Памела его узнала. Она шепнула что-то Моджо, помахала, бессмысленно хихикнула, затем повернулась и заспешила дальше. Хип в шоферской фуражке нес за ней шлейф. На удивление ловко, ничего не перепутав, он усадил всех в автобус и надавил на клаксон. Несколько человек захлопали в ладоши, задребезжали жестянки, Хеффаламп, пожав плечами, швырнул куда-то свою чечевицу, и микроавтобус медленно отъехал от обочины. На углу его встретили два университетских полицейских мотоциклиста из ведомства проктора Джакана и под вопли сирен повели вниз с холма.
Гноссос глупо таращился на букетик зверобоя. Какая-то сахарная тошнота обволокла все его органы чувств, словно он наелся леденцов и заварного крема, одновременно разглядывая неприличные открытки. Толпа на газоне по-прежнему махала руками, Джек с Хеффом обернулись и одновременно произнесли:
- Куда, страдалец?
Он вздохнул и закрыл глаза. Что тут скажешь?
- На свежий воздух, детки. Надо прочистить трубы.
- Может в "Снежинку"? - Джек. Он раздавил бы ее взглядом, если б смог.
Когда они ехали вдоль ручья Гарпий, Хефф, наконец, присвистнул и сказал:
- Столько денег. Ух.
- Подумать только. - Джек нажала на газ. - Без "Юнивака" не обойдешься.
Целую минуту они молчали. Потом Гноссос спросил:
- Каких денег?
- И речи быть не может, если дать себе труд хоть чуть-чуть подумать.
- Машина вписывалась в поворот, верх открыт, и она ничего не слышала.
Гноссос с увлечением запихивал в рюкзак цветы, волосы трепало ветром.
- Каких денег? - опять спросил он, на этот раз - громче.
- Просто жуть, - сказал Хефф - он тоже ни черта не слышал. - Только бабки его и удержат, да и то ненадолго. Доволен, как слон.
- Куда они едут? - спросила Джек.
- Фицгор говорит, в Монако, - ответил Хефф, Гноссос тем временем стонал и лупил себя по коленкам. - Никаких заморочек с налогами, близко от границ, Швейцария под боком, отсидеться в горах, если что, и так далее.
Гноссос пригасил раздражение, дождался, когда Джек притормозит перед поворотом, затем сунул голову как раз между ними и заорал:
- Каких денег, чертподери?!
Хефф оглянулся.
- У нее нефтяные бабки, старик. Что значит "каких денег"?
- Нефтяные бабки? - слабо повторил Гноссос.
- Фицгор тебе не говорил? Он их и познакомил, если ты не знаешь.
Молчание.
- "Холдинг Уотсон-Мэй", - объяснила Джек, вновь нажимая на газ. - Она единственный наследник.
- Наследница, - поправил Хефф.
- Восемьдесят миллиардов долларов. - Джек.
- Примерно. - Хефф. - В золоте.
- Подумай только. - Джек.
Гноссос на заднем сиденье, в полуобмороке, теребя пальцами почти уже безденежный рюкзак, с задумчивостью идиота пробормотал себе под нос:
Я и думаю.
Думаю, бля.
13
Блэкнесс, птицы и пчелы. Гардемарин Фицгор на полу туалета. Явленная Дефлорация. Дэвид Грюн объясняет третье измерение.
И все же, он был влюблен.
Любовь - утешение. Как ярмарочная панацея, что лечит симптомы, а не болезнь, она смягчала тревогу, боль и сомнения, успокаивала страх и бессонницу, разгоняла доступных демонов и даже служила мягким слабительным. Конечно, контрольные системы вернутся в прежнее состояние, едва скорость превысит звуковую. Тревога вцепится, подкравшись на шести когтистых лапах, боль завопит во всю глотку прямо во внутреннее ухо, из темноты вывалятся демоны с ядовитыми клыками, из заплесневелого буфета, шипя, поползут сомнения, бессонница прольется слезами, запор скрутит кишки. Пока же скорость оставалась под контролем, и Гноссос предпочитал держать ее там, где слышен звук собственного мотора.
Грезя на ходу, но четко ощущая, что пришло время для Явленной Дефлорации, он углубился в перелески. "Импала" давно отправилась в "Снежинку", а он брел по вздувшейся жирной грязи вдоль ручья Гарпий. В воздухе - аромат нетерпения. В ветре - звуки наркоза. Он ориентировался по невидимым дугам магнитного потока, ионизируясь больше, чем хотелось бы, и скоро вышел на болотистую, утыканную пнями площадку перед домом Блэкнессов. Несмотря на яркое солнце, земля под соснами была мрачной и сырой, а один из пней оказался не пнем, а Калвином Блэкнессом в полном лотосе. Он сидел под деревом в глубокой задумчивости, глядя в никуда и закатив зрачки внутрь погруженной в раздумья головы. В двадцати футах под ним рычал и бурлил ручей, набираясь энергии от талого снега, утаскивая с собой ветки, куски рыхлого дерна, эрозию и камни. Гноссос осторожно приблизился - он устал после долгой прогулки, ему не хотелось никого беспокоить, тем более, что Блэкнесс не реагировал. Тогда он уселся неподалеку и принялся грызть цветок. Постепенно молчание стало невыносимым.
- Калвин, - рискнул он.
Но из глубин своего транса Блэкнесс ничего не ответил. К голове его привязана веревочой небольшая круглая гирька - прижимается к бровям на месте третьего глаза. Пальцы сложены изящными дугами и овалами, ладони обращены вверх, изо рта слышится низкое мычание. Звук гармонировал с этой необычной тишиной - на такой частоте трепещут крылья тысяч насекомых. Присмотревшись, Гноссос увидел, как из древесных почек падают пчелы и осы, оглушенно валятся прямо с неба, осоловело машут крыльями, слетаясь из бесконечности измерений. Они роились и кружили, они радостно сталкивались друг с другом, плыли в модуляции собственного полета, парили в текучем танце, пока Блэкнесс не прервал его неожиданным вскриком. Они разлетелись и пропали. Два глаза неторопливо открылись.
- Нет, - сказал он, вместо овалов, складывая пальцы в круги. - Так неправильно.
Гноссос подался вперед, губы уже сложились, чтобы спросить: что? Но Калвин снова закатил глаза, и слепые белки уставились в никуда.
Появился новый звук: чириканье, щелканье перьев. Голова качнулась, стала описывать короткие дуги, и Гноссос испугался (хоть и несколько отстраненно), в своем ли старик уме. Но тут на зов неожиданно прилетели два зимородка. Они вертелись друг вокруг друга, они кружились, словно их притягивало к общему центру, трепетали, оставаясь на периферии невидимого колеса. Но прежде чем их успело затянуть в воронку, голос Калвина осекся и прервался. Птицы камнями упали в бегущий ручей, подняли тучу брызг, затем взлетели, держа в клювах сверкающих и бьющихся рыбок.
Когда их крики окончательно умолкли, а прежняя тишина установила в воздухе свой порядок, Блэкнесс медленно покачал головой и разочарованно развел руками. Похоже, у него что-то не получалось. Не решаясь пошевелиться, Гноссос ждал, когда тот заговорит.
- Нет, - сказал наконец Блэкнесс. - Кажется, бестолку. - Глаза вернулись на место, он снял со лба гирьку. Осталось овальная ямка, но она быстро разглаживалась.
- Что происходит, старик?
- Бестолку, - повторил Блэкнесс.
- Бестолку?
- Давно ты здесь сидишь?
- Не очень. Пришел перед самыми пчелами.
- А-а. - Он опустил гирьку в карман рубашки.
- Калвин?
- Гмм?
- Ты себя нормально чувствуешь?
- Что?
- С тобой все в порядке?
- В каком смысле?
- Ладно, не обращай, это я так.
Блэкнесс бросил быстрый взгляд на руки, помолчал, затем сказал:
- Не вини себя. - Он выговорил эти слова так, словно они были частью долгого и сложного разговора, тем не менее, как-то связанного с происходящим.
- А?
- За Моджо.
- Что?
- Это не твоих рук дело, Гноссос. Зло, - он на секунду запнулся, почти вздохнул, - зло, чтобы стать очевидным, не нуждается в заклинаниях. Часто оно действует само. Ты увидишь.
- Что увижу?
И снова долгая трепетная пауза.
Но добравшись до дома со швейцарскими наличниками и войдя в квартиру, Гноссос обнаружил над унитазом рыжую голову Фицгора.
На полу валялись оловянные кружки, латунные тарелки, медные охотничьи рога и девятнадцать пустых склянок. Последние совсем недавно были заполнены аспирином, "бафферином", "анацином", кофеином, мепротаном, молочком магнезии, вазелиновым маслом, парегориком, спиртом для растираний, "корисидином", жаропонижающими пилюлями "суперанахист", "пепто-бисмолом", лосьоном от ожогов, детским кремом, бромистым хинином, лаворисом, туалетной водой "Старая Пряность", лосьоном после бритья и сельдерейным тоником доктора Брауна. Фицгор успел облачиться в мундир Учебного корпуса офицеров запаса и оставить записку. Она гласила:
Как я страдаю без ее прикосновений.
Без ее милых рук в моих
ладонях. Мне остаются лишь слезы
и скрежет зубов
Воняло рвотой. Фицгор был почти без сознания.
Мгновение тупой паники.
- Что ты наделал, скотина?! - проревел Гноссос, выдергивая его голову из унитаза. - Ты сожрал все это говно?
Кивок бессильной головой.
- Рррггффд, - был ответ.
- Боже правый, - взмолился Гноссос в потолок. Затем, оставив болтаться запрокинутую кверху голову, бросился к холодильнику и соорудил жуткую смесь из яичных белков, горчицы и теплой воды. Когда до Фицгора дошло, что все это ему придется выпить, глаза его поплыли. В онемелом протесте он прикрыл голову руками. На кафельном полу валялась когда-то белая фуражка УКОЗ, заполненная извергнутым полупереваренным суицидным рагу.
- Давай, сука, пей, ну пей же!
- Рррггффд.
Гноссос отогнул непослушную голову и вылил в рот мутную жидкость. Когда количество проглоченного показалось ему достаточным, он бросился к телефону и вызвал скорую помощь, напугав дежурную выдуманными подробностями вроде того, что жертва посинела и истекает кровью. Девушка не рискнула усомниться в его словах и пообещала, что бригада сейчас будет. В ванной Фицгор рыгал с неожиданной яростью. Чтобы он не задохнулся, Гноссос придержал его за плечи.
Через несколько минут спазмы немного успокоились, Фицгор попытался говорить, но вместо слов во рту лишь пузырилось бормотание:
- Я… пдржк… пнимаиш? Я никогда…
- Блюй давай, и заткнись. Господи.
- …Н могууууу… ррря немогууууууу…
Мышцы Фицгоровского живота непроизвольно сжались, и его вырвало опять, на этот раз он исторгнул из себя больше дюжины мепротанинов. Хорошо, подумал Гноссос, продолжаем.
- …продал …все слышал …ты дурак.
- Спокойно, старик, дыши глубже.
- И меня потом… ее… в жопу… анал это… рррденг…
- Ты не помрешь, слышишь, кочерыжка. Блюй давай!
- …и я ж их пзакомл, - не унимался Фицгор, лицо - одного цвета с ванной, волосы спутались, жизни нет. - Я… сааам. Сам их пзакомиииил… сам… хи-хи-хи. - Он вдруг стал смеяться, потом резко затих, скосил глаза к переносице, и его снова вырвало.
- Полегче, детка, вот так, тип-топ.
- …свадьба …хи-хи-хи …вот так просто …урп.
- Свадьба?
- Урп.
Что-то смутное промелькнуло у Гноссоса в голове.
- Кого познакомил? - спросил он, - тебе хоть немного полегчало?
- Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи.
- Спокойно, старик, не дергайся. О ком ты говоришь?
- …рргфдсевремя… слышал… а ты думал, я сплю… хи-хи-хи-хи-хи.
Гноссос на секунду замер. Не может быть, проскочила мысль. Того, что он говорит и о чем я сейчас думаю, просто не может быть.
- Хи-хи-хи-хи… я слышал каждое… его блядское слово, Папс… и этого одноглазого мудака тоже. Эгхх.
- Ты о Моджо?
- Хи-хи-хи-хи-хи…
- Утром, когда они сюда приходили? - Гноссос держал за ухо бледную голову.
- Ггррфд.
- Когда они были здесь?
- Хи-хи-хи-хи… какойтыдурак… глупыйгрекаблядурак… хи-хи-хи…
Гноссос перевел взгляд на голую стену и, стукнув себя по лбу, прошептал:
- Тот бардак в сарае. Откуда бы они еще узнали? - Он вновь посмотрел на блюющую фигуру, изогнутую и вялую, как марионетка, у которой оторвали веревочки. Фицгор как-то умудрился кивнуть и ухмыльнуться, потом завопил:
- О, какая она классная, Папс… такаякласснаяпизда, и совсем нет сисек, да, но все равно какая классная, а-а…
Перед внутренним взором Гноссоса появилась железная дверца, из-за которой доносилось так много звуков влажной плоти. Тонкая чахоточная рука тянется над порогом, подзывая слюнявого Моджо, но теперь понятно, кто ее обладательница; словно на пальцы, выхватывавшие у него спринцовку, навели увеличительное стекло. Памела.
- Мелкий интриганский ублюдок, - тихо сказал он.
- Хи-хи-хи-хи… я скоро сдохну…
- Вонючий шелудивый ублюдок.
- Ггг… я ее люблю, Папс, пойми… игг если бы не любил…
- Ты это все устроил!
Фицгор рыгнул.
- Все это проклятое мерзкое представление.
Фицгор кивнул, набрал побольше воздуха, попытался поднять голову, саржевые лычки мундира заляпаны слюнями.
- Она… она мне не давала, Папс… Папсик, родной… Папс, старик… она по-другому не хотела… маленькая оргия… маленькая штучка от Пьера… я в самом низу, черт… классно, ох, как классно. Но откуда я мог знать, родной… скажи… ох, дай мне подохнуть, а?
- Ты подохнешь через минуту, скотина. Но сперва скажи, чего ты не мог знать.
- Откуда я мог знать… откуда? …эт Моджо наверху с хлыстом, да… и крутит вокруг… ох, Папсик, она завелась. Она затащилась и от него и от хлыста, черт. От всего затащилась… и все… нету больше. - Фицгор жалобно заплакал. - Она ушла. Нетунетунету… ничего нету. Ррргффд. Памела моя девочка…
Гноссос передернулся от отвращения, словно во рту у него вдруг выросла плесень.
- Ты постельная гнида, - сказал он. - Подыхай, почему бы и нет? Сиди тут, пока не протухнешь. - Гноссос отпустил голову Фицгора, и она глухо стукнулась о чашу унитаза. Затем принялся лихорадочно шарить в аптечке, выискивая склянки, которые пригодились бы для еще одной попытки. Но в дело было пущено все. Тогда он бросился в комнату и позвонил в больницу.
- Именно так, леди, отмените этот чертов вызов.
- Но они уже выехали, мистер Паппаду.
- Мне насрать, ясно? Верните их с дороги, он здоров, можете мне поверить. Ничего страшного не случилось.
- Но двадцать минут назад у него было кровотечение.
- Чудесное исцеление, все хорошо, все в порядке. Не волнуйтесь. И вообще, его уже нет. Ушел пить по такому случаю.
Бесполезно. Пока он говорил, приехала скорая, и бригада санитаров под предводительством сестры Фасс утащила Фицгора - тот рыдал, хихикал и блевал на свой мундир с медными пуговицами.
Тем же самым вечером, во искупление греха, Гноссос отдал свое тело девушке в зеленых гольфах. Для них пришло время Явленной Дефлорации, и бесполезно стало бороться с метафизическим ветром.
- В самом деле? - переспросила она, раздеваясь. - Притворялся спящим?
- Это меня и свалило, малыш. Заметно, да?
- А потом они с Моджо просто все это устроили?
- Меня тошнит, понимаешь? Тошнит от всего этого.
- И он действительно любит Памелу? Как-то не верится.
- А я ничего не замечал, ни вот столечки. Почеши немного спинку, а?
- У меня есть книжка, специально для тебя.
- Почитай вслух, малыш. Вложи мне что-нибудь в голову.
- Бред какой-то. Если только переспать, неужели он не мог просто ее попросить? Ну, как-нибудь по-другому?
- Америка, малыш. Эта страна больна. Чуть-чуть ниже. Левее.
- "Куда б я ни шел", - читала она, - "туда и Пух,
Мы с Пухом всегда вдвоем.
Чего б я ни сделал, доволен он,
- Куда ты сегодня? - спросил меня Пух.
- Как здорово, вместе пойдем…"
Но к его катастрофическому удивлению - когда она была готова и ждала, когда он осторожно развел ее колени своими и принес в жертву слепой глаз перископа, когда она нервно дернулась и издала стон изысканной капитуляции - к катастрофическому его удивлению, мембрана не преградила ему путь.
Он оказался внутри легко, словно воткнул штепсель в розетку, и ничего не произошло - вообще ничего. Они не стали прерываться, чтобы это обсудить, но и вместе закончить не смогли. Кристин - на целую минуту раньше.
Потом, когда они пили в Фицгоровской "импале" коктейль из "Снежинки", она объяснила, что это могло быть только из-за "тампакса". Гноссос сказал, что не понимает, он не мог отвлечься от тянущей пустоты в паху. Однажды, - проглотив пиво, объяснила Кристин, - она случайно попыталась засунуть второй "тампакс", не вытащив первый. Тогда вдруг стало очень больно. Наверное, слишком сильно надавила, потому что, как она уже сказала, забыла про первый, ну, в общем, в том месте, где ты был.
Кто еще там был, проскочила мысль, но он все равно попробовал засмеяться - и поверил.
- Сколько будет дважды десять? - спросил я Пуха.
(Дважды кто? спросил меня Пух.)
- Это десять раз по два - такие ходят слухи.
- Я тоже так думаю, - ответил мне Пух.
А месяц и день спустя, в воздухе разносился аромат сирени, и он лежал совершенно голый в цветущей оранжерее Дэвида Грюна, спиной на подушке из ирландского мха, руки сцеплены под головой в замок. Кристин, не совсем голая, свернулась калачиком, обхватив его колени изящными, как "Букет Кашмира", руками. На ней зеленоватые чулки, шнурованный бежевый пояс с подвязками и лиловые туфли на высоких каблуках - она знала, что ему нравится. Время от времени она отрывала кусочек влажного блестящего мха и крошила ему на живот. Гноссос, Иммунитет, Исключение, частично просветлен и не знает ничего, кроме прикосновений ее губ, нежного хмельного тепла. Вокруг - тяжелые убаюкивающие ароматы. Фиговые деревья, молочай, дикие тюльпаны, анемоны, наперстянки, толокнянка, розовые гвоздики, душистые васильки, алтей, фуксии, иберийка, тигровые лилии, рододендрон, турецкая гвоздика, Трава среди травы и глиняная ваза, в которой когда-то стоял букетик зверобоя. Жабы и змеи шуршат в листьях.
Она догнала его в сарае. Запах лошадей, сена и зерна раззадорил их обоих. Спиной на гору овса, одежда летит, пальцы ищут. С луга доносится детский смех, визг, вопли, далекие голоса. Киви, Малиновка и Ласточка вернувшись из школы, заблаговременно украшают "майское дерево". Гноссос и Кристин сидят лицом друг к другу, бедра разведены, напряженные тела, руки отставлены назад для равновесия. Звуки, которые они издают, не принадлежат ни одному языку, но понятны всем.
И снова в седловине пологого холма, где когда-то он прострелил голову мчавшемуся галопом зайцу. Теперь он знал только Кристин. Он видел экстаз на ее лице, примеривался к ритму и исторгал белок. Пей шоколадное молоко, ешь яйца, сырое мясо. Оп-ля.
- И что, - спросил Дэвид Грюн: мешковатые штаны, красное лицо, все руки перепачканы зеленью. - Когда гуляем? Когда свадьба?
- В июне, - сказала Кристин.
- По традиции, - добавил Гноссос. Он выстругивал для мобиля деревянную скумбрию. Рядом на полу лежали три уже готовых бальсовых рыбки с петельками вместо спинных плавников.