В книгу Анатолия Афанасьева вошли повести "Не везет", "Операция", "Ничего не случилось" и рассказы. В центре внимания автора тема моральной ответственности человека: в повести "Не везет" дается анализ семейной жизни тридцатилетнего ученого: в рассказе "Объяснение" показано возрождение человека, сумевшего преодолеть свою болезнь, пристрастие к вину, вернувшегося к достойной, трудовой жизни; сюжетом заглавной повести, рассказов "Пробуждение", "Юноша в апреле" стали отношения влюбленных, впервые открывающих красоту чувства, красоту человеку.
Герои А. Афанасьева - в поиске себя и истины. Они находят опору в таких людях, как коммунист доктор Клим ("Операция"), мастер Николай Павлович и рабочий коллектив бригады ("Мелодия на два голоса"). С них берут пример, у них учатся те, кому предстоит продолжать дело отцов.
Содержание:
Не везет - (Повесть) 1
Операция - (Повесть) 10
Часть первая 10
Часть вторая - Врач 16
Ничего не случилось - (Повесть) 19
Отпуск 19
Возвращение 25
Мелодия на два голоса - (Повесть) 29
Знакомство с Аленой 29
Машина куплена 32
Тоска 37
Любовь 39
Рассказы 41
Комариное лето 41
Объяснение 47
Пробуждение 52
Юноша в апреле 59
Поздно или рано 69
Анатолий Афанасьев
Мелодия на два голоса
(Повести и рассказы)
Не везет
(Повесть)
1
Анатолий Пономарев, тридцатидвухлетний инженер-биолог, случайно встретил на улице своего школьного друга. Веню Воробейченко, пьяного, вели двое милиционеров. Один, сержант, шел сбоку, как посторонний, а второй, рядовой, держал Веню за воротник пальто сзади и подталкивал. Голова Вени Воробейченко неестественно взбалтывалась, лицо имело бессмысленное выражение не то обиды, не то сожаления, как у всякого сильно пьяного человека, которого заставляют думать и действовать в принудительном направлении. Инженера Пономарева Веня не заметил, он не глядел по сторонам, да и сам бы Пономарев старого друга мог не узнать: тот очень переменился за те годы, что они не виделись. Но они почти столкнулись, нос к носу, и Анатолий узнал.
Воробейченко растолстел, обрюзг, волосы его свешивались странно на лоб, закрывая почти оба глаза. И сейчас, пьяному, ему легко можно было дать лет сорок, хотя они с Пономаревым были ровесники.
"Спился, кажется, Воробейченко, - подумал Пономарев. - Возможно, что совсем спился. А кто бы подумал…"
Пономарев побрел следом за милиционерами. Постепенно он их догнал и спросил у сержанта, за что задержали этого товарища.
- А вы что, не видите? - спросил милиционер.
Действительно, было видно. Но Пономарев хотел узнать, не натворил ли чего Воробейченко, может, какой-нибудь особенный совершил проступок.
Веня резко повернулся и, тупо вглядевшись, узнал наконец старого друга.
- Отпустите меня! - закричал он, обрадовавшись. - Это мой брат. Отпустите, я с ним пойду!
- Это ваш брат? - спросил сержант у Пономарева. - Неужели?
Понятно было, что он не поверил. Пономарев растерялся, ему хотелось выручить однокашника, но ложь была слишком глупой.
- Брат, брат! - снова заголосил Воробейченко, причем от избытка чувств у него потекли слезы. - Это Толик. Отпустите!
- В самом деле, что ли, брат? - усмехнулся сержант.
- Да, - поморщился Пономарев. - Представьте себе.
- Нy что ж, в отделении и поговорим, - сказал сержант.
Пономареву показалось, что он теперь хочет и его, как Воробейченко, взять за шиворот и потрясти.
- Да отпустите вы его, - попросил Анатолий. - Не убежит ведь никуда!
- Еще как убежит, - ответил второй милиционер. - Эх вы, братья!
Но все-таки послушался, убрал руки от Воробейченко. Тот встряхнулся, оживился, пошел тверже. Пономарев по какой-то смутной ассоциации отчетливо припомнил, что в школе, классе, наверное, в пятом - Воробейченко часто схватывал двойки и после каждой двойки подолгу выл на парте, уткнув нос в ладони. Вспомнил Пономарев, как смешно, треугольниками, торчали уши маленького Вени, как учительница его утешала.
- Ничего, ничего, - говорила учительница. - Никакой нет трагедии. Исправишь, выучишь. Не надо так плакать…
А Воробейченко, не стыдясь товарищей, ревел еще пуще в голос. Может быть, дома его пороли за плохие отметки. Разница между тем сопливым ревуном и теперешним пьяным, пожилым мужчиной, была настолько поразительна и так некстати пришлось воспоминание далекого детства, что Пономарев весело заулыбался. Хотелось ему похлопать Воробейченко по плечу, утешить его, сказать: "А помнишь, старина!.." Но Анатолий сразу сообразил, что веселье его и смех можно истолковать как злорадство или цинизм, не тот момент был, чтобы улыбаться, но ничего он не мог поделать и улыбался, глядя на униженного, жалкого Воробейченко: как тот по-солдатски прямо размахивал руками, кривил лицо и иногда жалобно и просительно старался незаметно подмигнуть ему, Пономареву.
В отделении дежурный лейтенант заставил Воробейченко писать протокол. Пока Веня одиноко сидел за перегородкой и пытался что-то нацарапать на бумаге, Пономарев поговорил с лейтенантом. Приключение теперь не представлялось ему таким скверным, он видел скорый и, надеялся, благополучный конец и испытывал острое любопытство - в первый раз Пономарев был в милиции.
- Да отпустите вы его, - бодро попросил он у лейтенанта, хмурого молодого мужчины с серым лицом. - Отведу я его домой!.. Не так уж он и пьян.
Лейтенант молчал. Веня шуршал бумагой, изредка быстро, как птенчик, вскидываясь по сторонам. Вид у него был затравленный и диковатый. "Спился", - снова, теперь с легким сочувствием, подумал Пономарев.
- А он вам действительно брат? - резко спросил лейтенант.
Пономарев не видел и не слышал, когда успели сказать об этом лейтенанту, рядовой милиционер остался стоять в дверях, видимо, на случай Вениного побега на волю, а сержант вообще, минуту покрутившись в комнате, исчез.
- Брат, - нехотя ответил Пономарев, втайне надеясь почему-то, что ему не поверят, угадают ложь. Но, раз соврав, он уже не мог отступить.
- Ваши документы! - попросил лейтенант. У Пономарева оказалось в кармане удостоверение, где свидетельствовалось, что он - старший научный сотрудник одного предприятия. Удостоверение подействовало, лейтенант смягчился и взглянул на Пономарева почти дружелюбно.
- Что же вы так-то? Нехорошо ведь… Интеллигент!
Теперь он обратился прямо к Пономареву, словно тот был тоже пьян и нездоров.
- Вы уж не сердитесь, - льстиво улыбнулся Пономарев.
- А вы не улыбайтесь, - сурово одернул его лейтенант. - Здесь не цирк!.. Возись вот с вами, ни дна ни покрышки. Когда только кончится. А?
Он ждал, чтобы именно Пономарев сказал ему, когда это кончится.
Пономарев подумал и ответил:
- Не все, к сожалению, от нас зависит. Знаете, условия жизни. То есть, конечно, пережитки, но вековые пережитки. Топором не обрубишь!
Лейтенант поглядел на него внимательнее.
- Что вы имеете в виду, извините? Какой топор?
Пономарев смутился.
- Иносказательно, разумеется. То есть, если говорить серьезно, нужен комплекс мер, разумный комплекс, чтобы…
- Где живете? - перебил милиционер, не дал Пономареву выложить основательные соображения по поводу пьянства. Сбоку вывернулся из-за перегородки Воробейченко и протарабанил какой-то несусветный адрес.
- Прошу сесть на место, - тихо приказал ему лейтенант и взялся за телефон. "Сейчас проверит!" - понял Пономарев, остро злясь на вторую, совсем уж ненужную басню Воробейченко. Но лейтенант только подержался сосредоточенно за трубку, потом встал, потянулся, скрипнул ремнем и приблизился к Воробейченко. Тот с явным испугом вобрал голову в плечи и очень стал похож на виноватого школьника. Лейтенант читал из-за его плеча протокол. Одновременно он гибко поводил корпусом, разминался. В нем играла нерастраченная мощь юности.
- Что-нибудь не так? - трезво и жалобно спросил Воробейченко. Лейтенант длинной рукой достал протокол, поднес его к лицу, кивнул Пономареву и порвал бумагу в клочки.
- Ступайте, ладно, братья… Не пейте так-то. Ишь, интеллигенты. - Не удержался и добавил поучительно - Плохой пример народу подаете. Плохой пример!
На улице Воробейченко посуровел, осунулся лицом, на Пономарева не глядел, томился. Постояли минуту. Воробейченко попросил сигаретку у прохожего.
- Да у меня же есть! - удивился Пономарев. - Я бы тебе дал, Веня.
Говорить было не о чем. Приключение надоело, и оба хотели одного: быстрее разойтись.
- Ладно, спасибо. Выручил! - холодно попрощался Воробейченко и зашагал, торопясь к метро…
Вечером Пономарев в юмористических тонах рассказал всю историю Аночке, жене. Аночка отреагировала по-женски.
- Вот теперь смотри, тебе бумагу на работу пришлют.
Они долго фантазировали на эту тему и поздно уснули.
2
Прошло два дня. Пономарев сидел у главного технолога в кабинете, был неприятный разговор. Зазвонил телефон, и Виталий Данилыч удивленно кивнул ему:
- Вас, Анатолий Федорович.
В трубке бубнил сипловатый, напряженный голос, который Пономарев сразу узнал. Звонил Воробейченко.
- Это ты, Толик?.. Послушай, старина, нехорошо тогда получилось, помнишь?.. Разошлись мы как-то неловко. А ведь ты меня здорово выручил, спасибо еще раз.
- Ничего, ничего, - сказал Пономарев, оглядываясь на технолога. - Все ведь обошлось?
Воробейченко на том конце провода не спешил, тянул резину, что-то хмыкал.
- Обошлось… Хм-да. Не в этом дело. Послушай, старина, я хочу с тобой повидаться, мне надо.
- Ну что ж, - быстро, чтобы отвязаться, ответил Пономарев. - Заходи вечером ко мне. С сыном познакомлю! Адрес-то знаешь?..
- Хм-да. Знаю…
Весь день на работе, колдуя над пробирками, Пономарев нет-нет и вспоминал об этом разговоре и не радовался предстоящему свиданию. "Пьяный еще придет, - опасался он. - Напугает Витеньку. Да и Аночка будет недовольна. Дернуло меня за язык. Надо было встретиться где-нибудь в кафе, выпить, может быть, пивка по кружечке и - прощай. О чем нам толковать, если он спился? О новых ценах на вино? Слушать пьяные излияния и бредни. Были детьми, дружили. Так не каждая детская дружба святая".
Но Пономарев был человек мягкий, впечатлительный, и вскоре эти мысли исчезли. Он опять с умилением вспоминал треугольные уши маленького двоечника Веньки, вспоминал, как они, пятеро мальчишек, дружили, лес вспоминал, куда они ходили добывать березовый сок. Детские воспоминания баюкали его, опустошали, - расстраивали. Возвращались неповторимые запахи и цвета. Милые светлые лица возникали из серого тумана. Была ведь, еще и Ирочка Лобанова, девочка из параллельного 8 "Б". Были прикосновения, сладкая тяжесть Ирочкиных рук, все было, и везде в воспоминаниях рядом оказывался теперешний и тогдашний Веня Воробейченко, ушастый плакса, а позже, к концу школы - мрачный гордец, скептик и даже забияка. Все было, все было давным-давно, майские жуки, теплые вечера. Ирочкины глаза, бешеное презрение, желание умереть, клятвы, великие надежды. Было, да сплыло. Но не бесследно, нет.
Как-то они стояли в спортзале на балконе: сборная школы играла в баскетбол. И Пономарев видел, что неподалеку у колонны стоит одна Ирочка Лобанова. Он подкрался к ней сзади, обхватил за плечи, прижался, а она не удивилась, отбивалась, смеясь, вырывалась, - ох, и как смеялась! - призывно, таинственно. Подбежал тогда Венька и захотел ввязаться в игру, тоже схватил Ирочкину руку, - как дикая кошка бросилась на него Ирочка, потом остыла и сказала мягко, глядя не на него, а на Пономарева:
- Ты не лезь, Веня… Ты еще маленький.
Господи, какое это было счастье! Они были ровесники, Венька на три месяца взрослее. Разве такое забудешь?
- Что-то вы, Анатолий Федорович, нынче рассеянный, - засмеялась Зоя, красавица лаборантка, когда Пономарев вторично попросил сводку со второго поста. - Она перед вами. Или влюбились, Пономарев? Это при живой жене? Ая-яй!
Пономарев покивал в ответ не по сезону озорной Зое, плюнул на работу, переоделся и ровно в пять, случай редкий, пошел домой. По пути завернул в магазин, купил бутылку вина и полкило буженины. Собирался и торт купить, да народ стеной стоял в кондитерском отделе.
В этот вечер шестилетний сын Пономарева набезобразничал, нарисовал в комнате на стене цветными карандашами охотника, стреляющего из лука в самолет. Чистые и нарядные прежде, обои имели теперь мерзкий туалетный вид. Когда подоспел Пономарев, Витенька был уже выпорот, они сидели с Аночкой, обнявшись, на диване, оба заплаканные. Аночка от жалости к изгаженной стене и выпоротому сыну, а Витенька от суровой обиды непонятого творца.
- Вот, погляди, - сказала Аночка, пытаясь быть спокойной, - что твой сын устроил.
Сын запоздало всхлипнул, глядел на отца пронзительными глазами, одинаково готовый и к поддержке и ко вторичному унижению.
Пономареву тоже жалко стало стену, уж слишком широко прошелся по ней гений юного Модильяни, но упорное чтение педагогических брошюр не пропало даром. Да и картина семейной трагедии на диване была явно юмористической.
- Ничего, - сказал он. - Ань, а ведь это даже оригинально. Примитивная детская живопись на стене… Есть тут что-то, а?
Аночка обиделась.
- Все, что ты можешь сказать? Да?
Витенька, Вика, Пузырь, Митяй, Химик, Кузнечик, Клоп, Голова, Туземец и т. д. сполз с дивана и приблизился к отцу.
- Папа, а правда, я говорю, Робин Гуд может подбить самолет?
- Смотря куда попадет.
- Если в бензобак, да?
- Или в летчика.
Витенька подумал.
- Летчика не надо, летчик выпрыгнет с парашютом. Или ведь это фашист? Да, папа? Фашист!
- Пусть фашист.
- А у фашиста есть парашют?
Началась долгая беседа, Пономарев не был к ней готов. Он предупредил жену о госте. Аночка разнервничалась по инерции.
Пока Пономарев возился в ванной, она кричала ему из кухни про последние Витенькины похождения в детском саду.
- Я пришла за ним, а он меня не заметил. И вдруг вижу, глаза у него загорелись, подбежал к Оленьке Хмелик сзади и ка-ак трахнет ее по голове кулаком. Что, почему? Оказывается, она его игрушку взяла. Представляешь?!
Сын замер около двери ванной, с интересом слушал.
- Это как понять? - спросил Пономарев. - Объясни, пожалуйста, не стесняйся.
Сын насупился.
- Ну?
- А чего же она мой автобус берет?
- Она слабее тебя, Витя. Ты - жадный?
- Пускай не берет.
- Трус, - Пономарев распсиховался. - Я с тобой не разговариваю больше.
Сын постоял еще и ушел в комнату. Пономарев заглянул, - что он там будет делать. Витенька уселся строить дом из кубиков. Лицо его сияло покоем и безмятежностью.
- Нет, ты все-таки объясни, - приступил Пономарев. - Как ты мог ударить слабенькую девочку, подружку, да еще сзади?
- Она мне не подружка, - утомленно уточнил Витенька. - Я дружу с Зиной Маслениковой. Зина - самая красивая девочка в группе.
- Господи! - ужаснулся Пономарев и отправился на кухню к Аночке.
- У него задатки подлеца, - горько заметил он. - Как ты его воспитываешь?
- Ах, да перестань. Все дети - садисты. А воспитывать должен ты.
- Мы вместе должны. С тобой он проводит больше времени.
- Кто же тебе мешает проводить с ним больше времени?
- У меня работа, Аня. Это старый разговор.
Он боялся раздражения, которое незаметно, зло и неудержимо поднималось изнутри, как дрожжи.
- У меня тоже работа. Я не дома сижу. Получай больше денег - я брошу работу. Это, действительно, старый разговор.
Она смотрела сухо, в сторону. Пономарев ненавидел ее. Она - тупица, не любит его, ходит, как корова, не хочет понять главного - сын растет, с них за него спрос.
- Виктор ни при чем! - сказал он. - Ладно, кончим.
Витенька способный мальчишка, рос, как дикий цветок. Пономарев умом знал - Аночка мало виновата. Она меряла мужа по каким-то своим меркам и требовала равенства. Но равенства быть не могло. Ей хотелось в кино - ему выпала настоятельная необходимость работать. Они ходили в кино. Удивляясь и сочувствуя происходящему на экране, Пономарев ругал себя за потерянное время. Хорек беспокойства грыз его душу. Он растерялся в житейском мире, пропадал, не успевал, и все выливалось в истерики. Он кричал на Аночку, любимую жену, бессонница мучила его, на смену ей приходили тяжелые сны. Он был беспомощен, тайные могучие силы зрели в нем, как нарыв. Это, он знал, наступили его лучшие творческие годы. Выхода не было. Сын рос беспризорником. Работа не клеилась.
"Устал, устал, - думал Пономарев. - Это скоро пройдет".
В бессмысленном беге дней был один точный смысл. Оставшееся ему время не прибавлялось, а убавлялось. Это было непреложно и необманно.
"Но другие побеждали время, - думал он, - Резерфорд, Ландау, Королев. Многие… Они скакали по зеленой дороге на сумасшедших конях. Ничто их не останавливало.
Но им повезло, - думал он, - им повезло, а мне нет.
Они гениальны, - думал он, - а я нет. А я нет! Кто знает? Судят по результатам. Да и не надо, чтобы кто-то судил. Суди себя сам. Соизмерь свои силы и суди. Чего я хочу? Славы, денег, успеха? Мелко.
Нет, - думал он холодно. - Хочу разгадать свою мысль, ощутить ее, рассчитать, посадить в клетку и показать всем. Вот она - моя мысль, видите, я прав. Поймал ее, щуку-мысль, засадил в клетку, теперь она не опасна, подвластна, ручной звереныш, она пахнет жженой пробкой и салом. Она так же понятна, как дерево или ухо. Там, в лаборатории, в черных капканах колб прищемлен ее змеиный хвост. Хоть раз бы обладать ею бесспорно, до конца, а тогда можно умереть.
Гуманитарные бредни, - думал Пономарев, - откуда они во мне?"
Воробейченко постучал в дверь в начале девятого. Анатолий еле узнал гостя. Элегантный, в черном костюме, просветленный и праздничный Воробейченко, пожимая ему руку, ласково щурился. Милостиво погладил по голове вышедшего Витеньку: "Похож, похож, твой". Артистически поклонился, знакомясь с Аночкой.
"Ай да Венька, - развеселился Пономарев, - двуликий Янус".
Аночка засуетилась, накрывала на стол, шутила, Воробейченко с первой минуты пришелся кстати, стал как дома, не стеснялся, а ведь на это особый дар нужен.