически сложенное тело, без лишней складки, без грамма лишнего жира. Под гладкой кожей упруго играли мускулы. Сейчас он казался сильным и молодым, будто годы не коснулись его здорового, крепкого тела. Когда он поднимался на нос лодки, все невольно залюбовались. От него веяло какой-то неиссякаемой энергией.
- Купаться будешь? - с интересом спросил печатник.
- Освежимся немножко!
Он ступил на борт и, сделав красивый затяжной прыжок, врезался головой в воду. Все с любопытством наблюдали за ним. Когда он вынырнул, глаза его сияли от удовольствия.
- Чудесная вода!
Он снова нырнул, затем стал плавать вокруг лодки с такой завидной легкостью, словно был огромной морской рыбой. Движения его были плавными, размеренными и сильными. Белое тело стремительно скользило под прозрачной водой, словно движимое мотором.
- Рыба есть? - шутливо спросил Вацлав.
Далматинец глубоко нырнул, проплыл под лодкой и вынырнул с другой стороны.
- Нет ни рыбы, ни черта, Вацлав! - крикнул он, поплавал еще немного и поднялся на лодку. Он выглядел посвежевшим, от мокрого тела веяло прохладой.
- Чья очередь? - весело спросил он.
Все молчали. Оказалось, что половина из них вообще не умеет плавать. Крыстану приходилось купаться, но на мелком месте, возле берега, и он едва держался на воде. Это темное, бездонное море вызывало в нем чувство страха. Казалось, стоит окунуться, как тотчас же камнем пойдешь на дно.
- Боишься? - улыбнулся далматинец.
- Страшновато! - откровенно признался Крыстан.
Милутин улыбнулся еще шире.
- Ладно, привяжем тебя! - сказал он. - Будем придерживать на веревке, пока не почувствуешь себя уверенно.
Крыстан озадаченно поскреб затылок. Далматинец купался голым, а он стеснялся товарищей. Ему всегда казалось, что к мужской наготе труднее привыкнуть, чем к женской. Пока он раздевался, Милутин приготовил веревку, а затем крепко обвязал его под мышками. Студент спрыгнул в воду и поплыл вокруг лодки. Веревка не понадобилась: он плавал довольно свободно. Студент наслаждался прохладой воды, приятно освежающей тело. Устав, подержался немного за борт и снова опустился в воду.
- Довольно! - сказал далматинец. - Хватит, а то устанешь.
За ним решил искупаться Вацлав. Привязали и его, но едва ослабили веревку, словак мгновенно, точно брошенный в море брус железа, пошел ко дну. Далматинец с силой дернул веревку, и Вацлав, как пробка, выскочил на поверхность. Мокрые волосы облепили ему лицо.
- Ух, как хорошо! - фыркая и отплевываясь, крикнул он. - Пускай!
Веревку снова отпустили, и Вацлав стал барахтаться, как щенок. Ему удалось самому продержаться на воде несколько мгновений. Вместе с искрящимися на солнце брызгами в воздух взлетал и его звонкий мальчишеский смех, радостный и возбужденный. Когда он снова стал тонуть, его опять подтянули на веревке.
- Эй, люди, а узел крепкий? - серьезно спросил он. - Если развяжется, утону, как утюг…
- Не бойся! - усмехнулся Милутин.
Веревку отпустили, и вода снова приняла Вацлава в свои прохладные объятия. Свежие, упругие струи словно нежными руками ласкали тело. Кровь быстрее побежала по жилам; вдруг словно спала разорванная серая пелена, все вокруг засверкало прежними красками, чудесно свежее и чистое. Он, кажется, просидел бы в воде до вечера, но далматинец был неумолим.
- Хватит, Вацлав! - крикнул он. - Вытаскиваем!
- Еще немного! - умолял Вацлав.
Ему дали поплавать еще несколько минут и втащили в лодку. Он глубоко дышал, глаза блестели.
- Жаль мне Чехословакию! - тихо промолвил он. - Жаль, что нет у нас моря!
- Скоро будет, - сказал студент.
Вацлав с недоумением повернул к нему свое порозовевшее лицо.
- Когда уничтожим границы, - пояснил студент, - все моря будут наши…
Последним купался печатник. Медленно, словно бы нехотя, он стянул с себя майку, и все невольно уставились на жилистое тело. Вся грудь и плечи были испещрены старыми зарубцевавшимися ранами. Шрамы были одинаковые и не круглые, какие остаются от нарывов, а узкие, с грубыми неровными краями, как от ударов ножом.
Когда он разделся совсем, обнажилось еще несколько таких же шрамов - на пояснице и даже на ногах. Все тело было исколото, словно служило мишенью.
Только Стефан знал, что означают эти шрамы, но и он видел их впервые. Лицо его помрачнело.
- Что это за чудо? - тихо и недоуменно спросил далматинец.
Печатник махнул рукой.
- Чудо природы!
- Вот именно, - сказал Стефан.
Всем почему-то было неловко расспрашивать. Далматинец обвязал печатника веревкой, и тот осторожно спустился в воду. Он немного умел плавать, и лишь время от времени его приходилось придерживать. Он плавал так, как плавают в речных заводях деревенские ребятишки - держа голову высоко над водой и сильно шлепая по воде ногами.
- Это штыковые раны! - сказал Стефан. - От солдатских штыков!
Лица людей болезненно исказились.
- Как же это случилось? - тихо спросил далматинец.
- Кололи, как чучело! - ответил Стефан. - И вот вам - остался жив!..
Печатник, расслышав слова Стефана, обернулся к товарищам.
- Живуч человек! - отозвался он.
- Но откуда это у него? - тихо спросил далматинец Стефана.
- Во время восстания, - ответил тот.
Печатник пробыл в воде дольше всех. Когда его втащили в лодку, он чувствовал себя изнуренным. Колени дрожали, давило тошнотное ощущение пустоты в желудке. "И тогда было такое же ощущение", - вспомнил он. Такой же металлический привкус во рту, словно сталь штыков впиталась в плоть и придала ей металлический запах.
Он старался не вспоминать о той ужасной ночи. Это было свыше сил. Руки сами тянулись вперед, и их пронизывали штыками. Люди хватались за лезвия и обрезали себе пальцы. Они знали, что смерть неминуема, но все еще пытались отвести холодную сталь, чтобы хоть на мгновение отдалить последний, смертельный удар.
Только Милка не защищалась. Она сама схватилась за штык и изо всей силы вонзила его себе в грудь. Милка, его родная сестра!
"Другой такой девушки не было среди повстанцев, - думал печатник. - Не было такой героини…"
Он слышал сотни страшных рассказов о восстании, но никто не рассказывал ничего подобного. Она оказалась мужественнее братьев и даже отца, который за отвагу получил в войну два золотых солдатских креста.
Ростом Милка немного не вышла, но была стройна и красива, с живыми, горящими глазами и темными, вьющимися волосами. Никто бы не сказал, что она родилась в деревне и все лето, не разгибаясь, работала в поле. Он не встречал более умной, чистой и гордой девушки.
Лучше всех она окончила Врачанскую гимназию, и сам директор вручил ей награду, хотя хорошо знал, что она коммунистка. Ею гордились комсомольцы гимназии, ее имя как магнит притягивало в подпольные кружки все новых и новых гимназистов.
- Кто-нибудь из вас слышал о Милке Кацарской?
Печатник сам удивился, как у него вырвался этот вопрос. Все взгляды обратились к нему. До сих пор друзья знали его только по имени; одному Стефану была известна его фамилия.
Печатник опустил голову и, немного помедлив, вдруг заговорил:
- Когда восстание было разгромлено, наш отряд начал отступать к югославской границе… Чтобы легче проскользнуть, разбились на небольшие группы. Мы пошли всей семьей - мой отец, двое братьев, сестра и я… Милка Кацарская и есть моя сестра. Такой героини еще не рождалось в нашем краю. Старший брат Христо работал чернорабочим в каменоломне. Младший - Йордан - учительствовал в нашей деревне… А отец был путевым обходчиком. Когда его уволили, он упаковал оба золотых солдатских креста и отправил бандеролью министру железных дорог. Он был простой крестьянин, но ни перед кем не гнул спины - ни перед своими, ни перед чужими. Когда нас разбили, он не хотел уходить с позиции. Он хотел остаться там и умереть с винтовкой в руках… И, пожалуй, так было бы лучше…
Печатник на мгновение умолк, лицо его потемнело и вытянулось.
- У нас было три винтовки и пистолет, - продолжал он изменившимся голосом. - Из винтовок стреляли отец и братья; все они служили в армии. Пистолет дали сестре… А мне достался всего лишь солдатский штык… Было еще у нас по десятку патронов на винтовку и несколько для пистолета. Мы знали, что если придется отстреливаться, то с таким вооружением не выстоять и часа.
- Наверно, вас кто-нибудь предал, - со злобой заметил Стефан.
- Не думаю, - покачал головой печатник. - Мы передвигались только ночью и по пути никого не встречали… Открыли нас днем, в одной рощице, и окружили со всех сторон… Их было много, целая рота, но мы держались часа три… Отец уложил двоих, двоих тяжело ранил учитель, одного застрелил старший брат… Когда наши патроны кончились, они двинулись на нас. Только у сестры в пистолете оставался один патрон - она приберегла его для себя… Но Йордан выхватил у нее пистолет и зашвырнул в кусты.
"Не надо! - сказал он сквозь слезы. - Ты девушка, тебя могут пощадить".
Сестра тоже расплакалась и, не обращая внимания на пули, встала во весь рост и пошла разыскивать пистолет. По ней сразу открыли стрельбу. Тогда брат поднялся и крикнул во весь голос:
"Сдаемся!"
Лицо печатника померкло, голос осекся.
- Нас взяли и повели в ближайшую деревню, - продолжал он немного погодя. - Ротой командовал поручик Йорданов, сын генерала Йорданова. Вы, наверное, слышали о нем - видный придворный, с ним считались. Военный министр и тот слегка сгибается, когда заговаривает с ним на парадах. Сынок пользовался папашиным положением и сам держался по-генеральски… Красивый парень в щегольской форме, он курил сигарету за сигаретой, говорил мало и с пренебрежением. Когда нас привели к нему в комнату, он сидел на кушетке с коротким хлыстиком в руках. Как сейчас вижу его без мундира, в расстегнутой на груди рубашке… Гладко выбритое, немного по-женски красивое лицо. Если б не офицерская форма, он выглядел бы пухленьким и кругленьким барчуком.
Поручик умел владеть собой. Мельком взглянув на нас, он спросил:
"Ваши имена?"
Мы назвали себя. Он удивленно поднял голову и посмотрел на нас.
"Родственники?"
"Это мои сыновья и дочь!" - сказал наш старик.
"Любопытно! - с иронией процедил поручик. - Семейный коммунизм!.. Оч-чень любопытно!"
Он уже с некоторым интересом оглядел нас и остановился взглядом на сестре.
"Сколько вам лет?" - спросил он ее.
"Девятнадцать!"
"Ходили бы лучше по посиделкам, да тешились с парнями, - сказал он. - Они бы вас приласкали!"
"Как бы вас не приласкали", - холодно ответила сестра.
"Вот как? - нахмурившись, промолвил поручик, немного помолчал, а потом спросил: - Кто убил солдат?"
"Я!" - ответил отец.
"Неплохо! - сказал поручик. - Пятерых десятью выстрелами".
"Девятью!" - поправил мой брат, учитель.
"Один убитый был из ваших! - презрительно заметил поручик. - Избавил меня от хлопот!"
"Этот грех нам бог простит!" - сказал отец.
"Ты веришь в бога?"
"Нет!" - отрезал отец.
Но он солгал. Я знал наверняка, что он верит в бога. Просто тогда ему было стыдно иметь одного бога с ними.
"Где ты научился так хорошо стрелять?" - спросил поручик.
"Участвовал в войнах, - ответил наш старик. - Получил два золотых солдатских креста!"
Поручик помрачнел.
"Позор! - гневно сказал он. - Герой войн - и предатель!.. Мне стыдно глядеть на тебя!"
"И мне стыдно глядеть на тебя! - спокойно сказал старик. - Пока мы проливали кровь и гнили по окопам, твой отец грелся во дворце и лизал царю пятки!"
Впервые глаза поручика сверкнули ненавистью. Но он тотчас взял себя в руки и сказал с натянутой презрительной усмешкой:
"Вы смелые люди! А нам нужны смелые и сильные люди! Мы умеем их ценить!"
"Вам нужны подлецы! - сказал мой младший брат. - Подлецы и холуи! Что осталось бы от вашей силы, если б некому было лизать вам сапоги?"
"Сейчас мы говорим как люди, по-хорошему!" - недовольно заметил офицер.
"А откуда вам взять смелых и сильных людей? - взволнованно продолжал брат. - Стоит кому-нибудь поднять голову, как вы тотчас же втаптываете его в грязь… Люди около вас мельчают и мельчают!"
Поручик нервно взмахнул хлыстиком.
"Брат! - сказала сестра. - Не унижай себя, не спорь с ним!"
Офицер снова поглядел на нее. Лицо у него разгладилось, он лизнул кончиком языка свои не по-мужски красные губы.
"Ты хорошенькая!.. - обронил он. - И, надо полагать, не девственница… Насколько я знаю, вы пренебрегаете такими буржуазными предрассудками!"
Сестра побледнела, но ничего не ответила.
"Ведь вы за свободную любовь, не так ли? - презрительно продолжал он. - За свободные сношения?"
"Мерзавец!" - грубо оборвала его сестра.
Поручик нагло разглядывал ее, слегка помахивая хлыстиком.
"Ты там, наверное, спала со всеми подряд! - сказал он. - Выбрать одного - это, по-вашему, значит нарушить равенство!"
"Ты играешь со смертью!" - сказал мой младший брат.
"Неужели? - с издевкой рассмеялся поручик. - А не наоборот?"
"Нас трое здоровых мужчин! - сказал брат. - Если разом набросимся, - задушим, И пикнуть не успеешь!"
"А охрана?.."
"Не пикнешь!" - повторил брат.
Офицер продолжал разглядывать сестру. Видно было, что он ничуть нас не боится.
"А может быть, я и ошибаюсь! - сказал он. - Возможно, что коммунизм еще не отравил тебя до конца?.."
Сестра еле заметно усмехнулась.
"До конца! - сказала она. - Дальше некуда…"
"Есть у тебя кто-нибудь?"
"Я умру чистой! - сказала она. - Этого у меня никто не отнимет…"
"Ну, а если я отдам тебя солдатам? - сказал поручик. - Они славно постарались сегодня… заслуживают такой награды!"
Он сказал это твердым, ледяным тоном. Мы похолодели и не смогли вымолвить ни слова. Отец молчал как в воду опущенный, замолчал и брат учитель. Казалось, его разом лишили всех сил и он потерялся.
"Все зависит от меня! - сказал поручик. - Только от меня, и ни от кого другого! Запомните это хорошенько!"
Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Ночь была лунная, и листва на деревьях серебрилась. Жизнь за окном показалась мне такой далекой, недостижимой и забытой, словно прошли века с тех пор, как мы, покинув ее, оказались в каком-то ином, потустороннем мире.
Офицер молча смотрел в окно. Очевидно, он усиленно размышлял, потому что лицо его стало сосредоточенным. И мы молчали, бессмысленно глядя на его высокие лаковые сапоги. Сейчас уже никто и не думал набрасываться на него. Нам оставалось только ждать. Мы знали, что он решает нашу судьбу. Тогда-то я и понял впервые, какой страшной силой обладает тот человек, в руках которого твоя жизнь.
Наконец поручик обернулся и окинул нас безразличным взглядом.
"Могу расстрелять вас сегодня же ночью! - сухо сказал он. - Без суда и следствия!.. Могу предать военному суду! Могу и отпустить… Все зависит только от меня!.."
"Не отпустишь! - сказал старший брат. - Если отпустишь, погоны сорвут!.."
"Мои погоны, - сказал офицер, - может снять только царь… Никто другой - только царь!.."
"Не говори с ним!" - мрачно сказал учитель.
"А нам и не о чем больше говорить, - сказал офицер. - Вот что я предлагаю. Девчонка останется со мной… Понятно?.."
"Задушим!" - пробормотал сквозь зубы учитель.
"Молчи, дурак! - резко и грубо прикрикнул на него офицер. - Когда говорю - слушай! Если она согласится, отпущу троих из вас, и первым делом, конечно, девчонку!"
Он мельком оглядел нас.
"И тебя!" - сказал он, указав на меня хлыстиком.
"И тебя!" - показал он на старшего брата.
Наступила немая, страшная тишина.
"А вас двоих, - добавил он, - предам военному суду… Не знаю, сколько вам дадут… Если дело затянется, возможно, спасетесь от пули!"
Сестра обернулась и посмотрела на меня. В ее испуганных глазах стояли слезы, и я понял, что в ту минуту она боялась не за себя, а за меня.
Поручик снова присел на кушетку.
"Я буду до конца откровенен с вами! - сказал он, нахмурившись. - Если бы не ваша сила, я, быть может, и пожалел бы вас… Но вы и сильные и смелые! Только безумец может отпустить таких врагов на свободу… Кто гарантирует, что завтра же вы не пустите мне пулю в лоб? Можете вы сейчас обещать это?"
Мы молчали.
"Вот видите, - мрачно сказал он. - Прежде чем отпустить, надо лишить вас силы! Это ясно, как дважды два!"
"Никто не может лишить нас силы!" - сказал учитель.
"Тебя я не спрашиваю! - презрительно бросил офицер. - Я спрашиваю твою сестру!"
"Напрасно! - глухо промолвила сестра. - Мы вместе пошли на смерть… Вместе мы и умрем!"
Она говорила тихо, но голос ее звенел у меня в ушах. Откуда в ней такая сила? Мой младший брат улыбнулся, лицо у него прояснилось. Другой брат глубоко вздохнул и поднял голову. Отец скорбно молчал и смотрел на меня. Тогда я не разглядел, не понял его взгляда. Понял его лишь много дней спустя. И сейчас его глаза передо мною. Сердце разрывается, как вспомню. Искусал бы себе руки с горя…
Печатник вдруг умолк. Лицо его стало совсем темным. Мелкие старческие морщинки легли вокруг глаз.
Все в лодке безмолвствовали.
Стефан сидел, словно изваяние, губы его скривились от страшной, леденящей ненависти. Почтовый чиновник побелел и понурил голову. Капитан насупился и смущенно перебирал пальцами. Только во взгляде Ставроса проскальзывало плохо скрытое мрачное злорадство.
- Я тоже испытал такое! - тихо промолвил далматинец.
Печатник вздрогнул и поднял голову.