– Значит, смотри, – обратилась она уже ко мне, – садишься вот так (подняла одеяло, и, сев на стул, накрыла им ноги, растянув концы на оба радиатора), не стесняешься: по крайней мере, ноги у тебя всегда в тепле. Смотришь вон туда, где лестница. Если люди выходят, это нормально, так и задумано. А вот обратно по этой узкой лесенке спуститься нельзя – полезешь прямо на встречных, тех, кто поднимается – техникой безопасности строжайше запрещено. Бывали случаи, тут и ноги ломали. А отвечать нам. Так что это очень строго – чтобы не единого человечка (особенно ребёнка) туда не загремело. Как только кто-то туда сунется, ты должен это предотвратить, понятно?
– А в каких именно выражениях, нет ли установленной формы? – поинтересовался, предчувствуя, чем пахнет, я.
– Ну, это уж кто на что горазд, – заулыбалась она, – методы у каждого свои. Иногда, когда много посетителей, приходится просто грудью на амбразуру бросаться – туда так и лезут, на просьбы и угрозы не реагируют. Короче, не соскучишься.
Я сложил одеяло и устроил его сверху на стуле, уже накрытом каким-то тряпьём.
– В общем, можешь разминаться, но лучше сидеть. Если кто-то будет рваться по лестнице вниз, его надо оттуда вернуть. Если такой упущенный казачок попадётся на глаза начальству или экскурсоводам, будут проблемы: это основное… Вот градусник… Минус… тридцать… Б-р-р!.. Это тебе ещё повезло: ты не застал недавние морозы… Стены в подклете толщиной три метра, поэтому тут как в термосе: температура в среднем на десять градусов ниже, чем на улице.
Я спросил, а почему ж не топят.
– Говорят, что фрески, – на бегу бросила она. – Удачи! А, надо ещё всем показывать, что выход вон туда, прямо и налево, где окна. Быстренько всё обежав (тут из-за температуры долго не задерживаются!), начинают лезть обратно, а ты не пускай: мол, выход вон где.
Не успел я сказать "спасибо", как Наташа исчезла на лестнице. Я заглянул туда как в шахту. "Да, – крикнула она снизу, как из узкого лаза деревенского погреба, – нам-то, в принципе, можно – когда никого ещё нет или без групп одиночки бродят. Но помни: дурной пример заразителен!".
Не успел я дойти до своего коронного места – будто трон какой под сенью, прости Господи, трона Пантократора! – как кто-то, деловито промаячив туда-сюда, быстро-незаметно шмыгнул в колодец с лестницей. Хотелось с места крикнуть "Куда?! Ста-ять!" (примерно так, узнал я позже, здесь обычно и делалось), но вместо этого резво подбежал и негромко закричал вниз: "Excuse me! There is no exit – it is only enter!"
Потом появились нехитрые фразы-короткометражки типа "It is only upstairs, not downstairs", и даже, когда человек уж глубоко ворвался, комичное "Stop! Please, go back!" Однако, что и язык обивать, когда нарушитель-violator проигнорировал уже две неприметно-металлические таблички: "No entrance" у спуска в нору, и "Exit" со стрелкой по соседству. А уж тем более, попробуй втолковать соотечественнику! – "А Я Хочу Здесь!" Не готов я был и к тому, что даже иностранцы, когда им вежливо сообщаешь, что здесь лишь подъём, а входа нет, резонно спрашивают "Why?", и приходится на ходу сочинять.
Впрочем, в первые дни, очень холодные, народу было мало. Но я всё равно не сидел: сначала всё рассматривал, а ровно через полчаса задубел так, что вынужден был метаться туда-сюда, делая рывковые движения руками. Ровно через сорок пять минут положение стало нестерпимым настолько, что я физически чувствовал, что каждая лишняя минута даётся нелегко – и, кажется, всё трудней… Лишняя потому, что именно столько мне обещали сокращённый из-за мороза срок. Сколько раз я тут потом доставал из кармана телефон и смотрел на часы – наверное, миллионы! Срок, видно, как новичку решили впаять по полной – час десять (подумаешь, на 25 минут больше – мужик всё же!). Внутренне я пытался не спорить и не роптать, но внешне – видно, сорокапятиминутка та не с потолка взята, не с урока калька! – у меня свело челюсть, зубы лязгали как никогда в жизни, руки посинели, ноги одеревенели… Я разминался, как мог, грел руки на обогревателе – благо никто не видел: и впрямь почти не было туристов и не было музыкантов…
Пол мощён уложенными на ребро ("в ёлку") кирпичами (тут, утверждают, самый исконный, 16 века) – никогда бы не подумал, что и его будешь через зимние ботинки чувствовать. Дотронулся до стены, до кованой решётки – лёд! Выглянул в "коридор" и обомлел: в тусклом свете старого фонарика расписанные причудливыми узорами стенки уходящего во мрак лабиринта сказочно поблёскивают – морозными искрами! Ногтями с них сдирается снеговой налёт. Тут, в тёмной таинственной галерее, проморожено всё насквозь! Как будто века прошли…
Странно и страшно подумать: эти стены и своды помнят самого Грозного! Высокий, чуть ссутуленный, в длинной парче (а под ней, говорили, власяница) – он мог тут пройти, сопровождаемый чёрной, то будто бы крадущейся, то наоборот неотвратимо наползающей, как предгрозовая туча, своей тенью…
Мысли и образы так и мелькают, но какие-то судорожные, друг на друга нагромождённые, будто на лету примороженные…
Возвращаюсь в главную церковь, приплясываю… Непривычно длинные стены-своды, с росписью, правда, какой-то крайне неказистой – точь-в-точь такие же, как будто два десятка лет назад намалевал их у нас в Сосновке нетрезвой, но наученной в училище рукой Коля-художник – прижившийся было скиталец, раскушавший местный самогон и оценивший грубую простоту нравов и вкусов, расписавший все заведенья в одном стиле – "под дерево" да "с лозой". То же гастарбайторы, что ли? Лианы какие-то…
Восстановлена, мне потом пояснили, и якобы "модная в то время роспись под кирпич" (сомневаюсь я, что в 16 столетьи такой ерундой додумались маяться – это больше подстать нашему). Впоследствии ещё слышал, что собор поначалу был белокаменный (хотя подклет, согласно тем же учёным, явно кирпичный), и его веке в 17 расписали под кирпич (с внешней стороны уже через век – опять как-то странно!), тогда же появились и знаменитые шипы и завитки на куполах (это вполне может быть) – из-за этого ансамбль, верно, и немного утолщился визуально.
Зато когда голову запрокидываешь вверх, аж сердце замирает – такая вышина и красота!
В самой этой вышине башни видно какое-то шевеление от ветра, оттуда, если присмотреться, сеются меленькие снежиночки… До меня им лететь 60 метров!.. – экскурсоводы потом передавали, что купола раньше было видно как только к Москве подъезжаешь… По белым стенам шатрового купола, хоть и высоко, но хорошо различимы под как бы соединяющимися в центре столпами света из длинных окон два кольца славянских букв – открытая советскими реставраторами храмозданная летопись с "выходными данными" необыкновенного собора – кажется, что маленькие буковки, а на самом деле они, наверное, в метр величиной каждая!..
Если подклет – это основание, на котором стоит храм, а внутри него было нечто подвально-хозяйственное (в толстенных стенах богатеи хранили своё добро, дабы от пожаров не сгорело), то здесь – уже собственно сакральное помещение, более того, самое центральное и главное…
Совсем недавно (мне тоже поспешили сообщить), 12 июля, в честь 450-летия освящения собора здесь совершил литургию сам патриарх. Вот здесь примерно, где я сейчас стою, и современные иерархи служили, и как бы сослужащие им, молились и древние патриархи (во всяком случае, на престольный праздник Покрова), а также бессчётное, наверное, количество раз священнодействовали многочисленные архиереи и священники…
Кто здесь, наверное, только не бывал! И из духовных, и из светских. Мог ли тут быть блаженный Василий? (И о том и о другом у экскурсоводов ни слова!) Впрочем, в известном смысле он и сейчас тут…
Вот мне где довелось – и даровано – работать! Не офис какой-то отстойбищный, вонючий! Холодно – ладно, отогреемся, лишь б-бы по-б-быстрей!..
Из центра сверху паникадило свисает на длиннющем тросе – огромная люстра с обычными уже лампочками – как бы не пришибла меня, а то дохвалишься, примеряясь к местам патриархов!..
У иконостаса лампады на длинных цепях, в них тоже современные вытянутые лампочки, притаённые до слабого мерцающего накала, весьма напоминающего издалека крохотное пламя, только не как от свечей, а красноватое. (Потом узнал, что в обязанность входит включать и выключать всё это – и хоть выполняешь это несколькими щелчками выключателей, ощущения совсем не похожие на обычное включение света в комнате.) По цепями и по стенам, сильно перешибая впечатление, тут и там вьётся малоэстетичная, грубо сработанная проводка (этой небрежности я в любом музее и даже в любом луна-парке никогда не понимал: це ж не коровник!) – она, видимо, была здесь и много десятков лет назад, а теперь, во времена суперхайтека, и подавно выпростана на всеобщее обозрение незадачливыми туземными электриками…
В дальнем конце зала – по диагонали от укутанного стульчака смотрителя – большая, в рост человека, установленная без оклада и защитного стекла, как бы прямо на полу в углу, икона, напоминающая картину: "Чудо спасения на море". Плыли по Каспийскому морю иноземные купцы, разыгралась страшная буря, спасения уж не чаяли… Один оказался христианином и стал молиться. Вдруг по воде, будто Христос, пришёл старец и усмирил бушующую стихию, всех спас. Всё как во сне было. В Москве же потом оказалось, что вот он тот "муж наг" – сидящий на паперти босой и оборванный, какой-то странный нищий – блаженный Василий…
Здесь уж и мне ничего не оставалось, как молиться перед этой иконой (я до неё или перед ней и расхаживал)!.. И я, как мог, молился…
Искупление было даровано. И я не иронизирую: задубел я не на шутку, ещё, казалось бы, пять минут, и взвоешь. Наташа пришла на пару минут раньше! Я выскочил на улицу – греться! Бьют куранты, на улице минус девятнадцать – каким Ташкентом они мне показались! Торговать газетами у метро – хе-хе, я-то думал!..
Но рано радовался. В каморке за двадцать минут быстро попить чай (вот блаженство!), сбегать в туалет и покурить (об этом отдельно), и тут же назад – опять туда же!
Я-то почему-то решил, что посты меняются в течение дня: час там, час здесь, так было бы логичнее и справедливее. Но у женуправления, понятно, свои законы…
Прошло пять минут, и я понял, что четыре срока по час десять не выдержу. Прошло десять минут… Начал малодушничать, что пора такую работу бросать. Выдержать бы сегодняшний день, хотя бы это дежурство!.. – а уж потом… Но нельзя ведь малодушничать… Попытался вдохновиться строгими ликами, стал представлять, как раньше тут люди служили, молились – помещение наверняка не отапливалось…
Но пришла экскурсоводша с небольшой группой и рассеяла мои мечтанья. По её словам, даже во времена Ивана Грозного в зимнее время тут не служили, только на Покров и, может быть, на Рождество, потому как – холодно!
Иконостас этот более поздний (это уж я понял по витым украшениям и т. д.), перенесён сюда, как всем то и дело сообщают, из Черниговского собора, который был в Кремле и разобран в конце 18 века (более корректно, наверное, его всё же назвать Собор Черниговских чудотворцев – не путать с действующей церковью того же названия). "Зато в нём есть две древних иконы" – какие, не уточняется…
Я, уж видно, внимательно всё слушал. Впоследствии, естественно, выучил наизусть все их пассажи. Вообще я решил не прививать себе желания и возможности изучать собор по книгам и Интернету, и так каждый день находясь в нём самом. Надо на шкурке испытать, своими глазами увидеть, своими руками пошкрябать: по электронным путеводителям что-то познавать – не наш метод. Хотя и тут находились такие (в основном детишки), кто сразу подлетал к автомату – как будто там выдавали горячий чай иль кофе! – и никакими "Смотри, сынок, шлемы!" их от них не отлепить!
Увидев дрыгающегося и стучащего зубами меня, одетого в тонкую курчонку и кожаные ботинки, экскурсоводша посоветовала укрыться одеялом, укутав радиаторы, и вообще одеваться на работу в какую-нибудь шубу, на двое штанов и носков, варежки и т. д. Сказала, что тут воздух более сырой (или сухой? – не помню), температура почти не спадает (в смысле, не повышается), переносить это очень тяжело, можно враз простыть до нехорошего, такие случаи были.
Про штаны и носки я уж сам сто раз подумал, а вот отсылка к одеялу и радиаторам меня даже возмутила (благо про себя): не могу же я, как прочие дамы, посиживать, укутавшись, как негодная дочка из сказки про Морозко, да ещё придвинув вплотную и накрыв радиаторы, да в варежках!
И я-то тут ещё первый день!.. Надо всё же отдать должное работающим здесь хрупким девушкам. Причём меня взяли, прямо сказать, для облегчения их участи.
Глава 5. Миротворческий контингент
Понемногу потекли трудовые будни.
Опять бегу по брусчатке, в утренних декорациях Красной площади… Скитаясь по вакансиям, я уж взял за правило выходить впритык и везде опаздывать, а здесь никак нельзя: всё же первые дни! Про утренние запруды в метро и две пересадки я вспоминал уже поздно, и потом летел на всех парусах – и тут уже каждая мелочь то крала драгоценную минуту, то наоборот дарила… Но чаще крала. Большинство людей привыкли к некоей неизменности своего пути на работу – этому же шаблону поддался и я.
Выходишь с "Охотного ряда", на ходу закуриваешь, одновременно выслушивая навязчивые объявления об экскурсиях по столице и чуть более интеллигентно оглашаемый репертуар Большого и других театров, и обегаешь некое здание ГИМа (я что называется не сразу въехал в это сокращение: кому "им"? кому him?), и тут тебе просто выставляют на пути какие-то заграждения от ремонта или ментовской автобус – лишних две минуты. Но самое неожиданное и паршивое, когда Воскресенские ворота (у музея) закрыты – опущена решётка и привет, на площадь не попасть! (Это чудотворцу Василию Блаженному могли врата открыться сами!) Тогда приходится возвращаться и обегать дворами (это десять минут как отдать); но и обежав все закоулки и выскочив к площади от угла ГУМа, натыкаешься на кордон милиции и/или ОМОНа, смотрящего неприветливо. "Я на работу в Собор", – как можно заштатнее козыряя и показывая пропуск – картонку какую-то! – с надписью "ГИМ", уже заносишь ногу пролезть в дырку между железячными заграждениями, похожими на остов раскладушки…
Не тут-то было!
– Музей, – грубо сообщают, – вот!
– Я знаю, – отвечаешь, – что это музей, – мне в Собор надо.
– У вас, – отвечают, – "ГИМ" написано, а не "Собор"!
Начинаешь объяснять и доказывать, что Собор – это филиал ГИМа, а время-то уже…
Плюёшь и устремляешься через ГУМ – чрез его крутящиеся двери и гламурно-вертепные внутренности – ну, думаешь, всех перехитрю…
Несёшься, развлекаясь речёвкой: из ГИМа в ГИМ, да через ГУМ!.. А обегая иностранцев: и гам и Джим со всех сторон!..
Вылетаешь весь в поту, будто ото сна внезапно пробуждаешься и… тут, в низине, такой же пост на углу, те же "раскладушки", те же вопросы.
В другие разы я уже пытался высмотреть с высоты от угла ГУМа, есть ли заграждения внизу, у ограды Собора. Если нет, то нёсся за ГУМом по улице, самим им гребуя.
Во время народных празднеств или предполагаемых народных же волнений оцепление может быть ещё более жёстким, в других местах, а в каждой подворотне стоит по ПАЗику или даже более современному автобусу с ОМОНом.
Если с "Площади революции", и начинаешь нестись по Никольской, то тоже теряешь все нервы: народищу тут в любое время полно, причём не только тоже несущегося не взирая на лица, но всякого праздношатающегося (со всех концов Руси юные зеваки), мешающего проходу… а тротуар при всём при этом до полной несуразности сужен: двоим-то не разойтись! Плюс неубранный – в центре столицы, наведён, что ль, порядок с арбайтерами?! – наледь, сосульки, лужи, мусор…
Пельменная, суши-роллы… – только мечтается, так ни разу в них и не довелось!..
Если повезло, вылетаешь, перекрестившись на надвратную икону или на Казанский собор, на площадь… Церковка эта, честно говоря, очень радует – хоть за что-то спасибо Лужкову! Сто раз делаешь себе замечание, но потребность закурить (волнуешься и т. д.) пересиливает. Площадь, изгибаясь блестящей чешуйчато-чёрной брусчаткой, упирается в собор Покрова на Рву. Прямо над ним или правее, у Спасской башни, горит или тускнеет морозное зимнее солнце. Небо всегда свинцовое, иногда вдалеке висят пористые низкие полосы – то ли смога, то ли облаков, то ли всё вместе. На этом заднике не голубой и розовый, хоть и самые зимние, превалируют, а серо-желтоватый. И главное – почти всегда за Собором зловеще дыбятся огромные тяжёлые клубы дыма из какой-то ТЭЦ.
Короче, та ещё картинка… как и везде почти в России, зубы нужно сжать, закусив свинцовые удила, и стрелки на чёрном циферблате неумолимо движутся… внезапно оживают куранты… Но Собор-то над всем этим сияет – иного слова не подберёшь!
Небесный град Иерусалим (по замыслу создателей), какая-то его крошечная частичка, как та слетевшая с небес снежинка, а для нас – будто прилетевший огромный инопланетный корабль, севший на площадку в центре страны, где вокруг мороз, камень, гололёд, свинцовое небо и оловянное солнце…
Если не успел в урну, выстреливаешь напротив Мавзолея (и лучше, наверное, в его сторону) до фильтра дотянутый бычок… Летишь, спотыкаясь, по скользким неровным каменьям, лавируя, если таковые наличествуют, между туристами…
Не пример для подражания. Я и сам бегу и думаю: вот кто-нибудь из соработников или ещё кого увидит меня со стороны – несётся иноходью (несолидно, батенька), курит на ходу и бросает бычки, на глазах очки (это уже потом), в плеере орёт Ministry (для подзарядки!), брови сдвинуты, скулы напряжены, губы жёстко-ритмично шепчут: "Burning inside, burning inside!.." (Потом, кстати говоря, несколько раз видели – площадь-то одна…) Но ближе к ограде я останавливаюсь и быстро переоблачаюсь, словно меняю маски.
Эх, надо было ментов с министерским запевом хоть разок встретить – а то им слишком скучно, мнутся тут: работка вроде не лоховская, почти что в Кремле, а кругом – лохи… Не раз подтверждается правило: если ты к ним на "вы", то они к тебе на "ты"… Знакомиться я с ними не стал, из-за чего некоторые особо дотошные в десятый и в двадцатый раз подолгу всматривались и вчитывались в уже зажатый в руке наготове – экономия времени! – пропуск.
Влетаешь, взмыленный, в Собор, и даже не понимаешь, что сразу пред тобой, в каких-то трёх метрах от входа, находится одна из самых почитаемых московских, а может, и общерусских даже, святынь – "святоцелительный гроб" с мощами св. Василия Блаженного…