4
И снилось мне, что мы - в лесу идем по непросохшей после дождя проселочной корневистой дороге, чтобы успеть к электричке. Потому что потом электрички долго не будет, может быть, сегодня уже всё. Что-то мы там собрали в лесу: то ли грибы, то ли какие-то патроны, а возможно, это были грибы, которые взрывались, прячем их в пакетах, друг другу не показываем. Для тебя очень важно попасть к электричке, а мне все равно, даже лучше, если мы заночуем на этой дощатой богом забытой станции. И ты сердишься, что мне все равно. Ты торопишь меня. "Тебе все равно, - говоришь ты на ходу. - А они там без нас пропадут". Я понимаю, что они пропадут, и не то чтобы мне их не жалко было, а какое-то нехорошее предчувствие сжимает сердце. Ты ускоряешь шаги, я тороплюсь за тобой, ты почти бежишь. Все кругом потемнело, будто сумерки или большая туча над лесом. За елками где-то гудит. Твой тяжелый пластиковый пакет прорвался, вижу, оттуда лезет коричневая крутая шляпка, вот-вот выпадет. "Сейчас мы взлетим на воздух!" - в панике думаю я и бросаюсь вперед. Успеваю подхватить толстый боровик, который уже пошел зелеными пузырями, но спотыкаюсь о скользкий корень и падаю, не выпуская его из рук. Вижу тебя, ожидающую меня с явной досадой. И вдруг передо мной - карта, где боковая координата - время, а нижняя - пространство. И в этой расчерченной сетке: и лес, и мы с тобой, и те, которые ждут где-то на чердаке, и те, которые ищут, окружают, и столбы с проводами, и мчащаяся электричка. И вижу, твоя фигурка совмещается с передним вагоном. Это конец.
Мигом вычисляю по системе координат: "Станция Лесная, девятнадцать пятнадцать". Это сейчас.
- Девятнадцать пятнадцать! - кричу я, бросаясь к тебе и хватая тебя за руку. - Никуда я тебя не пущу! Девятнадцать пятнадцать!..
Но я схватил воздух, ты ускользаешь, электричка стучит совсем близко, все совмещается… и с криком я просыпаюсь.
То, что она скатилась на край кровати, свесив голову и руку, было для нее обыкновенно. Но кто-то лежащий между нами моментально поднялся в воздух и неслышно растворился в темноте на фоне окна. Я успел его уловить краем глаза, клянусь. Нет, я почти ручаюсь, кто-то сотканный из тонкой плоти лежал здесь и подсматривал мой сон. Мне эти соглядатаи уже начинали надоедать.
5
Сначала второе лицо стало просматриваться на фотографии нашей погибшей овчарки, вернее, вторая морда. Гляжу на фото и вот вместо благородного профиля вижу повернутую ко мне хитрую усатую какую-то плебейскую физиономию с острыми ушами. Я уж промаргивался неоднократно, все равно.
А пятна сырости на стенах, смятая одежда на стуле, почему они обращают к нам свои устрашающие лица? Боюсь, так проявляются те, другие.
У твоей скрипки обозначилось и очертилось лицо. Длинное, унылое, гладкое лицо красновато-желтого дерева. Когда ты подносишь ее к подбородку, она вытягивает губы и быстро чмокает тебя в шею. Вот и отметина красная.
Когда скрипку помещают в футляр, она смотрит оттуда, как старинный портрет из узкой темной рамы или из окна. Что она живая, у меня и прежде не было никакого сомнения. Но с некоторых пор я стал ловить себя на мысли, что ревную тебя к инструменту, не хочу, чтобы ты играла.
- Часами упражняешься. Ты погубишь свое здоровье. Может быть, поедем куда-нибудь?
- А как же я буду играть на конкурсе?
- Но надо же и отвлекаться. К тому же мы сегодня, если ты помнишь, обещали.
- Не хочется что-то, там всегда скучно, даже когда весело.
- Но сегодня там кое-кто будет. Звонили.
- Знаю я этого "кто-то", еще часок.
Через час.
- Все. Давай собирайся, не успеем.
Я отбираю у тебя скрипку, будто в шутку, но когда хочу положить инструмент в футляр, струна с визгом обрывается и больно стегает меня по руке и лицу.
- Твоя скрипка ударила меня!
- Вот негодная.
- Она нарочно!
- Не будь ребенком. Где? Сейчас заживет.
Ты целуешь меня в горящую полосу на щеке, и вправду она утихает. Я поворачиваю тебя к себе и долго целую. Наконец-то я чувствую твои губы своими, всю тебя. Теперь я бросаю на твою скрипку злорадный торжествующий взгляд. Вид у нее брезгливо-недовольный, вытянутая физиономия.
- Смотри, она сердится.
- Это потому что хозяйка уходит в гости.
- Ты думаешь, она скучает?
- Она всегда. Потому и не слушается, когда возвращаюсь. Звучит резко, мне назло.
- Она любит тебя. Тебя и вещи любят, и деревья. А меня - все норовят веткой ударить.
- Главное - чтобы я тебя любила.
- Нет, ты мне изменяешь.
- С кем же я живу, по-твоему?
- Кто тебя знает, может, со мной. А может, с тем, кто возникает между нами.
- Вот, я взъерошу ему волосы.
- Это ты - мне.
- Нет, ему.
- Ты видишь его?
- Я вижу тебя. Обними меня.
- Твои губы… Я готов без конца повторять: твои губы… Чувствуешь?
- Люблю твои руки.
- Это не мои руки.
- А чьи же они? Чужие?
- Это его руки. Тише, не спугни его. Вот сейчас он обнимает тебя. И целует. Блаженство. Раньше он этого никогда не испытывал… Он давно тебя любит, давно… Это я тебя люблю, это я…
Вдруг я с ужасом осознаю, что все это говорим и чувствуем не мы, что, возможно, нас подменили. Кто же? Кто? Наши незримые соседи? А где же мы? Сколько нас? Двое или четверо? Или мы затеряны в причудливых складках реальности, в бесконечной толпе наших повторений, изменений и лишь иногда находим и узнаем друг друга среди чужих и чужого.
ОТРАЖЕНИЯ
1
Вынырнул из зеркала и стал искать негодяя, которого отражал. Вот он в стороне за ширмами, в недосягаемости - спит, босые ступни из-под простыни высовываются.
Как он кривлялся, какие гнусности заставлял повторять! Однажды прижался голый - горячий к холодному стеклу, я ведь не хотел, что оставалось делать, почти изнасиловал. Стал мокрый, как мышь. Пришлось имитировать, что тоже вспотел. У нас ведь вода - один блеск в тазу, всегда сухо. И едим и пьем понарошку, иначе отяжелеешь, как развоплощаться?
Сам себя, подлец, любит, а притворяется. Ненавидел с тех пор подчиняться ему. Месть свою обдумывал, когда тот из комнаты выходил, в развоплощении. И теперь -
Наклонился, крепко схватил за лодыжки спящего - и не успел тот опомниться - дернул и втащил его к себе, в свою опрокинутую комнату, бросил на свою кровать.
Снова выплыл наружу, все там искривилось мучительно - зигзагами: "а?", "что?", "почему?", только поверхность кругами пошла. Выскочил, стряхнул с себя блестящие капли амальгамы. Крест-накрест наискосок запечатал - провел руками. Успокоилось зеркало. Все стало ровно.
Быстро скользнул в еще не остывшую постель, завернулся поудобнее в свежие простыни, вытянул ноги свободно. Как тот. И, не раздумывая более ни о чем, погрузился в успокоительный сон. Пусть теперь тот поворочается, подумает, кто кому хозяин!
2
- У тебя вроде сердце справа, - недоуменно сказала она, подняв темную головку с моей смуглой груди.
- Когда я с тобой, у меня всегда сердце не на месте, - испуганно нашелся, пошутил я, ощущая, как сильно оно забилось.
Долго она смотрела снизу вверх большими темными глазами, недоверчивыми, я бы сказал.
- Что-то я последнее время тебя не узнаю. Какой-то другой стал.
- Какой другой? - не выдержал я.
- О чем ты думаешь, легкий какой-то, будто тебя нет со мной. Да ко мне ли ты прикасаешься?
- Мои заботы - это мои заботы, - вздохнул я, обнимая ее. - Главное - я тебя люблю.
"Как бы не так! - думал я. - Я люблю твое отражение в зеркале над нами. Уж не знаю, что вы здесь испытывали, но нам, над вами, было блаженство!"
Я посмотрел вверх на опрокинутых над нами - на эти смуглые тела, темную головку и чужую мужскую руку пониже спины на бедре. И ревность остро кольнула меня. В сердце, которое справа.
3
Отовсюду, как из-под воды, отражение смотрело на меня с упреком. Даже из автомобильного зеркальца.
Вообще он выглядел неважно. Серая трехдневная щетина покрывала его скулы и подбородок. Я невольно провел рукой по лицу. Вот и я забыл побриться.
В душе нарастала странная усталость. Будто не сама усталость, а бездушное отражение ее. Но от этого было не легче. Я и не знал, что здесь, в этом мире, ни минутки покоя телу. Не то что там, хозяин отвернулся, вышел за дверь - и уже делай, что хочешь, можно и развоплотиться, раствориться в общем безличье. Главное - успеть, если войдет. И даже встретить его настороженной улыбкой.
А здесь таскай себя без конца, таскай. (А что, если этот мир - отражение еще более плотского? Так там вообще, наверно, утюги. Вот возьмут и выдернут отсюда.)
Хорошо, если на улице, в лифте, в гостях есть зеркало. Витрина на крайний случай - или окно. Можно окунуться в него и остыть немного. Ощутить себя тем и там, где всё - иллюзия. Где гости появляются неизвестно откуда и исчезают неизвестно куда. Где залаяла, мелькнула овчарка - и вот уже один ее хвост маячит.
Нет, чересчур здесь все на самом деле, и так все явления плотно сшиты и завязаны в одну реальность, что не сразу дырку найдешь. А она есть.
- Любишь ты в зеркало смотреть. Ничего там не увидишь, кроме себя, поверь.
"А вот и вижу".
4
Распечатал зеркало ночью, когда спали все трое. И вошел туда.
Подхватил его сонную голову, поднял на руки неожиданно легкого, как похудел бедняга в зазеркалье, - и перенес обратно в комнату. Опустил на его кровать - прямо в теплые гладкие руки темноволосой. Только щекой глубже в подушку, так крепко обняла - приняла.
"Держи подарочек".
А сам скорей назад. Крест-накрест наискосок запечатал - и вбок, где из смутной развоплощенности, как из омута, протянулись навстречу узкие ладони, высунулись руки по локоть. Я понял, так они видны там, в зеркале. Но нам и этого не надо было. Я потянулся к отражению настольной лампы и выключил свет в обеих комнатах.
МАГНИТ
Я давно подозревал, что он намагничен. Любящие взгляды, дружеские руки протягивались к нему со всех сторон. Женщины хотели коснуться его как бы ненароком. И когда он шел по коридору, откуда ни возьмись (надо было подгадать выйти из кабинета, спуститься с этажа на этаж) они повисали на нем гроздьями.
Добро бы он был кинорежиссером или новым русским, а то статистик, я не спорю, знающий статистик, высокооплачиваемый статистик, наконец, доцент-статистик. Но все равно, что их привлекало в нем? Ему самому было непонятно.
Когда он выкидывал из постели одну любовницу, через минуту звонила другая. А третья красавица с ночи дежурила у подъезда, как говорится, на подхвате. В конце концов статистик забеспокоился о своем здоровье.
Молодой терапевт, к которому он пришел, окинул его откровенно завистливым взором и прописал успокоительные таблетки.
Другой, профессор-психолог, слушал его, слушал, кусал губы, видно было, что он сдерживается, чтобы не засмеяться. Затем посерьезнел и произнес: "А не кажется ли вам, что вы слишком мнительны, молодой человек? Обливайтесь по утрам холодной водой". Затем медсестре: "Выпишите ему рецепт. Кстати, с вас 75 долларов".
Черноволосый статистик посмотрел на молоденькую медсестру совершенно синими глазами, и сердце ее стало падать в какую-то бездонную пропасть. Выйдя на улицу, статистик развернул рецепт, там было неразборчивым почерком написано: ВЕДРО АКВА ДИСТИЛЛЯТА УТРОМ И ВЕЧЕРОМ. Разорвав на мелкие клочки рецепт, он пустил его по ветру.
Жить стало совершенно невыносимо. По его маленькой квартирке днем и ночью расхаживали полузнакомые полураздетые женщины. Одна притворялась его сестрой, вторая говорила, что заменит ему родную мать, еще несколько вообще называли себя его женами и почему-то их это не смущало. Они все лезли к нему на постель.
Он просто задыхался в этом цветнике шелковых комбинаций и свежих льнущих к нему женских тел. Он хотел выспаться, черт побери.
По советам друзей он обратился к экстрасенсу. Экстрасенс, седой ежик, ничуть не удивился. Он взял в руки рамку из стальной проволоки и поднес ее к самому носу посетителя. Рамка сначала несколько повернулась как бы в раздумье, затем так закрутилась, что седой ежик еле смог ее остановить. Затем он поднес рамку пониже живота, и та закрутилась вихрем, словно задул какой-то марсианский ветер.
- Ага! - сказал экстрасенс.
Он взял утюг и наставил его плоским дном на статистика. Утюг вырвался из рук, как живой, и влепился прямо в грудь пациента.
- Прекрасно, - произнес экстрасенс.
Но на этом он не остановился. Он включил настольную лампу. Та, продолжая гореть, выдернулась из розетки, поплыла по воздуху и ляпнула металлической подставкой испытуемому в лоб - так и осталась.
- Замечательно! - наконец-то экстрасенс был удовлетворен.
- Можно было бы попробовать стальной швеллер 1,5 дюйма… - сказал он задумчиво. Но статистик запротестовал решительно.
- Жаль… А впрочем, диагноз ясен: вы животный магнит. Вас надо размагнитить.
Статистику не понравилось, что его называют животным магнитом. Но все-таки он спросил:
- А как размагнитить?
- Очень просто, подвергнуть антигравитации.
- Сколько? - спросил искушенный статистик.
- Всего-навсего пятьсот долларов.
Статистик согласился, тем более, что последняя любовница-американка просто засыпала его подарками, а доллары совала украдкой прямо в карман надеваемых поутру брюк.
Операцию экстрасенс произвел тут же у открытого окна. Он поставил статистика на стул между гравитацией Земли и антигравитацией Венеры, которая показалась незадолго на темнеющем горизонте над краешком Луны.
А потом, благодаря пассам экстрасенса, Венера стала вытягивать магнит из астрального тела оперируемого. И взошедшая Луна довершила дело, очистив своими лучами размагниченное тело и закрепив пассы.
Сойдя со стула, статистик почувствовал необычное облегчение и благодарность к народному чародею.
И все. Все без всяких подробностей. Когда он вернулся домой, оттуда под разными предлогами стали уходить женщины. Как тараканы, свежеспрыснутые новым химическим средством. Убежала даже его пуделиха Муся.
Как он ликовал! Откупорил бутылку шампанского, чокался сам с собой, падал ничком и катался по свободной, никем не занятой постели.
На работе он мог заняться наконец своим делом и никто не покушался на его время. Все отпали. Друзья перестали звонить и звать на посиделки. Праздник и Свобода.
Но через месяц этот праздник наедине с собой начал постепенно надоедать. Он почувствовал, будто его обокрали: было столько всего интересного и вдруг ничего не стало. И никто не лезет. Даже обидно.
Рассказывают, размагниченный стал бегать за всеми женщинами на службе. Но те на него глядели с большим изумлением, тем более замужние женщины. И он перестал. Кажется, кого-то попытался изнасиловать в своем подъезде. Дело кончилось скверно. Ему набили сумочкой физиономию, кожаной, с медными застежками.
С расцарапанным лбом и распухшей щекой он пришел к тому экстрасенсу, который его размагнитил, и слезно за большие деньги просил намагнитить опять. Экстрасенс пробовал, ставил его на стул вверх ногами между Землей и Венерой, ввергал в транс эротических воспоминаний. Нет, говорят, пока не получается.
Совсем свихнулся статистик. Видели, как он блуждает ночами по темным улицам и, протягивая руки к Луне и звездам, умоляет:
- Верните мне мой магнит.
ТЕ, КОТОРЫЕ
Сегодня я совсем другой - утренний разумный. А такой ли я был вчера? Куда-то порывался. Весь суетился, горел, мысли толклись, как цыплята в коробке. Даже машину из гаража выкатил. Будто меня кто-то где-то ждет и совершенно необходимо то ли выручить из беды, то ли просто увидеться. Не знаю, может, я и уехал вчера в другой город, и осталось здесь от меня одно воспоминание.
А два дня назад - куда-то бежал, торопился под дождем, даже в драку ввязался, вот синяк на скуле, а домашние говорят, весь вечер из дома не выходил.
Часто вижу я себя со стороны, особенно в различных учреждениях, за стеклом, в кожаных креслах, у телефона. Кожей, лаком и пластиком благородно пахнет. Сделки какие-то заключаю и, кажется, успешно. Вот в руках шелковисто шевелится темное шевро - бумажник. А посмотришь - ничего нет. И вообще я сейчас с электрички березняком иду.
Все-таки, возможно, происходит со мной нечто, чего я и сам не замечаю. И решил я за собой проследить.
…Раздался, будто разбудил, телефонный звонок. Спокойно, не торопясь, снимаю трубку: она! ее голос!
…И сразу очутился там - среди компьютеров, столов и чайных чашек. Прохладно здесь всегда, темные коробки кондиционеров уродуют окна.
И я, тот, который очутился там среди компьютеров, столов и чайных чашек, увидел: она, естественно, говорит по телефону. Но другая она - еще туманная - наклонила голову, приподняла ресницы, заметила меня и отделилась от говорящей. Проясняясь, обретая свои черты: милый высокий лоб, знакомо блеснули глаза, эта мягкая ирония - порывисто устремилась навстречу.
Я, "тот который", подался назад - в коридор. Нехорошо, если сослуживцы обратят внимание на некую, я бы сказал, невозможность происходящего. Одна Вера говорит по телефону, а другая Вера у двери любезничает с незнакомым мужчиной.
Не говоря друг другу ни слова, мы быстро прошли в дальний конец коридора, завернули в темный тупичок-курилку: никого.
Она обняла меня и прижалась всем телом, как в прошлый раз. Затылком понимал, сзади могут появиться. Но уже не оборачиваясь, не озираясь, не понимая, кто мы, что мы, где, мы были одним: губами, узнающими другие губы, языками, нетерпеливо сплетающимися и вытесняющими друг друга, нёбо было готово к зачатию…
- Извини, меня зовут. Срочно. Потом позвоню. Прости.
Вот и поговорили. Даже свидание не успели назначить. А те все еще горели и трепетали - и губами, и языками, и душой, не понимая, как могли их оторвать от общей чаши…
Надеюсь, мы "те которые" успели вернуться. Потому что едва я положил трубку, мысли мои отвлеклись. Из меня выпорхнул "посланец" и, соответственно помолодев, унесся в далекое прошлое, когда другие мы "те которые" едва познакомились.