* * *
- Лэди и джентльмэны, возвращает нас к действительности гид, прошел уже час, а мы еще не видели залы Гойи.
Неужели прошел целый час? Да, чувствуется усталость, уже меньше реагируют посетители на единственные в мире шедевры, собранные в Прадо… Ах, вот они, два знаменитых портрета одетой и раздетой Махи, "Маха вестида" и "Маха денуда"! Перед ними теснится такая же толпа, как перед Джиокондой в Лувре. Когда-то считали, что безумец Гойя уговорил позировать для этих двух полотен свою возлюбленную, герцогиню Альба. Нет, позировала не герцогиня, но Гойя мог это сделать, - такая вещь была вполне в характере этого человека. Он подбирал на улицах Севильи красивых гитан, приводил их в студию и писал с них лики святых. Гойя был последней вспышкой кастильского гения, последним большим испанским художником восемнадцатого века. После его смерти прошло сто лет, прежде чем в мире появился следующий гениальный испанец - Пикассо.
Вся жизнь и всё творчество Гойи были построены на контрастах. Он родился в бедной, почти нищей семье, а потом в жизни сорил, не считая, шальными деньгами. Порочная королевская чета - Карл IV и Мария Луиза Пармская осыпали его почестями и забрасывали заказами; он написал несколько их портретов, которые можно считать жестокой карикатурой, если бы карикатурность не была вообще чужда художнику. Один из этих портретов висит в Прадо. Гойя ужасающе правдиво изобразил физическое и духовное уродство королевской семьи. Сколько самодовольства, надменности и заносчивости на лицах Карла IV и Марии Луизы! Нужно подняться этажем выше, чтобы увидеть "Ужасы войны" - картину расстрела французскими войсками мадридцев 3 мая 1808 года, - производящую впечатление страшной галлюцинации. Недаром Теофиль Готье говорил, что одна картина Гойи дает для понимания Испании больше, чем целая книга.
С 1792 года, когда Гойя оглох, живопись его стала носить совсем иной характер. От "иллюстратора" бытовых сцен в гладком французском стиле он вдруг перешел к страшным маскам-лицам, к уродливым сторонам человеческой натуры. Ему и раньше была чужда всякая слащавость. Теперь от его полотен повеяло жестокой суровостью правды. Гойя выражал в своих вещах только то, что тревожило его ум и беспокойную душу - зверства войны, безжалостную тупость тауромахии, "Капризы" и "Сны", преисполненные уродливой, мрачной и дикой фантазии. В конце жизни он не мог выдержать морального гнета, царившего в Испании, эмигрировал в Бордо и там умер в 1828 году.
Много лет спустя было решено перевезти останки великого художника на родину. Когда открыли могилу, обнаружилось, что голова Гойи пропала. Кто-то ее похитил. Обезглавленный скелет привезли в Мадрид и похоронили в церкви, где Гойя когда-то сделал под куполом роспись - чудо св. Антония.
В послеполуденные часы я сел в такси и попросил отвезти меня в "Пантеон Гойи", так называется церковь св. Антония. Шофер не знал, куда ехать. В путеводителе моем оказался точный адрес и церковь мы, всё-таки, нашли. Двери были заперты. Должно быть, час сиэсты еще не кончился. Я постучал раз, другой. Наконец появился сонный и недовольный привратник и спросил:
- Que quiera listed? Senor Estranjero?
Да, я был "эстранхеро", иностранец, но десять пезет произвели магическое действие: двери тотчас же открылись.
В церкви, построенной в стиле барокко, было светло. С купола лился яркий солнечный свет. Привратник указал рукой на простую плиту у алтаря, на которой было выгравировано имя Гойя.
Под этой плитой покоились обезглавленные останки великого художника.
Я вышел из церкви, позади которой была какая-то зелень, - остатки того самого парка, в котором 3 мая 1808 года французы расстреливали испанских патриотов. Гойя жил рядом, в этом же квартале. Он видел расстрелы, и под свежим впечатлением написал полотно, висящее теперь в Прадо. Оно написано "с плеча", широкими мазками, и оно очень страшное. У Гойи была чисто испанская жестокость и беспощадность.
- Пишите, - говорил он молодым художникам, - чтобы люди плакали, каялись и узнавали Бога! Чтобы сильные делались кроткими, а слабые - сильными.
На полотне "Третье мая" сильные - это те, кого расстреливают, а слабые - солдаты маршала Мюрата.
* * *
Когда-то королевский дворец, построенный после пожара мадридского Альказара в 1734 году, был за городской чертой. Здесь уже начинались леса, а вдали, на горизонте, виднелась цепь розовых гор Гвадарамы, кажущихся миражем в прозрачном воздухе летнего дня.
Теперь Мадрид разросся и приблизился к королевскому дворцу, который был построен с размахом, по-версальски. Для росписи плафона в тронном зале выписали Тьеполо. Украшали два столетия, - всюду гобелены, тяжелые шелка, шитые золотом, портреты королей и инфантов. Дворец пустует со дня отречения Альфонса XIII, но Франко изредка принимает здесь верительные грамоты иностранных послов со всей помпой старой монархии… Впрочем, когда в Испании будет восстановлен монархический режим, а вопрос этот считается предрешенным, дворец снова заживет своей привычной жизнью. Пока что его показывают посетителям дворцовые лакеи в старых, потертых фраках с золотыми галунами.
Туристы идут из зала в зал, любуясь портретами кисти Гойи, Рибера и Веласкеза. Задерживаются перед монументальными королевскими кроватями с пыльными парчевыми балдахинами, бесвкусными подарками, которыми обменивались когда-то королевские дворы, хрусталем и севрским фарфором… Старички-лакеи печально следуют за посетителями и выключают электричество, чтобы люстры зря не горели.
Мы миновали красный тронный зал, в котором один раз в год, после возвращения из летней резиденции в Сан Себастьяно, Франко принимает правительство и дипломатический корпус, салон послов, потом зал, в котором бьют и играют на все лады сотни редчайших часов со сложными механизмами, какие-то спальни, - нам показали восемьдесят комнат, а во дворце их две тысячи! Недаром Наполеон, посетивший дворец во время короткого и неудачного пребывания на испанском троне Жозефа Бонапарта, сказал своему младшему брату:
- Ты здесь лучше устроился, нежели я в Тюильери!
Всё во дворце поддерживается в порядке, но на всем лежит какой-то неуловимый отпечаток запущенности.
- Вот салон, в котором Альфонс XIII и его семья провели последний день перед отречением в апреле 1931 года, - сообщает гид.
Гид - молодой, для него это уже история… А я помню день, когда отрекшийся Альфонс XIII приехал в Париж. На Лионском вокзале, к прибытию мадридского экспресса, собралась целая армия журналистов и фотографов. Альфонс XIII вышел из вагона-салона. Он был в котелке, старался улыбаться, но меня поразило, что нижняя его бурбонская губа как-то особенно отвисла и лицо носило следы бессонницы… Как всё это теперь далеко! Альфонс XIII умер в изгнании и похоронен в Риме. А в Эскуриале, в усыпальнице испанских королей, показывают посетителям пустой, мраморный саркофаг, в котором Альфонс XIII будет погребен после восстановления в Испании монархии.
* * *
Неподалеку от Прадо расположен лучший мадридский парк Эль Ретиро. Множество цветов, фонтанов, широкие аллеи, уходящие к живописному озеру… Некоторые аллеи усажены акациями, чудесными деревьями, которые напоминают наш Юг. Акации в Испании повсюду, особенно много их в Андалузии. Вдруг вспомнил я фразу из романа "Пятеро" Вл. Жаботинского:
- А акация пахнет, как скаженная!
Слово-то какое, - "скаженная", я не слышал его десятки лет! Может быть и в России его теперь больше не знают. Акация пахнет, "как скаженная", только весной, во время цветения, а в августе, когда я был в Мадриде, не было уже ни цвета, ни запаха, - только замечательная зелень. Можно взять, как когда-то, веточку акации и осторожно начать обрывать листочки: "Любит, не любит, поцелует, плюнет, к сердцу прижмет…" Нет, лучше не рисковать в этом возрасте!.. В парке увидел я другое дерево с "рожками" или "стручками", дерево моего детства. Не знаю, как оно называется. С ветвей свисают зеленые рожки. К осени они высыхают, становятся коричневыми, и если потрясти, внутри стучат зерна, похожие на кофейные…
Долго ходил я по Мадридскому парку и удивлялся неслыханному количеству памятников. Испанцы - великие любители монументов и воздвигают их всем: генералам, писателям, художникам, латинским странам, благодетелям, монахам, мореплавателям. Увы, - памятники все бездарные, громоздкие, претенциозные, с аллегорическими фигурами в стиле эпохи королевы Виктории. К слову сказать, разочаровал меня и самый знаменитый мадридский фонтан Сибель с его коротколапыми каменными львами, - так я и не понял, что нашли в нем мадридцы замечательного… В парке Эль Ретиро полезен оказался только памятник африканскому герою, генералу Мартинезу Компону. Его избрали для отдыха бесчисленные голуби, не считающиеся ни с генеральскими заслугами, ни с орденами… В боковых аллеях от разросшихся деревьев было почти темно и удивительно прохладно. На скамьях сидели старики, сошедшие с портретов Гойи последнего периода, какие-то люди с книгами, а молодежь, парами, держась за руки, шла к сверкающему вдали озеру.
Летний вечер медленно умирал, переходя в бархатную, звездную ночь, когда я вернулся в центр Мадрида.
Бой быков в Мадриде
"На Плаза де Торо есть только одно животное - толпа".
Испанская поговорка
Попасть на воскресный бой быков в Мадриде не так просто. Но расторопный портье отеля пообещал всё устроить и через час явился с билетом на "Плаза де Торо". Билет этот в кассе стоит всего пятьдесят пезет. Заплатить за него пришлось ровно в десять раз дороже, - портье долго объяснял, какие живодеры перекупщики… Но зато место замечательное, на теневой стороне и у самого барьера, так что видно будет как на ладони.
В Испании всё начинается с опозданием, кроме боя быков: с серьезными вещами испанцы не шутят. Так как коррида объявлена на пять часов, пришлось пожертвовать сиэстой и отправиться на арену, расположенную на окраине города, пораньше.
Предосторожность не была напрасной. Казалось, весь Мадрид двинулся в сторону Плаза де Торо. Бесконечный поток автомобилей, такси, автокаров, множество пешеходов. Всё это медленно, под палящим августовским солнцем, двигалось в одном направлении, словно руководимое какой-то неведомой силой. Люди шли, перебрасывались шутками. Вдруг произошла заминка и толпа зааплодировала: впереди с трудом пробирался большой автомобиль, в котором сидел матадор в ярком костюме и еще какие-то люди довольно мрачного вида с бритыми, сизыми лицами.
- Хуан Каллеха, - закричали восторженные голоса. - Да здравствует Хуан!
Это был один из матадоров, которому сегодня предстояло убить двух быков. Он сидел в машине, как каменное изваяние, не улыбался, не отвечал на приветствия, напряженно смотрел куда-то в пространство. Из часов, предшествующих бою, самый мучительный для матадора, это час, когда он идет на арену, терзаемый страхом и дурными предчувствиями. С утра он не находит себе места. Завтракает рано и очень легко. Потом отдыхает, слоняется по дому, разговаривает с членами своей "куадрильи", т. е. с помощниками, которые выйдут с ним на арену. Медленно одевается: черные туфли, розовые чулки до колен, узкий костюм с дорогим золотым шитьем. На плечо набрасывает тяжелый парадный плащ "капот де пасео", половина которого, небрежно сложенная, лежит на его левой руке. После парада, которым открывается каждая коррида, матадор сбрасывает плащ и передает его на хранение тому из друзей, кого он хочет особо почтить своим вниманием.
Старые и очень знаменитые матадоры открыто и не стесняясь признают, что выходя на арену, для встречи с быком, всегда испытывают чувство страха.
Доблесть заключается не в том, чтобы не бояться, а в подавлении в себе чувства страха. Нужно двинуться навстречу врагу с каменным лицом, контролируя каждое движение, малейший свой жест. Да и как не бояться? У матадора один шанс из десяти быть изувеченным или убитым. Рано или поздно каждый "спада" попадает на рога разъяренного быка. Счастливцы отделываются раной, но в сезон, с мая до ноября, несколько матадоров погибают на арене. Вот почему с утра тореро, прежде всего, отправляется в церковь попросить Богородицу, чтобы Она "дала ему быка" и спасла от гибели. В Севилье, в церкви Нуэстра Сеньоры Макарены, покровительницы матадоров, я видел в витринах ризницы, рядом со старинными чашами для причастия и драгоценными ризами, шитые золотом костюмы матадоров. Там был костюм Манолетто, который он поднес Богородице незадолго до того злополучного дня, когда разъяренный бык вспорол ему живот на провинциальной арене Линареса… Манолетто был величайшим из матадоров, но и он в минуты откровенности признавался:
- Всякий раз, когда я вижу рога быка, мне хочется от него бежать… Но люди не платят деньги за то, чтобы Манолетто убегал от быка…
В стенах самой Плаза де Торо есть маленькая часовня, куда заходят бойцы перед началом корриды.
Матадоры религиозны и суеверны, верят в приметы, боятся дурного глаза, плохой встречи. В романе Бласко Ибаньеса "Кровавые арены" едущий на бой быков Галлардо бледнеет от страха: его автомобиль должен остановиться, чтобы пропустить похоронную процессию. Приметы не обманывают: в последней главе романа Галлардо погибает, - смертельно раненый бык всаживает в него свои рога.
* * *
И вот, в ослепительном блеске августовского солнца, перед нами вырастают стены арены, построенной по образцу Колизея. Что творится у главных ворот! Толпы людей, не имеющих билета, поджидают снаружи прибытия своих героев, чтобы только прокричать их имя и, если очень посчастливится, притронуться рукой к их плащу… Тут же расположились торговцы мороженым, сластями и водой в глиняных кувшинах с узкими горлышками:
- Агуа фреска… Агуа фреска!..
Стаканов нет, но испанцы пьют воду из этих глиняных амфор особенным образом. Поднимают амфору высоко, на вытянутых руках, забрасывают назад голову и из горлышка льется в рот тонкая струйка холодной воды. За одну пезету можно пить сколько хочешь, пока не закроешь рта. Вся прелесть заключается в том, что ни одна капля драгоценной влаги не прольется на землю, всё попадет прямо в рот… В толпе цыгане продают программы, красочные афиши с изображением быков, бандерильи с бумажными украшениями и стальными гарпунами на концах.
Внутри невольно останавливаешься: какое зрелище! Тридцать тысяч человек сидят на кожаных подушечках, разложенных на каменных скамьях. Подушечки эти иногда играют роль метательных снарядов. Разъяренная толпа забрасывает ими незадачливого матадора, не могущего справиться с быком.
Половина арены на солнце. Для успеха корриды вообще необходимо, чтобы была солнечная, безветренная погода:
- El sol es major torero, т. e. солнце - главный тореро. Солнца в Мадриде сколько угодно, и билеты на стороне "Сола" стоят гораздо дешевле, чем на местах, расположенных в "сомбра". Там, где пекло, там и сидят настоящие любители тауромахии, подлинные "афисионадо" и ценители искусства. Оттуда всё время раздаются рукоплескания, крики, свистки, остроты, - это мадридская галерка. На головах у всех бумажные колпаки, тысячи вееров ритмично работают, стараясь создать хоть какое-нибудь движение воздуха. А в ложах у барьера, на теневой стороне, собрание местных красавиц и знаменитостей. Сюда приходят не только смотреть на агонию быков и на любимых матадоров, но и себя показать.
Ровно в пять на официальной трибуне появляется "президент", распоряжающийся боем. Он машет платком, раздается трубный звук, дробь барабанов, и ворота в центре медленно растворяются.
Начинается "пасео", парад. По совести, это единственный красивый момент всего дня.
Впереди на лошадях едут "альгазило", т. е. церемониймейстеры в черных костюмах и белых жабо эпохи короля Фердинанда II, в широкополых шляпах со страусовыми перьями. За ними медленно, с достоинством, идут в ряд три матадора, герои сегодняшнего дня. Это - не знаменитости и не старые профессионалы, а "новилладос", т. е. новички, сдающие своего рода экзамен на мадридской арене. За каждым матадором шествует в затылок его "куадрилья", четверо тореро и бандерильеры, которые будут на арене испытывать и подготовлять быка. Все они тоже в шитых золотом и серебром костюмах. Тут, может быть, полезно объяснить терминологию корриды. Только один человек именуется "матадор" или "спада": тот, кто убивает быка. Его помощники называются "тореро", но никогда не торреадорами. Торреадор существует только в презираемой испанцами опере "Кармен"… Но вернемся к параду. Дальше на лошадях выезжают две странные фигуры пикадоров, по внешнему виду - испанская разновидность ковбоев. На них широкополые касторовые шляпы с помпонами, короткие весты с черными нашивками, широкие кожаные штаны. Правая нога прикрыта стальными латами, - бык нападает на пикадоров только с правой стороны. В руках длинные пики… Шествие заключают пеоны, некое подобие конюхов. Выводят даже запряжку разукрашенных мулов с бубенцами. Эти мулы уволакивают с арены туши убитых быков.
Процессия подходит к президентской ложе. Матадоры снимают черные шапочки и почтительно кланяются. За ними подходят тореро, бандерильеры, пикадоры и пеоны. "Пасео" кончается, участники его уходят с арены. Остаются только "альгазилы", которые подскакивают к официальной трибуне и просят разрешения начать бой. Президент бросает им ключ от ворот, ведущих к помещению быков. Если всадник поймал ключ на лету, толпа разражается аплодисментами: это доброе предзнаменование. Быки будут храбрые и матадоры на высоте. "Альгазилы" галопом уносятся с арены. Еще один протяжный трубный звук и красные ворота медленно открываются.
На арену вихрем вылетает черный бык.