НЬЮ-ЙОРК
Величественный вид люблю твоих домов,
Снега, метели и сирены гудков,
От Севера до Юга люблю тебя, Америка родная,
Андрея Седых и Марк Ефимовича не забывая,
Храню в душе и радость им я изливаю.
Тебе, Америка, я строки посвящаю…
Велик и шумный Нью-Йорк!
Его дома неисчислимы,
В одном из них А. Седых с супругой живет
Богом хранимы.
Стихи мне понравились, - при общем оскудении эмигрантской поэзии в строфах Вари Бережко почувствовалось дуновение свежего ветра… Поэтому, чтобы не обескуражить юную поэтессу я написал, что нужно много учиться и работать, а окончательный приговор вынесет потомство. Так как поэты испокон веков нуждались в деньгах и в меценатах, я приложил к письму в качестве гонорара несколько долларов. Так началась наша долголетняя дружба и переписка, продолжающаяся и по сей день.
Варя оказалась на редкость хорошей девочкой. Благодарила за письма и за подарки и прислала свою фотографию новым американским родственникам, - дело в том, что мы очень скоро получили звание дяди и тети. Племянница оказалась прелестная: слегка курносая, с толстой косой, и глаза смеющиеся… Из дальнейшей переписки выяснилось, что папа болен и больше лежит; мама плачет и часто ходит молиться в церковь. Есть еще восьмилетний братец Павлик, существо насмешливое, непутевое, - играет на скрипке и к особам женского пола относится без всякого пиетета, с нескрываемым презрением.
Поэтический дар уживался у племянницы с умом практическим и аккуратностью немецкой домохозяйки. После каждой получки Варя сообщала, что сделала с деньгами, полученными от богохранимых американских родственников: купили колбасы, мяса, два фунта смальца, картофеля, угля, а оставшиеся три марки отнесли в церковь.
Против такого разумного расходования денег трудно было возражать. Гонорар за стихи я выплачивал регулярно. Жаль, нет места для цитат. Но одно стихотворение, новогоднее послание, я всё же приведу полностью:
С Новым Годом тетя и дядя!
Одежду укладывавшие руки,
Пусть же в Новом Году отлетят
И тяжкие дни, и за бедных муки!
Знаю я, как с утра и до утра
Вы от добрых мыслей изнывая,
На пользу бедных и больных
Много сделали - себя забывая.
Пусть же счастье в Новом Году,
Обильной волной,
Обольет вас обоих
С Марк Ефимович - семьей!
Именно вскоре после этих новогодних стихов случилось событие, в результате которого Хрущев получил приглашение приехать в Америку, а бабушка Орлова была освобождена из туруханского района специального назначения и переведена в полосу умеренного климата.
Читатель, вероятно, пожмет плечами: что за чепуха! Какое отношение имеет Варя Бережко к поездке Никиты Сергеевича в Америку, и при чем здесь какая-то бабушка Орлова?
Сейчас всё это будет разъяснено.
Я бы очень хотел, чтобы мне поверили читатели: в этой истории нет ни одного выдуманного слова. Изменены только собственные имена.
Всё же остальное - сущая правда.
* * *
Отца и мать Вари немцы схватили на Украине в первый год войны и с сотнями тысяч других угнали на работы в Германию. В том же эшелоне ехали бабушка и дедушка Орловы. Рассказ об их мучениях и переживаниях отвлек бы нас далеко в сторону… Скажем только, что когда война кончилась, вся семья решила не возвращаться в СССР и остаться в Германии.
Жили сначала в беженском лагере, строили планы будущей жизни, мечтали о получении визы в Америку. Оказалось, однако, что в Америку ехать нельзя: помешала болезнь отца. К тому же, семейство увеличилось: родилась Варя, потом Павлик. Тянулись годы мучительной, полуголодной лагерной жизни. Отец уходил в госпиталь, отлеживался там несколько месяцев, возвращался домой, к родителям, к жене, к детям.
Когда лагерь закрыли, пришлось переехать в какое-то полуподвальное помещение. Жили на убогое немецкое пособие, которого едва хватало на хлеб и картофель… Года три назад, по весне, дедушка и бабушка Орловы показали личное письмо от генерала Михайлова. Генерал писал, что Родина простила, они могут возвращаться без страха, - советская власть примет своих раскаявшихся детей и даст им возможность жить и трудиться для счастья родной страны… Дедушка и бабушка решили ехать. Очень они томились в Германии, мечтали попасть в родную деревню, в свою избу, попить водицы из своего колодца…
Отец Вари кашлял, задыхался и говорил:
- Клюнули вы на крючок без наживы. Оставайтесь здесь - хоть в храм Божий можно сходить, помолиться… Вместе страдали, вместе как-нибудь проживем.
Дедушка и бабушка уехали на родину.
Долгое время от них не было никаких вестей. Потом пришла записочка от бабушки. Писала, что через три недели после приезда муж ее сильно простудился и отдал Богу душу. И осталась она одинокая, одна на всем свете, и некому ее утешить и слезу утереть. А на жительство она попала не в родную украинскую деревню, а в туруханский район специального назначения, где восемь месяцев в году снег и морозы, и холодно и худо живется. А муж ее, Николай Спиридоныч, перед смертью много мучился и про детей всё вспоминал, да внучат звал, Варюшу и Павлика…
* * *
Шли дни, месяцы, годы. В мюнхенском подвале было холодно, сыро, голодно и всё больше кашлял отец, и чаще по ночам плакала мать. В туруханском крае давно всё завалило сугробами. Лагерным заключенным казалось, что никогда не кончится эта бесконечная зима, никогда больше не увидят они деревьев и зеленых лугов, - на тысячи верст вокруг тундра, дичь, глушь, да вой ветра над ледяной пустыней…
Раз в месяц на клочках бумаги бабушка Орлова писала письмо. Жаловалась на несчастную свою судьбу: если бы только ее перевели в теплый район, да хоть раз накормили досыта!.. Простые люди пишут письма не задумываясь, выкладывают всё, что на душе, без намеков и иносказательных фраз. В мюнхенском подвале письма эти читали и перечитывали и каждое слово обсуждали. Отец вздыхал и говорил:
- Вот, Родина вас зовет… За генеральской подписью… И ведь чего им стоит, - старуху в теплый край перевести?
Варя слушала, морщила свой лобик и спрашивала:
- А бабушка хлопотала? Или ты, может, за нее хлопочешь?
- Перед кем, дурочка? - спрашивал отец. - Ты их не знаешь…
- Я похлопочу, - сказала Варя. - Я самому Хрущеву напишу!
- Напиши, напиши, девочка. А пока что, - ложись-ка ты спать!
На этот раз Варя решила перейти от стихов к прозе. И несколько дней спустя она сочинила два письма. Одно было адресовано "Тов. Хрущеву, Кремль, Москва". А другое председателю Туруханского Горсовета.
Варя не сделала для меня копии своих писем. Но содержание их она подробно мне "отписала". Никите Сергеевичу сообщила, что бабушка Орлова жалуется на холод и ревматизм, и что ее обязательно нужно перевести в теплый район. И если тов. Хрущев "проявит чуткость и уважит просьбу неведомой ему девочки", - Варя за него будет молиться Господу Богу и Господь его вознаградит. Кроме того, она сообщит об этом благородном поступке американскому президенту Айзенхауэру и президент Айзенхауэр "разрешит ему, Хрущеву, или его представителю, приехать в Америку".
Примерно такое же письмо Варя послала и председателю Туруханского Горсовета.
После чего она решила спокойно ждать ответа.
* * *
Ответ пришел. Только не от тов. Хрущева. Может быть, он был слишком занят или не считал для себя удобным вступать в переписку с мюнхенской девочкой.
Но председатель Туруханского Горсовета тов. Челкаев прислал "официальное отношение", копию которого я бережно храню и со временем надеюсь передать в архив Ейльского университета.
Вот текст этого документа:
Товарищ Варя!
Ваше письмо, в котором вы просите о переводе г-ки Орловой П. М. из особого спецрайона в район с умеренным климатом, я получил.
И Ваше письмо, и мое личное соображение по этому поводу, выраженное в письменной форме, я отослал в соответствующую инстанцию.
Будем надеяться на благоприятный исход.
Я хочь не из "влиятельных", но уверен, что с моими выводами соответствующие лица согласятся и напишут в ту инстанцию, от которой зависит судьба г-ки Орловой.
В отношении же обещанной Вами за меня и моих детей молитвы к Богу, о ниспослании нам счастья, здоровья и попасть на работу в Москву, я хотя и атеист, но скажу Вам, что каждый человек должен сделать то, что обещал. На Ваш вопрос как звать моих детей отвечаю: Вера, десять лет, моя единственная дочь, которая много месяцев больна.
В заключение скажу, что Вы правы, написав, что коммунисты имеют одинаковые сердца, что и беспартийные, что у каждого коммуниста была или есть своя мама, и что отголоски человеческой души коммунисты должны иметь.
С ком. приветом Челкаев
Печать
* * *
А еще через месяц пришло письмо от бабушки.
Здраствуйте дорогие Иван Николаевич и Лидия Петровна, Варюся и Павлуша, писала Орлова. С Новым Годом вас поздравляю. Желаю вам всех благ жизненных в Новом Году. Сообщаю вам, что я нахожусь в другом месте, на юге Урала, а это для моего здоровья лучше. Чудо-то совершилось. К бараку, где я раньше проживала, не помню какого числа подъехали две халабуди как там их называют запряженные собачками серыми. Из одной вышел большой, т. е. начальник в большом кожухе и повственниках, по этому мы и судим, что он "большой", и здесь чыны определяются по кожухам. Зашел в комнату и позже зашел с нашим "малым" в наш барак. Я была больная и не приподнялась. Большой подал мне руку после того, как малый сказал мне, что вас Орлова перевядут в другой район. Я очень взволновалась, но приехавший успокоил меня и сказал, что у вас есть сильная рука в Москве и вас переводят в район местного значения и поздравил миня подав руку. Все падружки плакали и мне уже не хотелось расставаться. Потом миня одели и дали кажух и повстянки и они миня спасли в дороги. Ехали долга на санках халабуде, потом лошадьми и позже товарным поездом и потом автом наихуже было ехать автом и я теперь работаю на кухне завода, мне теперь хорошо. Хочь выгрелась и каши пшенной наелась досыта, картошки здесь нет и писать можно без ограничений. Минутку миня вызывают в контору кто-то приехал.
П. Орлова
И вот второе письмо бабушки:
Дорогая семья Бережко!
Здраствуйте! Варюшка, вот ты какая! Я сразу по-парядку. Божа мой, счего же начать? Получили вы мое первое письмо из… на двух листках старой бумаги? То письмо я отдала кожуху который кричал - в кого письма? Давайте письма! И я отдала письмо и один рубль на марки, пошла тогда на вызов в комнату. На меня все както взглянули и потом повели в кабинет, где сидел незнакомый мущина с серыми глазами в костюме Гулаг. Поздоровался со мной дисциплинарно-вежливо и потом многа умно убедительно говорил. Всего не запомнила и он прав: я изменила Родине, струсила и передалась на сторону врага, выехала в Германию, работала на фашистов - за что получила законные наказания. И вот ради миня в тундру, в вьюгу, в страшные морозы, посылают ответственных работников-орденоносцев, сначала одного, потом другого. Приговор смягчают, в теплую кухню на работу устраивают, человечество проявляють. Есть о чем подумать. И пожалеть.
И он с серыми замечательными глазами сказал: Я вам не диктую, пишите что хотите, я сам сдам ваше письмо на почту без проверки, только напишите Варе Петровой, что большевики не такие, как их описывают буржуазные барзаписцы. На мой вопрос: "Какая Петрова?". Да та, которая писала Никите Сергеевичу Хрущеву и в Туруханск. Петрова? переспросила я, такой не знаю.
Он посмотрел в папку, вынул конверт, с конверта вынул два листа и один третий, маленький, подал мне - читайте. Я увидела твои стихи. Стихотворение прочитала, расплакалась и сквозь слезы сказала: это внучка моя, Варя Бережко. Понятно, сказал он. Они все переменили фамилии.
Потом про тибя, Варя, говорил, что жаль что ты не в Сов. Союзе, был бы из тибя толк сказал. Он потом похвалил председателя туруханского Горсовета, сказал его, тов. Челкаева, письмо одобрили. Коммунист должен быть и дипломатом, добавил он и я узнала, что ты написала и за миня просила, естественно ты Ангел Божий. И стихи твои очень осмысленные, реальные. Слышу и сейчас твои песни, спетые грудным нежным голоском. Покойный Николай Спиридоныч, муж, говаривал, что из нее выйдет или певица или паэтеса а я яму ответила: и то, и другое.
Всё помню и как хлеб ты мне приносила, свою порцию, но я его брала и потом отдавала маме. Ничего не забыла а теперь твоей помочи до смерти не забуду и как умру то мужу расскажу вот ты какая! Мы на кухне даже про тебя говорили. Благословляю тебя чудная девочка. Спасибо родная. Одежды не высылайте на мой век мне хватит да и купить можно мне немножко платят.
П. М. Орлова
Варя сдержала свое обещание и помолилась о здравии болящей девочки Веры, о переводе тов. Челкаева в Москву на ответственную должность и написала президенту Айзенхауэру о благородном поступке Никиты Сергеевича, прося впустить его в Америку. И именно вскоре после получения этого письма президент Айзенхауэр пригласил Хрущева посетить С. Штаты.
Скептики, конечно, не поверят, что приглашение последовало по личной просьбе Вари Бережко. Я лично придерживаюсь другого мнения и твердо знаю, что самый простой случай играет иногда в истории громадную роль.
Лэйквудация дома
Рассказ этот можно начать с китайской поговорки: в жизни каждого человека бывают два счастливых дня - когда он покупает дом, и когда продает его… Впрочем, это может быть вовсе не китайская поговорка, а фраза - придуманная разочарованным домовладельцем. Оба этих счастливых дня я благополучно пережил и теперь хочу рассказать о своих злоключениях в назидание поколениям будущих владельцев недвижимостью.
Случилось всё это ранней весной, в сезон, весьма благоприятный для разного рода легкомысленных поступков. Прогуливаясь с женой по Лэйквуду, в штате Нью Джерси, я увидел домик, окруженный громадными деревьями, на которых уже набухали почки. Как на грех, светило солнце, на лужайке зеленела трава и из земли показывались какие-то желтые цветочки. Дом продавался.
- Зайдем, посмотрим, что это такое, - с невинным видом предложил я.
- Ни за что! - строго ответила жена, олицетворявшая в нашей семейной жизни благоразумное и положительное начало. Помни: у нас уже был дом. Во Франции. И, ради Бога, пожалей и себя, и меня…
Я охотно жалею жену, не прочь пожалеть и самого себя. Но, должно быть, вид у меня был такой несчастный, что в минуту душевной слабости она вздохнула и капитулировала:
- Хорошо. Зайдем. Посмотрим. За последствия я не отвечаю.
Ровно через тридцать минут, после весьма поверхностного осмотра дома, я оказался его счастливым владельцем. С этого момента в жизни нашей, и без того довольно беспокойной, началась вакханалия. Каждый день приезжали маляры, электротехники, столяры, водопроводчики, мебельщики. Они хвалили покупку, что-то вымеряли, стучали молотками, белили, красили, а затем присылали чудовищные счета, которые я тщательно прятал от жены… Через месяц домик похорошел, помолодел, в саду были посажены фруктовые деревья, кусты роз, клубника, малина, сирень, жасмин, - через два года, когда всё это разрослось, я убедился, что половину посаженного надо вырубить… Дальше началась тургеневская идиллия, месяц в деревне, чаепития в беседке с домашним вареньем, сбор урожая помидор и огурцов. По сравнению с рыночными ценами собственные помидоры и огурцы обходились втридорога, но это, конечно, разговор прозаический и настоящего помещика недостойный. Что может быть лучше и вкусней овощей из своего огорода?
В конце недели приезжали друзья. Это было очень приятно. В деревне без друзей скучно и не перед кем похвастаться. Друзья жарили в саду шашлык по особым рецептам, сохранившимся со времен Чингиз Хана, топтали мои лужайки, мешали работать в саду и всё время просили принести им выпить чего-нибудь холодненького… Они садились за рояль в то самое время, когда мы хотели смотреть на телевидении любимую программу, вставали в пять часов утра, бродили по дому, как привидения и варили себе кофе… Но в общем, это была поэзия. Были лунные ночи, из кустов малины выкатывались зайцы, а на рассвете нас будило пение птиц в саду, - птицы явно не думали о том, что подходит срок платить в банк по закладной.
Поэзия продолжалась года три, а затем с домиком начали происходить странные вещи.
В саду умерла лучшая красная роза. Кроты прошли под ее корнями, и роза зачахла. Испортилась водокачка. Ее долго чинили и, в конце концов, пришлось провести городскую воду. Потом буря сломала две старые яблони. Явились рабочие, чтобы убрать сломанные деревья, взяли с меня за это двадцать пять долларов. Надоели помидоры и огурцы. Их уродилось слишком много и в местном "супермаркете" были обнаружены малосольные огурцы кошерного типа, с которыми я никак не мог конкурировать. По совету многоопытных соседей от огорода я отказался.
Зимой случайно остановилось отопление. Трубы замерзли и радиаторы лопнули. На некоторое время наш домик превратился в мастерскую водопроводчика. Он что-то развинчивал, грязная вода текла на начищенные паркетные полы, но водопроводчик утешал меня тем, что могло быть и хуже: котел не лопнул и замена труб и радиаторов обойдется всего в шестьсот долларов. Я радовался и благодарил, - действительно, такая удача!.. Зима в этом году выдалась на редкость суровая. Были снежные заносы, бури, потом проливные дожди, - улица перед домом превращалась в венецианскую лагуну. Впервые за пять лет в подвале отсырела одна стена и по воскресеньям я начал ее лихорадочно закрашивать. Однажды, покуда мы были в Нью-Йорке, буря вырвала дверь закрытой террасы. Полиция приехала посмотреть, не забрались ли в дом воры?.. Воры упустили удобный случай, но пришлось звать стекольщика. Накренилась от ветра и вдруг как-то состарилась беседка. Сосед-американец посмотрел на покосившиеся столбы и посоветовал их немедленно укрепить, - в следующий ураган всё обязательно рухнет. Сосед был явно пессимистом… Но в эту зиму я начал плохо спать. Мне снились катастрофы, протекающие крыши, затопленные подвалы, лопающиеся водопроводные трубы, ураганы, вырывающие деревья с корнями, - полная гамма всех стихийных бедствий. По пятницам, направляясь в Лэйквуд, мы дрожали:
- Что же там еще произошло? Какой нас ждет сюрприз?
Сюрпризов было много. Но главный произошел в тот день, когда я сказал жене:
- Кажется, ты была права. Пора домик продавать.