Книга вышла 28 апреля 1966 года, а 30 апреля у Мими был день рождения. Утром в книжном магазине Монтерея состоялась презентация с раздачей автографов, вечером в доме самой старшей из сестер Баэз - Полин, незадолго до того тоже переехавшей в Калифорнию, - Дик устроил для жены вечеринку. У одного из гостей, почти незнакомого им приятеля Полин, был мотоцикл, на котором Фаринья с хозяином отправились кататься. Сорок минут спустя Мими услыхала вой полицейских сирен.
Тот, кто видел затянутые вечерним туманом калифорнийские дороги, знает, что по ним даже на четырех колесах опасно ездить быстрее сорока миль в час. Подстегиваемый радостными воплями Дика Фариньи, мотоциклист разогнал машину до девяноста. Они не вписались в поворот. С тяжелыми травмами водитель был доставлен в больницу, пассажир погиб на месте. Все.
Несмотря на трагедию, критика приняла роман мягко говоря, прохладно. Из более чем десятка современных книге рецензий положительной оказалась лишь одна. В такой реакции не было ничего удивительного, господа литературоведы привыкли к литературе совсем другого сорта. Вместе с Ричардом Фариньей о себе заявляло новое поколение, с которым никто не знал, что делать. Действительно, кто он такой - Гноссос Паппадопулис, совершенно очевидно "альтер эго" автора? Грек с претенциозным именем? Странник, который так носится со своей Исключительностью, что сам не верит в ее существование? Прометей, Дракула, Святой Дух, Пластиковый человек, хранитель огня, вечный девственник - и все это в одном лице? Преданный или предатель? "Среди больных обладать Иммунитетом" - это кредо? В конце концов, критика назвала главного героя романа антигероем и на том успокоилась.
Ричард Фаринья прекрасно знал, о чем его книга. В коротком эссе, которое должно было появиться в одной из сан-францисских газет 1-го мая 1966 года, он писал: "Разрешение конфликта между Внутренним и Внешним (микро- и макрокосм) - вот, между прочим, совершенно определенный мотив, которым руководствуется главный герой. Школьному учителю, считающему этот конфликт невразумительным, я бы рекомендовал теорию происхождения Вселенной на стр. 237. Для скромников, кто видит в книге неприкрытый секс, подойдет калькуляция на стр. 106. "Минитмэнам", заподозрившим в гедонизме протагониста замаскированный призыв к бунту, настоятельно советую обратиться к тому месту в романе, где немец анализирует третье измерение. Все прочие вопросы предлагаю оставить до воскресенья 1-го мая, где во время встречи в книжном магазине "Дискавери" я обещаю поискать ответы среди коллекции керамических голов".
Встреча, по очевидным причинам, не состоялась.
Время, как обычно, все расставило. Книга выдержала шесть переизданий, последнее - в серии издательства "Пингвин" "Классика двадцатого века"; в 1971 году был снят фильм с тем же названием, по общему мнению - неудачный. В том же году рассказы и стихи Ричарда Фариньи друзья издали в сборнике "Долго возвращаться, долго уходить"; в середине 70-х на Бродвее прошел спектакль "Ричард Фаринья" с никому тогда не известным Ричардом Гиром в главной роли; записи выступлений, два альбома, посвящение на первой странице "Радуги земного притяжения" Томаса Пинчона и множество цитат, на которые натыкаешься повсюду, от песен Джима Моррисона и словаря слэнга до газетных статей на экономические и бытовые темы.
"Собери свои печали", - пели они под проливным дождем на фолк-фестивале в Ньюпорте, и толпа в несколько тысяч человек пела вместе с ними:
Бестолку кричать, плакаться в жилетку,
Имена печалям раздавать -
Времена плохие, времена глухие,
Никто не в состоянии понятьНо если ты вдруг сможешь собрать свои печали,
То все отдай их мне.
Тебе осточертело, а я найду им дело -
Отдай печали мне.Бестолку бродить, прятаться под крышу,
Смотреть на след блуждающей звезды -
Никого рядом с ласковым взглядом,
Никто не понимает, кто же ты.Бестолку спорить, шарить в темных окнах,
Разглядывая тень чужой мечты.
Много ошибок, глупых улыбок -
Никто не видит то, что видишь тыБестолку скитаться, рыскать по дорогам,
Никто не скажет, как тебя найти.
Много тропинок, много запинок,
И нет никого позадиНо если ты вдруг сможешь собрать свои печали,
То все отдай их мне.
Тебе осточертело, а я найду им дело -
Отдай печали мне.
…Еще бы он этого не знал, "сумасшедший муж сестренки Мими и мистическое дитя тьмы" - так писала о Дике Фаринье Джоан Баэз. Микро- и макрокосм, свет и тьма - чего больше в его книге: все испытавшей мизантропии Одиссея или плюшевой радости Винни-Пуха?
Бум-бум-бум, вниз по дурацкой лестнице.
Фаина Гуревич
Это - МИМИ
"Я должен скоро покинуть Сцену…"
Бенджамин Франклин
из письма Джорджу Вашингтону 5 марта 1780 года
КНИГА ПЕРВАЯ
1
Гноссос находит дом. Фицгор и Хеффаламп видят призрака. Разработан план поиска пропитания. Кассирша знакомится с королем Мексики.
Теперь в Афину.
Юный Гноссос Паппадопулис, плюшевый Винни-Пух и хранитель огня, возвращался из асфальтовых морей и великих пустых земель: о, автотрасса номер 40 и нескончаемый 66-й тракт, и вот я дома, среди проеденных ледником ущелий, пальчиковых озер и прекрасных дев Вестчестера и Шейкер-Хайтс. Встречайте меня - с моей трескучей ложью, топотом огромных сапог и бурлящими от идей мозгами.
Домой в Афину, где Пенелопа корчится в возвышающей страсти измены, где Телемах уже нацелился, чтобы ударить ненавистного отца в пах ногой, где старый терпеливый Аргус трусит навстречу усталому хозяину, готовый вонзить клыки в его сведенную судорогой ногу и залить ее пеной смертельного гидрофобного ужаса. Так здравствуй же,
псих, что из снов
возвратился домой,
сатир, чтоб
косить косой,
пока не высохла роса, а есть солнце или нет, не так уж важно, ибо в этих холмах, вознесенных геологическими векторами и провалами, всегда слишком много дождя.
Топоча по вздыбленному склону, разметая подошвами усыпанные пеплом снежные курганы, воняя зайцами и олениной, и выдыхая анисовый аромат некой восточной жидкости. Никто его не видел (а если кто и видел, то их свидетельства отметались как невозможные, ибо людская молва постановила: дикие ослы Большого Каньона выели ему глаза после того, как распростертый у края Светлой Тропы Ангелов он умер от жажды; в Нью-Мексико татуированные пачуко сожгли его заживо тысячей вымоченных в царской водке сигарет; в Сан-Францисском заливе его сожрала акула, выплюнув ногу на берег Западной Венеции, и еще, если верить Г. Алонзо Овусу, он замерз до синевы в Адирондаках), и вот теперь он бредет вперевалку от тех озер (его нашли на куче сосновых веток: ноги сложены в полный лотос, знак загадочной касты на месте третьего глаза, абсолютно голый, с эрекцией - таким его обнаружили Дочери Американской Революции из Сент-Реджис-Фоллс, когда отправились наблюдать за повадками зимних птиц).
Я невидим, часто думает он. Я - Исключение. Мне дарован Иммунитет, ибо я не теряю хладнокровия. Полярность выбрана произвольно, я не ионизирован и не обладаю валентностью. Называйте меня инертным и бесцветным, но Берегитесь: я Тень, я волен покрыть собою человеческое сознание. Кто догадается, какое зло таится в сердце человека? Я Дракула, смотри мне в глаза.
Оторвавшись от горохово-зеленой стены городской автобусной станции, он волочит ноги по улице с безжизненным названием авеню Академа; он плотно закутан в парку (одеяло Лайнуса, тепло лесов, портативное чрево), а рюкзак набит тем, что необходимо ему в этой жизни: кодограф Капитана Полночь, сто шестьдесят девять серебряных долларов, календарь нынешнего 1958 года, восемь пузырьков парегорика, целлофановый мешочек с экзотическими семенами, пакет листьев виноградной лозы в специальном хумидоре, банка феты, обрезки проволочных вешалок, заменяющих шампуры для шашлыков, рубашка от бойскаутской формы, две палочки корицы, крышка от сельдерейного тоника доктора Брауна, смена белья с этикеткой "Ткацкие плоды", выкопанная на распродаже в "Блуминдейле", запасная пара вельветовых штанов, бейсбольная кепка 1920-х годов, губная гармошка "Хенер"-фа, шесть кусков вяленой оленины и произвольное количество свежеотрезанных и засоленных заячьих лапок.
Пролистывая около автостанции пачку нераспроданных афинских "Глобусов", он наткнулся на объявление: в доме номер 109 сдается на время весеннего семестра квартира. Теперь он кружил перед этим домом, пыхтя после подъема, прицениваясь, вычерчивая пути к возможному отступлению, пересчитывая окна и двери. Кирпичный дом в деревянном каркасе, американская готика, свежая краска, белая отделка, швейцарские резные наличники на окнах. Легкий пасторальный налет, так славно проснуться майским утром в обжигающем похмелье и, запрокинув голову, вдыхать аромат незабудок.
Он неуверенно постучал и был встречен девушкой, тоньше которой никогда раньше не видел. Махровый халат с воротником из кошачьего пуха, длинные каштановые хвосты перетянуты желтыми аптечными резинками, бровей нет.
- Вы пришли насчет квартиры?
Английский акцент. Убийца кипрских крестьян; врожденная антагонистка, будь осторожен. Соври:
- Меня зовут Иан Эвергуд, мисс, вы абсолютно правы. Позволите взглянуть?
- Здесь беспорядок - мы как раз переезжаем в квартиру над Студенческой Прачечной. Вы знаете, где это?
Боже мой, высокие каблуки с халатом, под ним что-нибудь есть? Будь благоразумен.
- Не уверен - я больше года отсутствовал, а здесь все время что-то меняют. Роскошная квартира.
- Да, неплохая.
Чертовски умно. Именно квартира, а не хата. Она меня разглядывает.
- Я немного охотник. Был в Адирондаках. Придется вам простить меня за такой вид.
- Охотились? На животных?
- Некоторым образом.
- Как это ужасно. Убивать несчастных маленьких существ, которые не могут дать сдачи.
- Вообще-то, это был волк. Медведь-шатун.
- Правда? Медведь? Проходите уж, какой смысл стоять в коридоре.
- Четвертовал троих детей, пока я до него не добрался. Ужас, ужас. Выстрел, однако, получился превосходный.
- Вы англичанин?
- Грек.
- А-а.
Зря, можно было сказать что угодно. Попробуем еще раз.
- С примесью крови Маунтбаттенов. Мебель здесь останется?
- Вот эти два плетеных кресла - их, - она кивнула в сторону запертой створчатой двери в соседнюю квартиру. - Третье мое, и это парусиновое тоже. Могу продать, если вам действительно нужно, они не очень удобные; по крайней мере, сидеть неудобно.
А что удобно? Кожа у нее над глазами изгибается, как настоящие брови. Почему бы не попробовать. На кухне что-то булькает, может, пожрать на халяву?
- Мне бы все равно пригодились. А у вас там не чайник кипит? Я просто заглянул посмотреть…
- Да, конечно. Смотрите как следует, вы первый. - Ушла в кухню, боже, она еще и в чулках. - Вам со сливками или с сахаром?
- И с тем, и с другим. - Спальни нет - просто часть комнаты в дальнем углу отгорожена бамбуковыми шторами, не очень хорошо. Но все остальное вполне прилично: абажуры из рисовой бумаги, белые стены, индейский ковер, широкий диван, камин. Посмотрим, что в кухне.
- Меня зовут Памела, - сказала девушка, наливая через деревянное ситечко чай в кружки без ручек. Халат слегка приоткрылся у шеи, кошачий пух отогнулся, светлые волоски на груди, от которых - острый спазм желания.
- Вы на каком факультете? - В промежутке между двумя чашками.
- Астрономия, - соврал он. - Теории происхождения, разбегающиеся галактики, квантовая механика, и все такое. А вы?
- Архитектура.
- Как получилось, что вы не в общежитии? - Есть надежда.
- Я на пятом курсе. Кухня вам нравится? Холодильник громадный, и хозяин дает столовое серебро. Ваша фамилия действительно Эвергуд?
- Взял фамилию матери, когда отец ушел к бенедиктинцам.
- А. Я просто из любопытства.
- Ничего. Теперь шлет мне бренди и монастырский хлеб. Чай потрясающий. Памела - а дальше?
- Уотсон-Мэй. Вы действительно застрелили медведя-шатуна? Это же, наверное, очень опасно?
А то. У тебя мороз по ляжкам от одной только мысли. Жаль, еще рано, никогда не удавались дневные спектакли. Хорошо, что парка длинная, а то бы заметила. Не люблю тощих, но эти каблуки и волосы. Нажмем немного:
- Не обязательно. Все зависит от человека и от первого выстрела. - Хо-хо.
- Да, конечно.
- Нужно или сразу бить наповал, или обходить и стрелять в сердце. Но это тяжело вспоминать. У вас нет ничего покрепче?
- А не рано?
- Сегодня можно.
- Где-то должен быть джин и, кажется, осталось немного скотча.
- А "Метаксу" вы не держите?
- Что?
- Скотч будет в самый раз; его можно прямо в чай. Попробуйте, хорошо успокаивает нервы, как я всегда говорю, ха-ха.
Она налила скотч и, чуть разведя ноги, села в парусиновое кресло. Халат задрался выше коленных чашечек, чахоточная рука вцепилась в воротник у самой шеи. Гноссос решил, что ему срочно нужен "Пэлл-Мэлл" с парегориком - отфильтровать боль, чтоб не лезла в мозги. Скотч помогал, но мало.
- Так вам понравилась квартира?
- Сколько за нее нужно платить? - Вопрос и глоток.
- Семьдесят долларов; если с кем-то разделите пополам, то, соответственно, тридцать пять.
- Конечно. А свет-вода?
- Все, кроме телефона - я могу его оставить, если вы вернете мне задаток.
Не вопрос.
- Кто там живет? - кивок, - за дверью?
- Раджаматту. Джорж и Ирма. Они из Бенареса, кажется, но очень милые люди. Целыми днями пьют джин с тоником, и еще гранатовый сироп, никого не беспокоят.
Есть какая-то связь?
- Чем они занимаются? В школе, я имею в виду.
- Джордж, кажется, учится на администратора отеля. Теория обслуживания, бакалавр по барам, в таком духе.
Радушный прием в пенджабском "Хилтоне". Паппадопулис вылил себе в чашку все, что оставалось в бутылке.
- Пожалуй, я сюда перееду, старушка. Нужно разговаривать с агентом?
- Нет, будешь платить мне. Хозяин живет за городом.
А мышам раздолье?
Раздался робкий стук в дверь. Памела крикнула:
- Минуточку, - поставила чашку, плотнее запахнула воротник из кошачьего пуха. Полиция? Разъяренный папаша? Знакомый голос ничуть не изменился.
- …объявление в газете; вот и подумал, нельзя ли взглянуть…
- Мне очень жаль, но здесь мистер Эвергуд, он, видимо, ее снимет.
- Уж не Фицгор ли это? - В дверь просунулись морковно-рыжие патлы и веснушчатый нос, от неожиданности побелевший.
- Господи Иисусе.
- Заходи, старик.
- Но ты же сдох! Замерз на каком-то севере. Есть бог на свете, Папс.
- Я воскрес, только и всего. И выбирай слова. Папс - это кастрированный папуас.
- Мне плохо.
- Пэм, можно налить этой дохлой редиске чуть-чуть джина из той бутылки? Располагайся, чучело, в моей новой хате, отдыхай. - Он встал, потряс вялую руку, похлопал низкорослого приятеля по плечам и подтолкнул к плетеному креслу, куда тот и провалился со слабой улыбкой.
- Блин, кроме шуток, тут было столько воплей. Какая-то история с Большим Каньоном, но потом тебя видели в Лас-Вегасе.
- Всего лишь тепловой удар, старик, искал богов солнца на Ранчо Привидений. Ты знаком с Памелой?
Фицгор судорожно кивнул и недоуменно уставился на коктейль цвета вишневой кока-колы.
- Это гранатовый сироп, - объяснила девушка. - Так пьют в Бенаресе.
- Еще говорили, что в Сан-Францисском заливе…
- Меня вытащил фараон. Рыба-молот отъела ему ногу; такая вот сокрушительная ирония - спастись в законе.
- Мать-Богородица!
- Ничего божественного. Обычный легавый. Кажется, ему дали очередную лычку, медальку с Микки-Маусом, точно не помню. Ладно, где Овус?
- В больнице - приходит в себя после моно. Еще ходят слухи про триппер.
- Никакого воображения у этого Овуса. Надо будет навестить. Допивай свой джин, прошвырнемся по кампусу.
- У меня лабораторная, Папс, школа же началась. Ты вернулся учиться или как?
- Всего понемножку. - Многозначительная ухмылка. - Оформляться еще не поздно?
- Могут оштрафовать на пять долларов, - сказала Памела; она включила проигрыватель и поставила пластинку, подхватив полупраздничное настроение. Девушка не без способностей, проскочила мысль. Фетиш?
- К черту, - сказал Фицгор. - Гуляю лабу.
- Вы из ирландцев, мистер Фицгор? - спросила Памела. На пластинке оказался Бах. Блин, до чего же они все одинаковы. Одна и та же полудюжина долгоиграющих дисков, стандартные книжки, восемнадцать перфокарт для "Унивака" в бирюзовом чехле, рядом фотография любимой подружки из женского землячества. Бетховен, Брубек, избранные симфонии, "Пророк", тщательно подобранные антологии, "Теперь нам шесть".
- Зови его христианским именем, Памела. Харди набожен, блюдет традиции.
- Харди, это действительно так?
- Повелось издавна, - сказал Фицгор. - Ирландский Салем. Предки из Бэк-Бэя.
Теряем время.
- Мисс Уотсон-Мэй, - Гноссос перешел на формальный тон и встал, - нам действительно нужно бежать. Квартира просто прекрасная, но есть одна вещь, о которой я должен предупредить, - это шум.
- Вы его не любите?
- Он его производит, - сказал Фицгор.
- Постоянно. Ничего не могу поделать, греческая натура берет свое.
- Если честно, мне это безразлично.
- На самом деле моя фамилия Паппадопулис. Зови меня Гноссос, если не против, Г - приглушено, ладно? До новых встреч. - Со слегка разочарованным видом она выключила Баха. Разочарована тем, что мы уходим? - Ты вечерами дома?
- Видимо буду паковать вещи.
- Может заскочу. Так и передай Раджаматтам. Мы с Фицгором, как ты это называешь, разделим квартиру пополам.
- Погоди, - последовал протест. - Я хотел один, мне нужно заниматься…
- Хаа! - проревел Гноссос, - еще как будешь. Не сомневайся.
Спустившись по заледенелым ступенькам, они вышли на улицу и двинулись по склону пологого холма вверх, к кампусу. Повсюду горы расползающегося снега, типичная зима Мистических Озер, не ко времени налетевшая с севера; зловещее небо распухло, непрерывно вываливает из себя огромные ворсистые хлопья, они сглаживают яркость спектральных тонов, стерилизуют очертания и глушат звуки, не впуская первые потоки оттепели, первые прищуры безоблачного солнца. Я не ионизирован и не обладаю валентностью.
Но есть дыхание души
того, кто мертв настолько, что
себе не говорит в тиши...
- Что-нибудь вообще происходит, Фицгор?
- В каком смысле?
- В смысле дряни.
В ответ - шепот, рыжая голова по-черепашьи спряталась в капюшон, глаза забегали вверх-вниз по переполненному проспекту, окнам и дверям, где в каждом - яйцеклетка судьбы, дожидающаяся оплодотворения:
- Ты имеешь в виду наркотики ?
- Что там насчет Овуса, он точно не закосил?
- Нет. Ни разу с тех пор, как ты уехал. И говори потише, я хочу получить диплом. Осталось всего полгода, знаешь ведь.
- Еще бы. А что сейчас в "Черных Лосях", как Толстый Фред?
- Белые туда не ходят - никто.