– Общая склонность к чувственной роскоши мягко-диссонирующих аккордов?
– Боже, – сказала Лиза, – тебе уже можно бросать машиностроение и переходить в Консерваторию.
– Ну что, не ожидала такого от своего варвара-мужа?
Она рассмеялась.
Пусть и левой рукой, но какое утонченное и острое звучание!
Музыка инстинктивная, эмоциональная.
– Скажи еще что-нибудь такое, – попросила она.
– Я только это выучил, – признался Андрей. – Вчера читал твои тетрадки.
– Какие тетрадки?
– Ну записи твои. Дома лежали, на столе.
В первый раз воспоминание о доме не вызвало у нее боли. Словно ее и не касалось, что в двух шагах, за стеной, в тщетной злобе плещутся финские волны и ходит-бродит по сумрачным этажам Кунсткамеры гигантский скелет Петровского гайдука, ищет свой исчезнувший череп… Это все не для Лизы, это больше не имеет к ней отношения. Лизина конструкция стала совсем простой: серия точных повторов темы в непрерывном крещендо, в изменяющейся инструментовке – улыбки, смешки. Наплевать на гайдука. Сами знаете, как это бывает: хоть бы и вся столица содрогнулась, а девица – хи-хи-хи да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Из ресторана пришлось возвращаться пешком: унылая набережная была темна и пустынна, ни одного такси.
Ни прохожих, ни машин. Ни души.
Дворцовый мост был весь залеплен густым туманом, как ватой. Впереди не было видно ни Эрмитажа, ни даже очертаний другого берега.
– А погода-то, наверное, нелетная, – сказал Андрей словно невзначай. – Даже и не знаю, как мне вернуться в Москву.
– На поезде, – ответила Лиза.
Он вздохнул:
– Иди осторожно, а то не видно ни черта, – и рассчитано решительным жестом взял ее за локоть.
Она не отняла руки. Минуту шли молча.
– А вдруг его сейчас разведут, этот мост? – неожиданно спросила Лиза. – Это в котором часу происходит?
– Не помню. Часа в два ночи.
– Я никогда этого не видела.
– А вот мы приедем сюда с тобой летом, на белые ночи, и обязательно посмотрим, как разводят мосты, – сказал Андрей как нечто само собой разумеющееся и сжал ее локоть.
Она не ответила.
2
ЕСТЕСТВЕННЫЕ ИСТОРИИ
– Можно я поднимусь с тобой? – спросил Андрей у лифта.
– Зачем? – Лиза сразу сжалась.
Лучше бы он шел рядом с ней молча, ни о чем не спрашивая. А так…
– Ну пожалуйста, – сказал он. – В конце концов, это просто глупо. Не сидеть же мне одному в холле, дожидаясь самолета.
Лиза помолчала.
– Хорошо, – ответила она, не глядя на него. – Пошли.
В номере была разобранная постель, букет роз и ангелы в окне. Посмотрев на беспорядок, Лиза почему-то подумала, что о разводе они так и не поговорили.
– Когда будем подавать документы? – спросила она.
– Какие документы?
– В ЗАГС.
– Но мы уже ходили с тобой в ЗАГС.
– Я спрашиваю тебя серьезно, – вспылила Лиза. – Когда пойдем подавать на развод?
– Лизонька, – сказал Андрей тихо, – неужели ты так и не передумала?
– Нет.
– Лизонька, ну прости меня.
Она молчала.
В это время за окошком неожиданно вспыхнул фейерверк – такие иногда устраивали поздно вечером на Исаакиевской площади. Голубые и красные огни с шумом полетели во все стороны, заполняя комнату призрачным светом. Веселые яркие брызги до неузнаваемости раскрасили слезливый фасад собора.
– Что это? – удивился Андрей, подходя к окну.
– Фейерверк.
Он резко обернулся к ней:
– Лиза…
– Не надо, – сказала она и попятилась.
– Хорошо, – сдался он. – Делай как хочешь. Можно, я хотя бы сниму тебя на память? Я даже камеру привез, – и он достал из кармана куртки маленькую цифровую камеру. – Прошу тебя. Ну что тебе стоит…
Она задумалась.
Не знала, что ему ответить.
Согласиться? И что? Чем кончится эта съемка? А хочет ли она с ним разводиться? Нет, на самом деле? И вообще, чего она хочет?
– Пожалуйста, – повторил он.
Вот пристал.
В раздумье она выставила вперед плечо: одно, потом другое.
– Тогда уж я станцую, – сказала она.
– Станцуешь? – опешил Андрей.
– Да. Я теперь танцую восточные танцы.
– Ну давай…
Лиза оглядела номер в поисках сокровищ, которые она накупила при выходе из клуба. Вон он, большой пакет – валяется на полу под телевизором. Она бросила его туда, когда зашла в номер и увидела корзину с цветами.
Лиза достала из пакета диск и вставила в маленький проигрыватель.
– Хабиби… я хабиби… – немедленно полилось из колонок.
Андрей не верил своим ушам. Какая-то хабиби – и это у его жены, идущей по жизни под томную звукопись Дебюсси и Равеля.
Лиза подхватила с пола пакет и направилась в ванную.
– Ты куда? – спросил он.
– Переодеваться.
Андрей из осторожности решил оставить это без комментариев.
Через несколько минут она появилась в дверном проеме: прозрачная шифоновая юбка с разрезом до бедра, сверкающий топ из блесток, звонкая бахрома и мониста, мониста… Встала, улыбнулась, округлила руки. Поиграла пальцами.
Андрей включил камеру.
Хабиби, хабиби… Три шажка в диагональ, три – в другую – томно, вкрадчиво, словно кошка, которая охотится за воробьем. Прокрутилась – спина как струнка, голова поднята, третий глаз неподвижен – остановилась, приставила ножку, согнула в колене, пококетничала плечиком: я стесняюсь. Больше нет ни шагов на снегу, ни даже металлического крещендо "Болеро" – только восточная мелодия, густая и вязкая, как рахат-лукум, пропитанный розовым маслом.
"Нижняя волна": бедра выгибаются, удар пахом вперед.
Ах!
Еще один удар.
И опять шаги – во-он к тому мужчине у окна, с камерой в руках. Шаги уже четче, увереннее: кошке не надо больше красться. Птичка попалась.
И – "большая поза", позиция "ключ": одна рука – в сторону, другая – над головой, запястья выгнуты, грудь мелко дрожит. Покрывало летит, руки выписывают затейливые фигуры перед лицом: повращала бедрами – и ну страдать!
Я страдаю. Боже, как же я страдаю…
А вы, между прочим, пока я страдаю, полюбуйтесь: какая фигура, какие волосы. Успевайте поворачивать за мной камеры, когда я поплыву в проходе между окном и кроватью. Правое бедро вверх, вверх, и еще вверх, как учила темная танцовщица.
Но что это с ним, Лиза? Отчего он так бледен? Почему он снимает тебя с такой жалкой улыбкой на лице? Словно прямо сейчас грянется об пол, станет молить прерывающимся голосом:
– Танцуй для меня еще, серебряная царевна. Танцуй, и я подарю тебе топазы, желтые, как глаза тигров, и красные, как глаза голубей, и зеленые, как глаза кошек…
Или закусит губу и скажет себе, что это невероятно, его жена – строгий девический бутон – раскрылась в томную палевую розу, а он здесь совершенно ни при чем. Он не мог ее разбудить, не мог растопить, хоть и любил, и злился на себя, злился на нее, на ее скованность, и даже демонстративно изменил ей с досады, из мести за холодность, а она в это время… И что, это сделал кто-то другой? Чужой, неизвестный дотронулся до его жены волшебной палочкой, и она растаяла, как Снегурочка? Кто-то пришел ночью к башне, под окно, и просил, молил:
– Мелизанда, дай мне свою ручку. Только твою маленькую ручку!
И она наклонилась, и золотые волосы волной потекли вниз и накрыли счастливца.
А он сам видел только ее слезы – взрослый, мрачный, темный муж, король Голо.
– Лизонька, – сказал он, – прости меня.
Она танцевала.
Уж какой там "мой Лизочек так уж мал, так уж мал, что из листика сирени сделал зонтик он для тени"! Императрица Елизавета на сверкающем балу-маскараде.
– Возвращайся домой, Лиза. Я без тебя не могу.
Она танцевала.
– Хочешь, я на колени встану?
Изображение в камере дрожало и прыгало.
Только танцуй для меня, Саломея, и я дам тебе ониксы, похожие на глазные яблоки мертвой женщины. Я подарю тебе сапфиры, большие как яйца, и синие как синие цветы.
Хабиби, моя хабиби, любимая. Да, я – хабиби. Я.
Лежишь у моих ног?
Лежи, лежи.
Ах, хабиби…
– Послушай, – сказал Андрей, когда музыка смолкла, – я тебе все объясню.
Он отложил камеру в сторону и взял Лизу за руку. Потянул, усадил на развороченную кровать.
Сверкающая блестками, звонкая Лиза села рядом с ним, как театральная Жар-птица.
– Я был не в себе, когда это произошло… На Рождество. Не соображал, что делаю. Мне было так плохо, а ты даже не пыталась понять. Тебе было как будто все равно.
– Я же еще и виновата?
– Нет, нет, ты не виновата. Просто на работе было черт знает что… – он помедлил, взглянул на нее.
Она слушала.
– Ты же знаешь, что я хочу открыть большой филиал в Петербурге, – сказал он. – Мне удалось договориться, что мы получим на это крупную сумму из федерального бюджета. Ну, знаешь, развитие города и всякое такое… Я был уже в струе, все шло хорошо, и тут… – Андрей запнулся, подбирая слова. – Словом, обнаружилось, что на эти деньги есть другие претенденты. Конкуренты.
– Что, опасные конкуренты?
– Да какая-то новгородская фирма "РСТ", которую и знать-то никто не знает. Спекулируют только на том, что они не СП, а стопроцентно русское предприятие, и хотят деньги перебить на себя. Сказки рассказывают, что еще займ получат у французов, в "Лионском кредите". И ничего бы у них не вышло, если бы не один тип, советник генерального по финансам. Молодой, черт, но ловкий. Ума не приложу, что с ним делать. Все нервы мне вымотал.
– А что ты, собственно, с ним собираешься сделать? Придушить, что ли?
– Ой, Лиза, мне не до шуток, – мрачно сказал Андрей. – Я в трубу могу вылететь из-за этого козла. И правда придушил бы, если бы мог…
– Ну, Андрюша…
Да нет, – отмахнулся он. – Мне надо как-то его дискредитировать. Документы, что ли, какие-нибудь получить, из которых бы следовало, что им никогда не получить этого французского кредита. Ведь это же блеф, Лиза, сплошное фуфло, – почти закричал он, рассердившись. – Сейчас мои деньги себе возьмут, а потом ищи-свищи. Но доказательств-то нет. Мне бы какие-нибудь финансовые отчеты получить, чтобы с фактами в руках доказать, что этот кредит – сплошное вранье. Но сколько я ни пытался – и через агентов, и взятки давал, ничего не выходит, – Андрей бесился. – И все из-за этого подонка-финансиста. Это он воду мутит, у него связи в Петербурге. Наврал целую гору, и все уши развесили. Шустрый, сволочь.
– Кто же это такой? – удивилась Лиза.
– Да есть там один… ты все равно не знаешь. Некий Дмитрий Печатников.
– Как? – переспросила ошарашенная Лиза. – Дмитрий Печатников?
– Ты что, с ним знакома?
– Кажется, я его видела внизу, в гостинице… – пробормотала она.
Потянулась к столу, достала из ящика визитку. "Дмитрий Печатников. Фирма "РСТ"".
– Надо же, и правда "РСТ", а я не обратила внимания…
– Ну, везде поспел, – сказал Андрей с ненавистью.
– Да нет, нет, – заторопилась Лиза. – Просто он вещи помог мне до номера донести… ну и визитку заодно дал…
Опять игра одной левой рукой. Одним пальцем левой руки.
– А швейцара нельзя было попросить? – насупившись, поинтересовался Андрей.
Темная, темная волна по лицу: кто стоял там внизу, под окном, у башни?
Чей голос шептал словно во сне: "Мелизанда, дай мне ручку. Только твою маленькую ручку…" – и брякали мониста, золотые волосы проливались с башни вниз…
– Почему у тебя цветы в номере? – резко спросил он. – Откуда корзина?
Он сидел на краю кровати, сложа руки и грозно нахмурясь. Глаза его сверкали из-под шапки черных волос. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну.
Лет двести назад барышня Лиза подумала бы на ее месте: "Ах, этот Германн! Лицо истинно романтическое; у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля".
– А какое тебе дело? – огрызнулась Лиза. – Ты бы вообще лучше молчал… Отелло…
Ссора вспыхнула между ними, как внезапно раскрывшееся оперение огненной Жар-птицы.
– Еще смеет меня подозревать!
– Откуда эти цветы?
– Вообще убирайся отсюда… Никто тебя не звал.
– Пусть только попробует… Нет, ну это надо! И здесь он!
– Я тебе сказала, отстань от меня. Я не собираюсь выслушивать эти глупости.
– Вещи он помог донести, козел… И кому! Моей жене! Убью к чертовой матери!
– А я тебе и не жена вовсе. Мы с тобой разводимся.
– Нет, ты моя жена, – сказал он, хватая ее за плечи. Блестки посыпались на одеяло.
– Не трогай меня, – закричала она.
– Моя, – проговорил он, стиснув зубы. СИЛЬНО притянул упирающуюся Лизу к себе и поцеловал в губы.
Ах, Лиза, омочи свои губки в вине, и я допью после тебя кубок.
Зашептались, зашушукались над куполом темные ангелы, перемигнулись с Луной.
Смотри, Лиза, Луна похожа на истерическую женщину, которая везде ищет себе любовника. И она нагая, совсем нагая. Облака хотят одеть ее, а она не хочет. Она явилась совсем нагая на небо. Луна спотыкается среди облаков, как опьяневшая женщина. Ну конечно, она ищет любовника…
Ты как Луна, Лиза, словно янтарная Луна в покрывале из нарциссов. Поцелуй его – ты же искала себе любовника, ты явилась совсем нагая на небо. Откинь голову – шея длинная, гибкая, изящно вздрагивает грудь, струятся руки: пальцы скользят по его спине, запястья изгибаются у него на шее, и живот так быстро ходит: туда-обратно, туда-обратно… Покажи ему на всю музыку, Лиза: удар бедрами, еще удар и "нижняя волна" – сильный удар вперед…
Ах!
И еще раз. И – раз-два-три-о!
Посмотри на его лицо, Лиза. Что с ним? На него словно плеснули красной краской. Его желание направлено на тебя, его желание омывает тебя пенной волной, словно струя шампанского.
И еще его глаза – как ты была права, темная королева! В мире нет ничего прекраснее, чем его глаза. Зрачки, закатывающиеся под веки перед последней судорогой.
В пять часов утра Андрей сказал:
– Ладно, мне надо ехать в аэропорт. У меня рейс в семь тридцать.
– Какой-то ты странный взял билет, – заметила Лиза.
– Ля надеялся, что все именно так и кончится, – ответил он и засмеялся.
– Ты нахал, – спокойно сказала она.
Он вернулся от двери, обнял ее и заглянул в лицо:
– Возвращайся домой, Лизонька. Пожалуйста.
Но она опять промолчала, и он ушел.
А через несколько минут – легкий свист снизу, камешек, царапнувший по стеклу.
Открыть окошко, свеситься вниз со второго этажа:
– Ну что тебе?
– Дай мне ручку, Мелизанда. Только твою маленькую ручку.
С вышины собора смотрят, шепчутся темные ангелы.
– Только твою маленькую ручку к моим губам…
3
НОЧНОЙ ГАСПАР
Однажды в жизни наступает такой момент, когда перестаешь понимать, чего хочешь. Не понимаешь, куда идешь и зачем. Законы логики больше не действуют; создается томительная атмосфера, непрерывная приглушенность, парящая над всем происходящим.
Лиза медленно закрыла окно.
Обернулась.
Вчерашняя гостья сидела в кресле, но ее красочное оперение было сложено. Блестящие синие глаза, сверкавшие с перьев накануне, прикрыты тяжелым страусиным пухом, остановлены в неживом оцепенении. В полутьме белело только женское лицо: бриллианты в ушах и накрашенный рот.
– Ну что, моя маленькая Мелизанда, – сказала она тихо, – вот ты и танцуешь.
Лиза улыбнулась.
– Ты быстро делаешь успехи. Ты уже поняла, как становятся шпионками. А ведь совсем недавно тебе казалось, что это не имеет к тебе ни малейшего отношения.
– Но… я… с какой стати? – попыталась защититься младшая. – Почему вдруг я шпионка?
– Обманываешь меня, себя обманываешь, – старшая говорила ровным, монотонным голосом. Драматизм напряженности достигался без подчеркнутого нагнетания эмоций, оставаясь в рамках медлительного, ничем не нарушаемого движения. – Разве не об этом ты подумала час назад?
– О чем – об этом?
– О том, как станцуешь новый танец. Как ты получишь нужные документы: выпросишь, выкрадешь, раздобудешь. Разве не так?
– Да бог с тобой, – отмахнулась Лиза. – Это же причинит огромный вред Диме.
– А нам наплевать на Диму.
– Ты думаешь, я должна помочь Андрею? Но он меня об этом вовсе не просил. Хуже того, он просто взбесится, если я принесу ему эти документы. Ты видела, какой он ревнивый? Да он с ума сойдет…
– А нам и на него наплевать.
– Так зачем же тогда?
– А попробовать коготки, – ответила Мата, и в сложенном павлиньем хвосте на секунду вспыхнуло что-то алое. – Ты же хочешь, я знаю, что ты хочешь. Я же говорила, что после танца ты попросишь голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.
– Ты думаешь? – нерешительно спросила Лиза.
– Я уверена в этом, Саломея.
– Ну, может быть… Заодно и денежные проблемы уладятся, и потом, хотя бы раз я почувствую свою нужность, полезность. Я сыграю важную роль в развитии дела моего мужа. Это, конечно, было бы приятно…
– Нет, все не то, – возразила старшая, по-прежнему не повышая голоса: только оттенки звучания в пределах узкого диапазона сдержанной динамики. – Обманываешь меня, себя обманываешь.
– Что же тогда?
А вот что: "Шахерезада". Могучий царь Шахрияр уезжает на охоту. Он нежно прощается с любимой женой Зобеидой: она лежит на подушках, томная, темная, блестки, газ и шальвары, она машет царю рукой, утирает слезы платком. Царь уезжает – и резной, ковровый, золоченый гарем в скорби.
Звук охотничьего рога.
Уехал, уехал!
Скорее: открыть запретную дверь, выпустить пылкого черного раба в жемчужном нагруднике. Танцевать с ним посреди сцены, и на возвышении, и под балдахином. Порхать, есть сласти, пить вино: разве одинокий кубок в тиши гарема, среди наскучивших подруг был бы так сладок?
И пусть внезапно вернувшийся царь пронзит молодого раба кинжалом! Даже если самой придется умереть, – ты открыла запретную дверь, Зобеида.
Ты играла.
Мы, красивые, – коварны.
Мы, коварные, – красивы.
Коварство – это смысл красоты. Это ее сок.
– Так что, просто ради удовольствия обмануть всех вокруг?
– Это совсем не просто, маленькая царевна. Ты не знаешь, какая это радость, когда мужчины, серьезные, взрослые, с большими деньгами, с государственными делами, о которых они не считают нужным нам рассказывать, оказываются простачками, дурачками, сами не знают, что болтают, не понимают, что говорят. Вот только правым бедром вверх, и еще раз вверх – и план наступления Нивеля уже лежит у меня на подушке. А потом, хоп! цок-цок каблучками! – и вот она, диспозиция высадки немецких подводных лодок на марокканском берегу.
За однообразным звучанием голоса танцовщицы, неумолимого и ужасающего в своей простоте, вставало зловещее видение первой мировой войны, запах гари и железа, мрачные фантазии о призраках и виселицах.
– Ну да, конечно, ты же была шпионкой, – сказала одурманенная Лиза. – Ты шпионила за немцами для французов? Или наоборот – за французами для немцев?