Григорий Иванович отнес в хлев борову пойло, загнал кур в низкий курятник с оцинкованной сеткой и толевой крышей. Курятник примыкал к дровяному сараю. На озере покрякивали утки, еще звенели в темнеющем небе стрижи. Их много селилось на турбазе. Вадим долго не мог понять, где их гнезда, но потом заметил, как черные птицы с длинными узкими крыльями и коротким хвостом стремительно залетают в четыре скворечника, прибитых к соснам. Жили на территории и дятлы. Это они продолбили на дощатых скворечниках небольшие дырки, из которых торчала солома. Дятлы делали отверстия, а скворцы - это дедушка сказал - каждую весну затыкали их сухой травой. А вот почему дятлы чудят, он не смог объяснить.
Гости еще гуляли в "банкетке", из форточки тянулась струйка сизого табачного дыма, кто-то смутно белевший в рубашке стоял на крыльце и икал. В руке у него розовел огонек папиросы. Огонек то поднимался вверх, то снова опускался вниз. Вадим знал, что дедушка не ляжет спать, пока приезжие не угомонятся. Пьяные люди могут и горящую спичку бросить на усыпанные сухими иголками тропинки и нужно следить, чтобы не вздумали купаться или плавать на лодке. Чуть смазанная с одной стороны луна уже посеребрила озеро, разлила мертвенный свет по траве, камышам. На всякий случай одна лодка была всегда спущена на воду и не замкнута. Весла в уключинах. Егерю уже приходилось вытаскивать из воды далеко заплывших нетрезвых любителей приключений.
- Дедушка, так тихо и красиво тут, а они пьют и курят в душной комнате, - заговорил Вадим, когда Григорий Иванович присел на скамейку у крыльца. - Чудные люди!
- В городе пьют и сюда приедут - пьют, - подтвердил Григорий Иванович - Я сам думаю: отчего пьют? Ладно, работяги, серые мужики, а эти-то - господа! Хозяева жизни.
Отец выпивал лишь по старинным праздникам, перед арестом бросил курить, да и знакомые их никогда не перепивали. Бывало, отмечали какое-нибудь редкое событие, вроде дня рождения, так пили шампанское, коньяк и очень понемногу. Двух-трех бутылок с лихвой хватало на застолье из пяти-шести человек.
- После переворота в семнадцатом люди стали много пить на Руси, - глядя на расстилающееся перед ними озеро, сказал дед. - Я думаю, это от духовной бедности нашей жизни. Мы ведь отгорожены от всего мира, что там, за "Китайской стеной" - никто толком не знает, как никто не знает, что происходит и за Кремлевскими стенами. Что еще подлого и страшного замышляют "вожди" для народа? Умные люди давно не ждут от советской власти ничего хорошего, вот и глушат себя водкой… - Григорий Иванович бросил косой взгляд на освещенный корпус и понизил голос: - Да что мы на ночь завели тоскливый разговор?
Дед, как и отец, не скрывал своих мыслей от мальчика. Помнится, когда в школе задали на дом сочинение на тему: "Павлик Морозов - гордость нашей пионерии!" и Вадим с каким-то вопросом обратился к отцу, тот сказал, что Павлик Морозов - это чудовищное порождение советской системы, и он, Белосельский, считал бы себя несчастным человеком, если бы его сын хоть чем-нибудь походил на этого маленького уродца с красной тряпкой на груди. И Вадим написал в сочинении, что Павлик Морозов очень плохо поступил, что донес на родного отца… Учительница русского языка и литературы - она была высокого мнения о мальчике - порвала сочинение, а ему посоветовала написать про Чкалова - легендарного летчика, погибшего при испытании нового истребителя. Чкалов Вадиму нравился и он получил за сочинение пятерку.
Запомнилось ему и еще одно выражение отца. Был Первомай, и все ребята должны были прийти к школе в праздничной одежде с выглаженными красными галстуками. Вадим попросил мать выстирать и выгладить галстук. Отец как раз пришел с работы. Увидев мать у стола с утюгом, гладящей дымящийся, еще сырой галстук, он поморщился и сказал:
- Когда я вижу Красное Знамя или вообще кумач, то всегда думаю, что их красят не на фабриках, а окунают в кровь убитых людей…
Эта мысль поразила восприимчивое воображение мальчика. С тех пор ему тоже стал неприятен красный цвет - цвет крови.
Учительнице Вадим сказал, что мать подпалила утюгом галстук, поэтому он пришел без него… Больше никогда он не надевал красный галстук и не считал себя пионером. Сборы дружины нагоняли на него тоску, болтовня о "нашем счастливом детстве" раздражала. Он перестал ходить на собрания.
- Глушат себя водкой те, кому плохо теперь живется, а эти? - кивнул Вадим на корпус с ярко освещенными окнами, - Они-то чего пьют? Им-то жаловаться не на что. Все у них есть, всеми командуют…
Григорий Иванович посмотрел на внука и чуть заметно усмехнулся в бороду:
- Пьют от обыкновенного бескультурья. Когда много вкусной жратвы, хоть залейся водки и можно приказывать людям - это и есть их жизненный потолок. Больше они ничего не могут придумать, фантазии не хватает…
И тут вышел Вася Лукьянов, швырнул окурок в ящик с песком и пошел к "газику".
- Да, еще женщины… - прибавил дед. - О них они вспоминают, когда нажрутся и напьются.
Он встал, окликнул хлопнувшего дверцей шофера. Тот свесился из-за баранки:
- Не хочешь, Иваныч, со мной прокатиться в Пуш-горы? - с улыбкой спросил он. Лицо Василия с румянцем, глаза весело блестят. И запах алкоголя чувствуется за километр.
- Откажись, Вася, - посоветовал Добромыслов. - Пьян ведь! Долго ли до греха?
- За что меня и любит начальство, Иваныч, что в любой кондиции за рулем я - Бог!
- Когда вернешься-то?
- Иваныч, неужто я дурак? - засмеялся шофер, бросив взгляд на освещенное окно, - Не вернусь я назад, скажу, что сорвалось… Время-то позднее, где я им "мамзелей" разыщу? А за меня не беспокойся: эти начальнички усе могуть. Шепнули даже пароль, ежели какой дурной гаишник остановит, вообще-то они меня и так знают, как облупленного… Не останавливают.
Василий был разговорчив, он бы не прочь и еще поболтать, но тут на крыльце появился Горобец без пиджака. Лицо лоснится, во рту папироса.
- Поезжай, Лукьянов, - строго сказал он - И уж постарайся… Слышишь?
- Бу еде, командир! - по-военному и вместе с тем весело гаркнул шофер и, захлопнув дверцу, включил хорошо отрегулированный мотор. Вспыхнули фары и красные задние огни.
- Прибери маленько, Григорий Иванович, - повернул лицо к егерю Горобец. - Знаменитый московский писатель бутылку опрокинул и несколько рюмок разбил… Будь добр?
9. Взрослые игры
Покойник, прикрытый серым в елочку пиджаком, лежал в лодочном сарае, будто сплющенные ноги в резиновых с налипшим мхом сапогах упирались в большую синюю банку с краской, на которой был нарисован улыбающийся широкоротый человечек с малярной кистью. Проникший через щель в сумрачный сарай узенький солнечный луч высветил в нагрудном кармашке пиджака никелированный колпачок авторучки. Еще вчера вечером начальник базы райпотребсоюза Синельников веселился за столом вместе со всей компанией, громче всех смеялся, рано утром облачился в охотничью одежду - он приехал в костюме и желтых полуботинках - взял из металлического шкафа двустволку и с тремя приезжими отправился в ближайший бор на охоту. На тетеревов и рябчиков. Вадим слышал гулкие выстрелы, потом они отдалились, - по-видимому, охотники с егерем ушли в дальний бор, который назывался Медвежий, от деда Вадим слышал, что последнего медведя здесь видели сразу после войны. Медведей давно не стало, а вот название осталось.
Вернулись они после обеда тихие и мрачные. И только втроем, не считая егеря. У писателя с колючей ежиной головой, будто утыканное иголками круглое лицо было серым, растерянным, короткопалые руки с расплющенными пальцами мелко дрожали Остальные тоже были подавлены.
- Старик, принеси стакан горилки, - хрипло уронил писатель и плюхнулся на скамью, - ноги не держат.
- Я по охотничьей части, а официантом не служил, - с достоинством ответил Добромыслов и неторопливо направился с ружьем за плечом к своему дому. Вадим засеменил за ним. Его тоже охватила тревога. Бородатое лицо деды было мрачным, в волосах - Григорий Иванович летом не надевал головной убор - запутались сосновые иголки.
- Может, не стоит, Семен Ильич? - подал голос Горобец. Его обычно добродушное лицо было суровым, - Надо милицию вызывать…
- А ты разве не милиция? - сердито блеснул на него маленькими глазками Бровман.
- Без них, следователей, не обойдешься, - вставил Майор.
- Чего они такие… странные? - когда отошли подальше, негромко спросил Вадим.
- Кур покормил? - не оборачиваясь, проворчал дед, - Борову отнес ведро с пойлом?
Мог бы и не спрашивать, Вадим всегда утром первым делом кормил всю домашнюю живность, выпускал кур и следил, чтобы они не рылись на грядках с морковью, укропом и щавелем. Огород у егеря был небольшим, ближе к озеру на неширокой полоске земли, отвоеванной у леса, была посажена картошка. Она уже отцвела и набирала под землей силу, иногда туда забредали куры, и Вадим соорудил из жердей и старой одежды пугало, на котором по утрам любили сидеть вороны и сороки. А куры вообще не обращали на него внимания.
- Я же вижу: что-то произошло, - не унимался Вадим, его все больше разбирало любопытство: обидно, когда от тебя что-то скрывают!
- Беда, Вадик, беда, - присел на крыльце Григорий Иванович, - Человека убили.
- Как? - округлил серые глаза мальчик. - Этого… с животом?
- Синельникова, заведующего базой.
- Не нарочно ведь?
- Столько с вечера водки и пива выжрали, как не лопнули, - вдруг горячо и зло заговорил Григорий Иванович, - И куда в них лезет! Говорил утром, отойдите от вчерашнего хоть до обеда, нет - опохмелившись, с красными рожами, схватили ружья - и в лес. Разве мог я за всеми уследить? И потом, Горобец меня возле себя держал, мол, со мной больше настреляет, хотел всем нос утереть… Я думал, этот мордастый писатель задремал в засаде, а когда увидел, что сквозь кусты кто-то ломится - Синельников-то никогда охотником не был, чего полез? - и пальнул крупной картечью дуплетом… Сразу наповал!
- Что же будет, дедушка!
- Выкрутятся, - вздохнул Добромыслов - Горобец-то крупная шишка в псковском МВД, до и этот Майор из Москвы, видать, важная фигура, а писатель его дружок. И пишет только про милицию. Свой своему глаз не выклюнет…
Как охотнички хотят выкрутиться из создавшегося тяжкого положения Вадим совершенно случайно услышал. Он, как обычно, лежал у незастекленного окна на проржавевшей раскладушке на чердаке главного корпуса и старался заставить себя увлечься свифтовскими "Приключениями Гулливера в стране лилипутов", но перед глазами стояло светловолосое с узкими хитрыми глазами лицо Синельникова, слышался его сипловатый голос, смех… Ему было за сорок, наверное, жена, дети. И они еще не знают, что он мертв: лежит в лодочном сарае, упираясь сапогами в бидон с краской. Посовещавшись, охотники попросили у егеря старое одеяло или брезент; две прочные жерди и вместе с ним ушли в бор. Вернулись часа через два и принесли покойника. Лица у всех красные, потные, даже у небритого писателя Бровмана. Несли, сменяя друг друга. День был теплым, и егерь посоветовал положить труп в лодочный сарай. Когда никого поблизости не было, Вадим проскользнул туда и, замирая от ужаса, осторожно потянул с головы пиджак. Лицо у мертвеца было спокойное, синеватые губы сжаты, один глаз прикрыт, а второй, остекленевший, смотрел на потолок, по выбритому подбородку бродила синяя муха, нос был острым, желтым, как церковная свечка, а ниже, где кончалась шея - сплошное кровавое месиво с белыми клочьями рубашки. Снова натянув пиджак на голову, Вадим пулей выскочил из темного сарая, на берегу за кустами его вырвало…
На Гулливере и лилипутах никак было не сосредоточиться: впервые так близко мальчик столкнулся со смертью, он знал, что теперь не скоро позабудет это белое лицо с редкими белесыми ресницами и огромной рваной дырой ниже шеи…
- … следствия и суда никак не избежать, - не сразу дошел до сознания Вадима глуховатый голос Майора. - Можно было бы списать на несчастный случай, ну, неосторожное обращение с оружием… Но тут и слепому ясно, что это не самострел. Из обоих стволов дуплетом…
- Я думал, кабан прет на меня, - бубнил писатель, - Треск в кустах, пыхтенье… Чего понесло его под выстрел?
- Разное бывает на охоте… - дипломатично заметил Горобец.
- Неужели тюрьма? - в визгливом голосе Бровмана чуть ли не плаксивые нотки. - А у меня в "Молодой Гвардии" запланирован двухтомник… Кстати, во всех романах и повестях воспевается доблестный труд работников милиции… Неужели, братцы, ничего нельзя придумать?
- Ты писатель, вот и придумай! - насмешливо заметил Майор.
- Это же кошмар, погибель!
- Ну, до выхода двухтомника мы дело потянем, это в наших силах, - сказал Майор. - Нажмем, Семен, на все рычаги, но…
- Черт дернул его попереть на меня! - со злостью вырвалось у писателя, - Вообще не нужно было брать его на охоту! Он же не охотник.
- Егерь предупреждал, - вставил Горобец. - Ружье не хотел ему давать…
- А ты сказал - дай, - огрызнулся Бровман. - Да, а этот егерь лишнего болтать не будет?
- Он у меня вот где! - сказал Горобец. Наверное, кулак показал. Вадиму захотелось выглянуть в окошко, но он сдержал себя: не хватало, чтобы они еще заметили…
- Он из бывших… дворянский сынок, - продолжал Горобец. - Порядком отсидел на Колыме. Хотя ничего такого за ним и не числилось, но в Пскове я ему не разрешил обосноваться - устроил сюда. Да он и не держался за город. Те, кто от нас зависят, не будут возникать.
Да и какой резон? За Добромыслова я могу поручиться. Он нелюдим, в райцентре раз в месяц бывает, а за пределы области уже несколько лет не выезжал.
- В общем, спасайте, ребята, я ведь ваш в доску! - забубнил писатель - Конечно, новую повестушку я могу и в камере написать, надеюсь, мне условия создадут, как, Майор?
- Если даже тебе и припаяют срок, в камере ты сидеть не будешь…
- А где? В архиве?
- У нас такие хранятся материалы, Семен. Майор усмехнулся, хотя Вадим его и не видел, но и так понятно было. - Хватит на целое собрание сочинений!
- Ну и шутки у тебя, Майор! - заныл Бровман. - Ты что мне годы накаркиваешь? Уж, наверное, больше двух не дадут… У меня есть повестушка, как на охоте кокнули пастуха, так я за это злодейство начальнику милиции - он убил и почти так же, как я - всего три года начислил…
- Понятно, это же не предумышленное убийство, - сказал Майор.
- Я вызывать сюда следственную группу не буду, тут все ясно, - деловито заговорил Горобец - Экспертиза, расследование, акт - все сделают местные ребята. Я дам указание. Лишь бы родственники не заартачились… Несчастный случай! Синельников сам напоролся на выстрел… Чего на охоте не бывает?
- Так и было, - вставил Бровман, - Не нарочно же я его?
- Вскрытие покажет, что он был Пьяным, - вставил Майор.
Повисла пауза. Слышно было, как кто-то отхаркивался, елозил по песку подошвами сапог. Гомонили в кустах воробьи, над ухом мальчишки жужжала муха. В золотистой паутине прямо над головой застряла ночная бабочка.
- Есть одна идея, - снова хрипло заговорил Бровман, - повесить это дело на шею егерю…
- Ты в своем уме? - сказал Майор. - Он не похож на барана, который под нож пойдет!
- За деньги, - продолжал писатель. - Я ему несколько тысяч отвалю, а вы пообещайте все свести к несчастному случаю… Понимаете, я боюсь, что в Москве пронюхают, что я замешан… Пишущая братия завистливая, раздует сплетню на всю страну!..
- Выкинь это из головы, - твердо проговорил Майор. - Егерь не тот человек, который за деньги продаст свою душу…
- Дьяволу? - усмехнулся Бровман. - Думаешь, он верующий?
- Товарищ Майор прав, - подал голос Горобец. - Егерь будет молчать, это я вам обещаю, но соваться к нему с таким предложением - чистое безумие! Я его знаю, дело его изучил. Он из дворян, и даже лагеря не выбили из него такие понятия как совесть, честь, благородство.
- А жаль, - сказал Бровман - Я бы денег не пожалел.
- Кое-кого надо будет подмазать, тут дарственными надписями на своих книжках не отделаешься, - сказал Майор.
- Ладно, я пойду потолкую с егерем, чтобы язык за зубами держал… - сказал Горобец.
Послышался шум подъехавшего "газика", хлопанье дверей, веселый голос Лукьянова, женский смех. Вадим осторожно выглянул в окно: из "газика" неспешно вылезали молодые женщины. Вася галантно помогал им приземляться. Женщин было четыре - молодые, накрашенные, в коротких платьях и босоножках, у одной длинные золотистые волосы, которыми она постоянно встряхивала, как кобылица гривой.
- Почему нас никто не встречает? - кокетливо сказала блондинка. Она была самая симпатичная: высокая, полногрудая, с белозубой улыбкой.
- И музыки не слышно, - весело вторила ей другая, - Где же мужчины?
- Я хочу на лодке покататься, - капризно заметила третья.
Лишь четвертая, невысокая брюнетка с пышной прической смотрела на летающих над корпусом стрижей и молчала. В зубах у нее - зеленый стебелек.
Василий, чуть ли не пританцовывая, в новых желтых штиблетах и белой рубашке подкатился к сидящим вокруг стола с пластиковой столешницей мрачным мужчинам.
- Женский десант прибыл, командир! - широко улыбнулся ой, - Народ проголодался, да и по двадцать капель каждой не помешает! Вы пока знакомьтесь, а я быстренько стол в "банкетке" накрою. Привез кое-чего и опохмелиться…
- Вася, отойдем-ка в сторонку, - пальцем поманил его вернувшийся от егеря Горобец. Вадим видел, как он, приобняв шофера за плечи, отвел к сосне с кривым отломанным суком, на котором висела на проволоке проржавевшая каска, неизвестно когда и кем повешенная. Из нее после дождя пили воду птицы. Обычно добродушное толстогубое лицо псковского начальника было угрюмым, покатые плечи опустились. На солнце просвечивали рыжие колечки волос на висках, розово блестела плешь, а большое топориком ухо будто налилось кровью.
- С вечера никак не мог, Борис Львович, - виновато забормотал Василий - Шутка ли - столько баб к ночи собрать! И потом я хотел какие покрасивше…
- Дружище, спасибо тебе, конечно… - похлопал его по плечу Горобец - Прямо сейчас же, дорогой, усаживай их в "газик" - и в Пушгоры. Придумай что-нибудь, запудри им мозги…
- Что случилось, командир? - улыбка сползла с лица разбитного шофера. - ЧП?
- ЧП, Вася, ЧП… - вздохнул Борис Львович, - Я сейчас записку напишу Лихачеву из райотдела, ты ему срочно передай. Вместе с ним вернешься за нами, усек?
- Усек, Борис Львович, - покивал темноволосой головой посерьезневший Лукьянов, - Бу сде. Ну, а если не секрет…
- Какой секрет… От тебя у нас, Вася, нет тайн. Синельникова писатель случайно, как куропатку, подстрелил…
- Насмерть? - ахнул шофер.
- Только ты пока ни гу-гу! - голос Горобца посуровел. - Будет следствие и все такое.
- Царствие ему небесное, - на миг вскинул глаза вверх Василий, и Вадим, чуть не стукнувшись затылком о стропилину, отпрянул от окна, но шофер его не заметил, - Хороший хозяин был. Не жадный. У него на складе любой дефицит в наличии, как же теперь без него?
- Свято место не бывает пусто…