У Вацлава действительно был фальшивый чехословацкий паспорт, по которому он значился преподавателем археологии Пражского университета. Этот паспорт в сочетании с удивительно наивной внешностью отводил от него подозрения.
- Хорошо! - согласился печатник. - Пусть будет так!
Словак понял, что говорят о нем, и вопросительно посмотрел на товарищей.
- Вацлав, подожди нас здесь! - по-русски обратился к нему студент. - Мы скоро вернемся!..
- Здесь? - уныло спросил Вацлав.
- Можешь прогуляться по городу… Но через полчаса ты должен быть здесь.
- Скажи ему, - напомнил Милутин, - что если что-нибудь случится, пусть немедленно возвращается в Варну… Там он свяжется со Струмским, и тот позаботится о нем…
Студент перевел. Вацлав спокойно выслушал и слегка кивнул головой. Все четверо встали. Студент улыбнулся словаку.
- Мы вернемся, - сказал он. - Ничего не случится…
- Знаю! - улыбнулся в ответ и словак. - Ничего не случится…
Вацлав остался в ресторане. Вокруг было все так же тихо; буфетчик по-прежнему дремал за стойкой. Диковинная красная рыба продолжала вращаться на бечевке, и Вацлав вдруг понял, что эта рыба навсегда сохранится у него в памяти. Такие вот мелкие детали иной раз остаются на всю жизнь, а важные, решительные моменты забываются.
Вацлаву припомнилось одно из таких далеких впечатлений раннего детства. Ему было года три. Какая-то огромная лошадь упала на улице. Вокруг нее столпились люди, одни молча смотрели, засунув руки в карманы, другие пытались ее поднять.
Вацлав и сейчас помнил печальные глаза лошади, ее вытянутую в мучительном напряжении шею. Запомнились и серое небо, и потемневшие крыши, и невеселые, унылые лица людей. Тогда впервые его детской души коснулась печаль - предвестник человеческой скорби. Это далекое воспоминание не умирало в душе и не могло умереть. Оно редко навещало его, но раз или два в год всплывало в памяти. Картина поблекла, очертания стали расплывчатыми; была лошадь черная или белая, этого он уже не помнил. Воспоминание сохранилось, как потемневшая от времени гравюра, которая из сознания не исчезает, но все реже и реже привлекает к себе взгляд. И - странное дело! - сквозь темный налет и пятна времени все отчетливее проступали печальные глаза лошади, все более невеселыми становились лица людей…
Вацлав посидел в ресторане еще несколько минут и вышел на улицу.
4
Пристав сидел в казино и внимательно рассматривал кружку с пивом. Краска на столиках еще не просохла, и он старался не касаться липкой кромки.
Пристав уже второй год служил в городке, но никто не видел его в помятой или несвежей форме. И сейчас его китель сиял крахмальной белизной, а синие форменные брюки были словно только что из-под утюга. Рядом на стуле лежали на газете его перчатки.
Он пил пиво медленно, с расстановкой, ибо это была его вторая и предпоследняя кружка в этот день. Прошлым летом буфетчик из местных греков не вел счета кружкам и даже не позволял приставу расплачиваться. Теперь же новый буфетчик, кряжистый, как дуб, бритоголовый софиец, смотрел на пристава свысока и получал с него все до последнего лева. Пристав следил за ним в оба, но вот уже две недели не мог придраться, чтобы вызвать буфетчика в участок.
Казино стояло на высокой естественной террасе на берегу моря. Тыльной стороной оно выходило на сплошь заросшие бурьяном и диким кустарником развалины древней византийской церкви, под красивой античной аркой которой примостился со своей жаровней кебапчия. Впереди расстилался залив, а с самого высокого места, с эстрады для музыкантов, виднелось и открытое море.
В казино стояла немая тишина; кроме пристава, там никого не было. Неторопливо, маленькими глотками цедил он пиво, делая вид, что вовсе не изнывает от скуки.
Время близилось к пяти. Каботажный пароходик уже отчалил, и последние провожающие давно разбрелись по узким улочкам городка. Над морем кружили чайки и садились на вытащенные из воды ветхие прогнившие сети. По мелководью юрко сновал нырок. Худой, костлявый мальчишка в мокрых, обвисших трусиках бросал в него камешками. Нырок исчезал под водой, потом как ни в чем не бывало всплывал неподалеку, невозмутимый и спокойный.
Залив словно замер. На его гладкой как зеркало поверхности отчетливо отражались древние крепостные стены, мачты парусников, осмоленные деревянные причалы пристани. Песчаные дюны на той стороне совсем уже потемнели. В убаюкивающей тишине угасающего летнего дня лишь ветряная мельница на перешейке лениво размахивала своими крыльями, и приставу казалось, что он слышит их дребезжащий, старческий скрип.
Он допил пиво и собрался было спросить счет, когда в зал вошли четверо мужчин. Пристав сразу догадался, что они ищут его, потому что они направились к его столику. Старший из них, рослый мужчина с усами, выглядел спокойным и уверенным; в глазах его читалось плохо скрытое насмешливое любопытство. Лица двух других были самыми заурядными, но во взгляде четвертого - коренастого, с грубыми чертами лица - пристав уловил чуть ли не затаенную ненависть. Что им надо от него? Смутное беспокойство коснулось души пристава, но тотчас исчезло.
Незнакомцы приблизились. Младший из них сказал спокойно:
- Господин начальник, сегодня мы уезжаем в Созополь. Будьте любезны выдать нам пропуск…
Пристав снова насторожился. Гладко, без запинки высказанная просьба, очевидно, была обдумана заранее.
- На чем едете? - небрежно спросил он.
- На моторке Адамаки…
- Предъявите ваши удостоверения, - сказал пристав.
Все четверо полезли в карманы. Пристав собрал удостоверения и начал, не торопясь, просматривать их. Одно удостоверение было фальшивым - он понял это с первого взгляда. Возможно, что и остальные фальшивые? Пока он медлил с проверкой, мозг его работал лихорадочно. Конечно, можно сказать, что у него нет при себе бланков, и пригласить их в участок. Там будет проще простого арестовать их. Но можно и иначе: выдать пропуска, а задержать их уже на пристани. Одно ясно: сейчас он один против четверых, а это кое к чему обязывает.
Когда пристав поднял голову от документов, он все еще не знал, как поступить.
- Какие дела у вас в Созополе? - спросил он, стараясь не выдать голосом своих сомнений.
- Мы кирпичники, господин начальник, - сказал молодой. - Будем делать кирпичи…
- Поезжайте лучше завтра на пароходе, - вяло посоветовал пристав.
- Завтра будет поздно, - возразил молодой. - Нам сказали, что нанимать рабочих будут с восьми утра.
- Ничего, ничего, поезжайте завтра! - с напускным добродушием повторил пристав. - И дешевле обойдется…
Он заметил, что незнакомцы быстро переглянулись. Наступила тягостная тишина, как перед бурей.
- Господин начальник, - заявил самый старший, - мы должны выехать сегодня вечером…
В его голосе прозвучали властные нотки. Таким тоном не говорят простые люди.
И вдруг пристав ясно и отчетливо ощутил, что над ним нависла смертельная опасность. Взгляды незнакомцев были полны холодной решимости, а у парня с грубым лицом глаза стали еще более злыми и ненавидящими. Нельзя было терять ни секунды.
- Если вам приспичило, отправляйтесь! - как можно равнодушнее сказал пристав. - Я хотел… как вам лучше…
И, заметив, как сразу прояснились лица незнакомцев, почувствовал, что у него самого отлегло от сердца. Снова зазеленела под лучами солнца свежая краска на столике, снова в ушах зазвучал пронзительный крик чаек. У самого берега возле сетей все еще плавал нырок. Мальчишка ушел.
Пристав сунул руку в карман, вынул книжку пропусков и спросил:
- У кого есть карандаш?
У студента оказался остро очиненный химический карандаш. Пристав тщательно выписал пропуск и, подавая его усатому пожилому мужчине, пробурчал:
- Ладно, отправляйтесь…
- Благодарим, господин начальник, - сдержанно ответил усатый.
Незнакомцы вышли. Оказавшись на улице, они остановились в нерешительности: куда идти?
Милутин первым нарушил молчание:
- Лучше всего на пристань. Сказать по правде, пристав мне не понравился…
- Только и не хватало, чтобы он тебе понравился! - с кривой усмешкой буркнул коренастый.
- Вы заметили, как ему не хотелось нас отпускать? - размышлял вслух Милутин. - Обыкновенным отдыхающим он и слова бы не сказал…
- Не верил он нам! - подтвердил студент.
- Ну, а если он заподозрил? - спросил печатник. - И вздумает нас арестовать?
- Что ж нам, по-твоему, делать? Поднять лапки? - иронически усмехнулся Милутин. - Лишь бы не запугивать народ террористическими выходками?
Наступила пауза.
- По-моему, - сказал Милутин, - нам не надо ходить по городу… Так скорее сцапают… Пристань на открытом месте. Если начнут окружать, сразу заметим…
Он помолчал немного и продолжал:
- С пристани и удрать легче. Сядем в лодку, запустим мотор - и след простыл… Пока сообразят, что делать, успеем высадиться где-нибудь.
- Это умно! - согласился печатник.
- Ты, Крыстан, - обратился Милутин к студенту, - сейчас отправишь телеграмму… Если попытаются арестовать - стреляй в воздух!.. Это будет сигналом для нас… Стреляй и беги к морю. Мы будем ждать тебя…
- Пристав ни о чем не догадался, - сказал студент. - Напрасно вы выдумываете страхи…
- Я ничего не выдумываю! - хмуро возразил Милутин. - Но надо быть готовым ко всему. Ступай!
Студент пошел к центру городка, остальные свернули к берегу. Печатник вышел на деревянный мол, вдающийся метров на пятьдесят в море. На молу никого не было, кроме солдата-пограничника, который, прислонившись к наваленным ящикам, безучастно смотрел на залив. Это был деревенский парень, неряшливый и разболтанный. На губах и ушах его сидели какие-то мокнущие болячки, которые, видимо, сильно зудели. Время от времени солдат осторожно почесывал их, и тогда его невыразительное обветренное лицо кривилось в болезненной гримасе.
Печатник занял самую выгодную позицию. С мола он видел и всю улицу, идущую вдоль пристани к центру города, и казино, и берег залива. В случае чего ему предстояло обезвредить часового и задержать нападающих, пока Милутин не заведет мотор.
Милутин и его спутник спустились к морю и, усевшись на остатки крепостной стены, стали терпеливо ждать.
Увидев незнакомого человека, солдат оживился. Он порылся в кармане брюк, вытащил измятую, полурассыпавшуюся сигарету, скрутил один ее конец, а другой оторвал, оставив от сигареты меньше половины.
- Спички есть? - спросил он.
Печатник достал спички и пачку сигарет.
- Закури мою, - сказал он.
Солдат с радостью потянулся к коробке. Большая блестящая муха закружилась над его головой. Он лениво отогнал ее.
Когда они закурили, печатник спросил:
- Разрешают вам курить на посту?
- Кому какое дело! - сказал солдат, махнув рукой.
- Почему? Разве у вас нет офицера?
- Только его нам не хватало! - со злостью ответил солдат. - Совсем бы тогда житья не было…
- А служба ваша нелегкая, - с сочувствием заметил печатник.
- Ясно, нелегкая, но хорошо, что хоть конец ей виден…
- Что у тебя с ухом?
- Откуда мне знать! - хмуро ответил солдат. - От легкой жизни, наверно… От чего ж еще?..
Печатник увидел, как пристав вышел из казино и направился вверх по улице. Его безукоризненная, ровная и пружинистая походка была выработана, очевидно, долгой и упорной тренировкой. Во всяком случае, она не говорила о том, что человек спешит, имея перед собою какую-то определенную цель.
- Хорошо бы тебе, - сказал печатник, - смазать ухо какой-нибудь мазью. В аптеке бывает такая мазь… и щипать не будет…
- Мазь-то есть, да денег нет! Сам знаешь, сколько мы получаем - тридцать один день в месяц!..
- Она недорого стоит… несколько левов… Не то разойдется по всему лицу…
- Ну и пусть разойдется! - с ожесточением сказал солдат. - Проваляюсь день-другой в лазарете…
- А толку-то от этого что?
Губы солдата скривились в саркастической усмешке.
- Ты служил в армии?
- Нет, - ответил печатник.
- Оно и видно! А чем плохо в лазарете! Жри да спи…
Печатник чуть заметно улыбнулся.
- Что богачу беда, бедняку - счастье, - заметил он.
- Пожалуй, верно, - согласился солдат.
- Слушай, когда мы будем отплывать, тебе отдать пропуск?
Печатник с умыслом задал этот вопрос неожиданно.
- Куда вы едете? - спросил солдат.
- В Созополь собрались… На моторке Адамаки…
- Ну и плывите… Кому какое дело! - сказал, махнув рукой, солдат.
Печатник вынул из кармана брюк массивные серебряные часы и открыл ногтем потемневшую крышку. Студент ушел с четверть часа назад; через десять - пятнадцать минут он должен вернуться. "Да, с солдатом неплохо получается, - подумал он. - Надо поддерживать с ним разговор, чтобы окончательно завоевать его доверие".
В это время студент входил в здание почты. Он только что встретился с Вацлавом и объяснил ему, как провести время до вечера. Теперь оставалось главное - отправить телеграмму. Текст он знал наизусть, но на всякий случай повторил его про себя еще раз.
Перед окошечком телеграфа стояли три женщины, типичные курортницы - располневшие, загорелые, в платьях с глубокими вырезами и пятнами пота под мышками.
Он взял бланк и сел за испачканный чернилами столик. Телеграмма получилась очень краткой:
Тодору Гинчеву книготорговцу Созополь
Нашли квартиру выезжайте немедленно
Серафим
Он еще раз прочел телеграмму и, уверившись, что ничего не упущено, подошел к окошку. Две женщины ушли. Перед ним оказалась полная дама в розовом шелковом платье. Ее оголенная шея была усеяна мелкими капельками пота. Почувствовав, что сзади кто-то подошел, она обернулась и взглянула на студента. У нее было плоское лицо с небольшими резко очерченными скулами, пухлые губы, покрытые толстым слоем оранжевой помады. Узкую талию портили нависающие складки жира. Когда женщина склонилась к окошку, показалось, что она еще более раздалась вширь.
Студента обдало тяжелым запахом пота, и он инстинктивно отшатнулся. Ему было противно, и в то же время он не мог отвести от женщины взгляда. Что за непонятное влечение? Студент не мог себе этого объяснить.
Наконец женщина отошла, воздух словно сразу стал чище, и дышалось свободней.
- Давайте вашу телеграмму! - раздался голос из окошка.
Студент наклонился, чтобы лучше разглядеть того, кому вверялась их судьба.
Телеграфист выглядел его ровесником. Темно-русые волосы были неровно подстрижены, лицо казалось добрым и честным. На нем была дешевая рубашка в синюю полоску, небрежно закатанные рукава открывали худые, но мускулистые руки.
Телеграфист взял бланк и стал считать слова, подчеркивая их чернилами.
- Отправитель? - спросил он.
Застигнутый врасплох этим вопросом, студент чуть было не растерялся.
- Серафим Петров, - поспешно ответил он.
- Дом?
- Желю Богданова…
- Вы у самого дяди Желю квартируете? - с удивлением спросил телеграфист.
Желю Богданов был видный богач, а его дом считался одним из лучших в городке. Телеграфист хорошо знал, что Богданов никогда не сдает квартиры.
- Нет, не у него! - сказал студент и добавил: - Срочная!..
"Срочная", - написал телеграфист на бланке.
- Сегодня вечером отправите? - спросил студент.
- Конечно…
- Очень прошу вас, - сказал студент. - Жена ждет телеграмму и будет беспокоиться…
Телеграфист оторвал квитанцию и протянул ее Крыстану. В окошке показалось все его лицо - улыбающееся и доброжелательное.
- Не беспокойтесь! Я сам отправлю ее!
Студент вышел на улицу. На душе его стало спокойнее, но какая-то смутная тоска не оставляла его. Откуда же эта грусть! Может быть из-за предстоящего отъезда? Он вообще не любил расставаться - ни с людьми, ни с вещами. Кажется, даже бросая в урну использованный трамвайный билет, он испытывал легкое сожаление: а вдруг и этому крохотному клочку бумаги грустно расставаться с теплой человеческой рукой, которая так бережно держала его между пальцами? Может быть, ей горько и обидно валяться во тьме вместе с мусором?
Медленно прогуливаясь, он вышел на маленькую площадь перед пивной. На улицах стало оживленнее. Мальчишки со связками рыбы в руках сновали среди прохожих, предлагая свои товар. В отдалении мелькнула та самая дама в розовом платье, но он с неприязнью отвел от нее глаза. В этот миг какой-то полицейский на велосипеде проехал мимо него по направлению к шоссе, ведущему из города. Полицейский ехал очень быстро, очевидно, с каким-то важным поручением, но в другую сторону, не к пристани, где студента ждали товарищи.
Все так же не спеша студент зашагал дальше. Ни одна мелочь не оставалась им не замеченной. Он словно прощался со всем, что видел. Чудесный городок с ясным, безоблачным небом, ветряными мельницами, пустынными дюнами, поседевшими древними крепостными стенами - крохотная диковинная ракушка, затерянная в сыпучих золотистых песках побережья, - когда он снова увидит его? Быть может, никогда…
Он медленно шел вдоль старинных стен из пористого камня, мимо растянутых для просушки рыбачьих сетей, побуревших и пропахших соленым, теплым морем, мимо двориков с зеленеющими смоковницами и гранатовыми деревьями, мимо развалин античных церквей с их широкими арками и рухнувшими сводами… Со всем этим он теперь прощался.
Крутая улица, ведущая к пристани, подгоняла его, заставляя ускорить шаги. Вот и мол и знакомая фигура печатника, который все еще разговаривал с пограничником.
Крыстан довольно улыбнулся. Все в порядке, опасности пока нет. "Когда человека преследуют, - думал студент, - он становится болезненно мнительным. На каждом шагу он видит опасность, в каждом человеке - врага. Конечно, и пристав, как и все другие до него, ничего не заметил. Иначе пришлось бы распрощаться не только со свободой, но, пожалуй, и с жизнью".
Но пристав заметил все. Он понял даже то, чего сами они еще не осознали - их непреклонную, страшную решимость. Он понял, что перед ним люди, которые сожгли за собой все мосты. А такие не знают страха; их уже ничто не остановит.
Он сидел перед старым телефонным аппаратом с облупленным и вытертым гербом и никак не мог принять решения. Времени было еще достаточно, чтобы запросить подкрепление из Анхиало, где начальник полиции располагал большими силами. В крайнем случае придется предупредить пограничную охрану. Даже в открытом море их можно будет догнать на военном катере и легко обезвредить.
Перебирая в голове все возможные способы задержать подозрительную компанию, пристав все еще раздумывал, на каком остановиться.