- Даешь революцу. - Опять Розенблюм.
- Только пока неясно, как это сделать. - Пауза, наклон вперед. - Может, ты что-нибудь придумаешь.
Гноссос огляделся.
- Я?
- Заклятый враг Капитана Полночь? - мигает Хефф.
- Иван-Акула, - сказала Джек, обе руки теперь на столе, а все внимание - на груди Ламперс.
- Ты что, всерьез, старик? Я?
- Если она повторит публично про петтинг и сношения, мы, вероятно, сможем что-то сделать. Вопрос переходит в плоскость морали. То есть, в таком случае она становится в оппозицию П и С как сущностям, так и концепциям, не имеющими ничего общего с квартирами в Кавернвилле. Мы можем ее спровоцировать. Ходят разговоры, что у нее есть шанс стать президентом Ментора, но это перспектива слишком пугающа, чтобы сейчас обсуждать.
- Спихнуть ее, - сказал Розенблюм.
Гноссос смотрел на Янгблада. Редактор был одет в простую белую рубашку от "Эрроу" с распахнутым воротом, без петелек на воротнике, а лицо выглядело даже честным.
- Твой план - провокация, зачем?
Янгблад подался вперед, понизил голос и упер взгляд в стол:
- Нам нужен Президент.
- Убивать, - объявил Розенблюм.
- Не лезь, Папс.
- Послушайте, - сказала Джуди Ламперс, отворачиваясь от взгляда Джек.
- Это у меня тут специальность - социология, и я знаю: к тому, о чем вы сейчас говорите, это никак не относится, я хочу сказать, господи, если вы собрались скинуть Президента, то это будет невероятно утомительно. Если не сказать - трудно .
- Пора в общагу, - сказала Джек, бросив взгляд на стенные часы. - Ламперс, тебе в Юпитер?
- Я говорю о Президенте, именно так.
- В другой раз, старик, -Гноссос поднялся и опрокинул в рот остатки "хайбола". - Потом. Подъем, старый Хеффаламп, у меня есть для тебя пара слов. И небольшая миссия.
- Кто изобрел кодограф Капитана Полночь? - Хефф с трудом поднялся на ноги. "Гриль Гвидо" заволновался, зашевелился - подступал Девичий Комендантский Час.
- Ламперс, детка, побыстрее, - скомандовала Джек, - а то опоздаем.
- Я могу вас отвезти. - Фицгор.
- Никто меня не слушает, - сказал Хефф, качаясь, но уже на ногах. - Кто изобрел…
- Икебод Мадд, - ответил Гноссос, после чего небрежно залез в рюкзак и предъявил публике заржавленный приборчик с выбитыми по краю буквами и цифрами. Все замолчали и в ошеломленном почтении уставились на устройство.
- Кодограф, - объявил Хеффаламп, когда истекло несколько благоговейных секунд. - Кодограф Капитана Полночь!
"Гвидо" повержен в полную тишину, головы, включая официантскую, сперва поворачиваются к артефакту, который гордо демонстрирует Гноссос, потом задираются вверх, точно к облатке на причастии - дань отдана. Они запомнят.
По мраморному вестибюлю Анаграм-холла, пустому и безмолвному, если не считать эха от их сиплого шепота, ползли на карачках Хеффаламп и Гноссос.
- Ты куда меня тащишь, псих? И где ты взял плотницкий молоток?
- У Блэкнесса в машине. Заткнись, тут может быть сторож. Через минуту шуму будет предостаточно.
- Господи, Папс.
Они выползли из вестибюля и двинулись по главному коридору, Гноссос время от времени зажигает спички, чтобы разглядеть номера кабинетов; вспышки придают жутковатую определенность расставленным вдоль стен белым бюстам.
- Вот, кажется, этот.
- Где?
- Шшш.
Он поднялся на колени и осмотрел замок, затем вытащил из рюкзака пилку для ногтей и сунул в скважину. Похоже, язычок одинарный. Слишком глубоко. Назад. Нет. Нехорошо.
- У тебя нож с собой, Хефф?
- Блядство, старик, - Ощупывая карманы джинсов, находя, протягивая.
Гноссос отогнул шило и сунул его в замок так же, как раньше пилку. Намного лучше. Кажется, влево. Вот. С ощутимым щелчком язычок повернулся, и Гноссос, резко нажав на дверную ручку, толкнул Хеффалампа в кабинет. Закрыл дверь, и несколько секунд они молча простояли на ковре. Видишь, как просто.
- Вот мы и на месте.
- Блять, Папс.
- Спокойно, старик. Этот кошак дал тебе пинка, так?
- Ага.
- Содрал с меня пятерку, так?
- Так.
Пригибаясь под окнами, они поползли по кабинету, Гноссос зажег еще две спички, и в конце концов парочка остановилась перед большим застекленным шкафом.
Открывайся, хи-хо. Сладкие слюни возмездия.
По одному он вытащил из шкафа все минералогические экспонаты декана Магнолии - кварц, сланец, самоцветы, вулканические подарки - и выложил из них на ковре равносторонний треугольник.
- Черт возьми, что все это такое, Папс?
- Одна большая хуйня. - Со всего размаха Гноссос лупит молотком по первому камню, размалывая его в крошево песка и пыли.
5
Разносчик газет Джимми Браун? Два удивительных странника, пастуший кнут и стеклянный глаз. Весьма необычное предложение. Правило Лопиталя и убийственное возвращение Уотсон-Мэй. Апофеоз в рюкзаке.
Март подкрался неуклюже, словно лев из "Волшебника страны Оз", ветры, сменив напор своих северных сил, уплотнялись на горизонте и забирали все дальше на запад, а по-прежнему невидимое солнце каждый день карабкалось все ближе к зениту, согревая ползущие по ущельям облака и выпуская на волю первый весенний дождь.
Влажным свинцовым утром Гноссос сидел на узкой кровати у недавно вставленного и наглухо запечатанного окна и, скрестив ноги под монструозным стеганым одеялом, бегло проглядывал редакционную страницу менторского "Ежедневного Светила". Появлению газеты, как обычно, предшествовал таинственный и деликатный стук в дверь. Услыхав его, Гноссос на цыпочках пересекал индейский ковер, ждал секунду, расположив пальцы на оловянной щеколде, которую где-то раздобыл Фицгор, затем рывком распахивал дверь, надеясь застать таким образом врасплох если не продавца газет Джимми Брауна, то хотя бы зазевавшегося молокососа из рекламы автопокрышек "Фиск" со свечой в руке и колесом на плече. Но за дверью никогда никого не оказывалось. Площадка, ступеньки, улица перед домом были пусты. В те редкие дни, когда он уже не спал, а в голове успевало проясниться - или еще не ложился после проведенной над полярными координатами ночи, - Гноссос усаживался перед дверью на корточки и, сжимая в руке сваренное вкрутую яйцо, ждал шагов, намереваясь вскочить, как только раздастся стук. Но в такие дни газету не приносили.
Сейчас он прижал средним пальцем строчку в тексте и выглянул сквозь двойное стекло на улицу - не кончился ли дождь. Затем хмыкнул и вернулся к газете. Фицгор храпел на соседней койке, стоявшей перпендикулярно стене в ногах кровати Гноссоса. Со времени его первого визита квартира почти не изменилась; исключение и одновременно декор под паб составляли оловянная задвижка Фицгора, медные охотничьи рога и латунные тарелки с чеканкой. Абажур из рисовой бумаги был опущен так, что оставалось примерно три фута до круга из черной фанеры, который в свою очередь ненадежно расположился на шлакоблоке, добытом со стройки пансиона "Ларгетто". Абажур нес на себе одинокий составной китайский иероглиф - Гноссос вывел его дрожащей рукой однажды вечером в ожидании Бет Блэкнесс, которая должна была выписать рецепт для парегорика. Символ извещал, что рюкзак священен и не предназначен для продажи. Перевод сделал Харольд Вонг, наглый, как вся олимпийская сборная.
На стенах заметны следы липкой ленты в тех местах, откуда Гноссос в наркотизированной ярости посрывал претенциозно знакомые хозяйские репродукции Дега, Ренуара, Сойера, Утрилло и Мэри Кассатт. В створчатую дверь, отделявшую их от алкоголиков Раджаматту, Гноссос вбил гвоздь и повесил на него рюкзак. Тот распространял вокруг себя слабый аромат заячьих лапок месячной давности и разных восточных штучек, приобретенных в греко-турецкой лавке в негритянском районе города. У камина в пластмассовых крапчатых горшках, которые Гноссос все не мог собраться побрызгать черной краской из пульверизатора, росли два каучуковых саженца. Повсюду раскрытые учебники, на полях нацарапаны пометки, на обложках - рожи. На каждой горизонтальной поверхности стояла по меньшей мере, одна пивная банка, набитая сигаретами, отмокающими в вонючей жидкости. А над каминной полкой, доминируя над всей этой белостенной гостиной, висела привязанная к багету бельевой веревкой пятнадцатого номера гобеленоподобная картина Блэкнесса: человек, отрубающий себе голову.
Прежде чем вернуться к колонке редактора, Гноссос дочитал на последней странице пресс-релиз о деле разбитых камней. "Вандализм", - гласил заголовок. "До сих пор никаких следов злоумышленника, уничтожившего коллекцию декана Магнолии". Подзаголовок сообщал, что Проктор Джакан Подозревает Продиктованную Психологическими Мотивами Пьяную Выходку. Оп-ля. В тексте проскочило упоминание о другом инциденте подобного рода - исчезновении импортных итальянских статуй у рождественских яслей рядом с холлом "Копье Гектора" - и о поразительной находке: весной, купаясь в ручье Гарпий, студентки обнаружили целую и невредимую голову Девы Марии. Чудо.
Раздался резкий клацающий звон. Гноссос скатился с кровати, выхватил из-под Фицгорова уха вибрирующий будильник, прикрутил звук, нашел выключатель и забрался обратно в постель. Фицгор чуть вскинулся, сменил тональность храпа, но так и не проснулся.
Завернувшись в стеганое одеяло (подарок Памелы Уотсон-Мэй), подтянув колени к подбородку, вгрызаясь в засохший комок феты и допивая "швеппс", тоже оставленный Памелой, Гноссос дочитал статью Дрю Янгблада, в которой редактор публично предупреждал профессоров и студентов о том, что Сьюзан Б. Панкхерст является персонифицированным аспектом вполне осознанного плана некоторых кругов нынешней администрации по переложению значительной части ответственности за работу со студентами на Минотавр-холл. В дополнение к уже предложенному и крайне спекулятивному правилу, касающемуся посещений студентками квартир Кавернвилля - правилу, не имевшему никаких шансов к принятию, не будь комитет факультета распущен Президентом под предлогом окончания полномочий, - вчера было обнародовано решение об отказе продлить срок полномочий также и Комитета Архитектурного Надзора, чрезвычайно авторитетного органа, чье разрешение или запрет в прошлом считалось обязательным к исполнению при строительстве или сносе любого здания на территории кампуса.
Крестовые походы, подумал Гноссос. Джихады и священные войны. Янгблад с этим честным выражением, которое прилепилось к его лицу, словно конус взбитого яичного белка к поверхности масла - ни на что не похожее сочетание. Правдолюбец, белая рубашка без петель на воротнике и без галстука. Выткать на спине крест святого Георгия, повязать на живот шарф прекрасной дамы и отправить к Тигру и Евфрату. Ты найдешь его, юный герой, в руках нечестивых турков. Я в тебя верю.
И тем не менее, он может быть в курсе.
Гноссос поерзал на кровати: значительной частью своего сознания он злился на запор, который продолжался, несмотря на солидные дозы минеральной воды, лимонного сока, оливкового масла и пилюль Картера "Маленькая Печень". Хорошо иметь маленькую печень, моя уже размером с клубничный пирог, воспроизводит его губчатую сущность, наращивает объем с каждым желчным циклом. Я как Прометей, и орел не нужен. Мой внутренний старец лупит по голове детерминизм. Гноссос перевернул страницу, проигнорировал "Пого" (пресные политические притворяшки), и внимательно просмотрел все кадры "Орешков". Затем в подробностях изучил каждую самовлюбленную сентенцию Снупи, которые тот изрекал, возлежа на крыше белой будки, свесив уши, задрав нос и с любовью созерцая вселенную.
Вместе с пузырем на последнем кадрике он сказал вслух "Вздох" - и тут дверь беззвучно отворилась и в комнату вошли два странных человека.
Они громко сопели.
Полиция?
После недавнего эксперимента с Памелой и по тому, как освещается эта комната, Гноссос знал, что за бамбуково-камышовой занавеской, отгораживающей кровати, пришельцы не видят ни его, ни Фицгора. Он же сам наблюдал за ними без труда. Сжавшись под стеганым одеялом, смотрел, как удивленно и нерешительно они водят носами по комнате. В манерах - что-то неуловимо знакомое. Пошарив под одеялом, он нащупал молоток, который увел тогда из машины Блэкнесса и с тех пор держал в постели. Кто? Люди проктора Джакана? Брось, старик, это невозможно, если судить по движениям - обдолбанные торчки. Пальцем ноги пихнуть Фицгора.
Незнакомцы остановились у торцов стола; абажур из рисовой бумаги с китайским иероглифом качался между ними на уровне бедер. Пат и Паташон. Который поменьше - пухлый, в твидовом пиджаке толщиной в дюйм, на рукавах заплатки, голубая рубашка, белая бабочка. В руках желтый портфель. Волосы, как у Гитлера - зачесанный вперед чубчик прилип к брови, напомаженные концы густых, как у лорда Китченера, усов торчат в стороны. Маленькие глазки бегают по комнате, кротовий носик подергивается, ладонь гуляет вверх-вниз по животу. Его спутник - лысый мужик, с головы до пят в черном, ворот свитера доходит примерно до одной шестнадцатой шеи-палки. Дева Мария, это не мужик, это ребенок! Длинный погладил себя по голове, пошевелил в воздухе пальцами, нащупывая пыль. Лет семнадцати. Чего скалишься? Подъем, Фицгор, подъем, подъем, у нас тут зомби.
- В высшей степени обыкновенно, - сказал усатый, поднося к губам конец "робта". Поджигает тонкую сигару и разглядывает картину Блэкнесса. Рука на животе замерла в тот момент, когда он осознал, что происходит на полотне, и что в комнате кто-то есть.
Гноссос сжал ручку молотка и покачал ее, проверяя хватку. Целься в висок, бей быстро. Хотя постой. Может, их прислали с проверкой серафимы.
- Очевидно, Паппадопулис, - сказал незнакомец, просовывая голову сквозь шторку и растягивая толстые, как у гурами, губы в улыбку, обнаружившую нехватку одного зуба. Не отрывая ног от пола, подросток протащился сквозь пространство и спросил:
- Что слышно, дядя?
Господи.
- Ничего интересного, старик. Вы кто?
Пауза.
- А вы не знаете? - удивился толстяк и удрученно повернулся к подростку. - Я так и думал, что он не напишет. Что я тебе говорил перед отъездом, Хип? Не отправит он никакого письма.
Тычок в Фицгора пальцем ноги. Вставай, мать твою, хватит храпеть. Скажи им что-нибудь.
- Я должен был получить письмо?
- От Аквавитуса. Ничего не приходило? Никакого письма?
Это все - утренний сон, никакой связи между событиями.
- Что еще за письмо?
Подросток медленно и печально качнул бритым черепом, левый глаз открылся и закрылся. Не моргнул, а лениво и бессильно подвигал веком. Пальцы все так же непроизвольно цапали воздух.
- Я не могу назвать его особенно близким другом, - продолжал толстяк, поджигая сигарку и предлагая другую Гноссосу; тот не взял, но и не отказался, - но мы встречаемся всякий раз, когда я появляюсь в городе - ходим в "Гонк-Суп", угощаемся кисло-сладкой свининой. Вы там бывали, вам знакомо это заведение? - Сигарка вернулась в наружный карман пиджака.
- Откуда вы знаете Аквавитуса?
- От Будды, конечно.
- Точно, - сказал лысый, - мы все одна семья.
- Вы были в Гаване?
- У нас есть общее дело, одна договоренность. - Улыбается, заскорузлым пальцем касается кончика напомаженного уса, словно проверяя остроту.
Кубинский связной с опалом во лбу. Семифутовый негритос в шелковом халате, сказал однажды Матербол. Никто его никогда не видел. Что это за ребята? Посмотри на мальчишку, похож на водяного спаниеля, обдолбан, улетает, наверное.
Оставить в покое Фицгора.
- Так, а вы кто?
Существа посмотрели друг на друга, словно искали ответ на вопрос, затем толстяк медленно развернулся к Гноссосу:
- Моджо, - одновременно опуская портфель на пол и отматывая с запястья пристегнутый к ручке длинный витой шнурок. Неуклюже извернувшись, Гноссос пожал протянутую руку и почувствовал, как желудок съежился от мягкого, почти бескостного ощущения. Словно набитая шпатлевкой резиновая перчатка. - Освальд Моджо. А это Хип, мой помощник. Значит, старина Джакомо вам так и не написал? Мы это предвидели. Такой сур-ровый сицилийский тип, весь в работе, весь, как бы это сказать, в интригах. Но вы это и так знаете, вы же понимаете, каково ему.
- Я не видел его два года, думал, он в Алкатрасе. - Хефф тоже недавно его вспоминал. Плащи и кинжалы, доставь циркон Фоппе. Мо-жо. Викторианский особняк?
- Ха-ха, - сказал Освальд Моджо. - Ха-ха-ха. Нет. Нет, кто угодно, только не старина Джакомо. Для этого он слишком прекрасен, слишком, как бы это сказать, неведом. Он вызвался лечь в Клинику Майо, там на нем проверяют лекарство от подагры, добровольцев выпустили досрочно.
- Красота, дядя, - согласился Хип и опять подвигал веком. Моджо продолжал:
- Но вы должны меня знать, неужели не слыхали? Если бы вас заранее известили о нашем приезде, было бы, конечно, лучше - всегда удобнее предупредить, чем являться совершенным сюрпризом.
- Ничего, я люблю сюрпризы.
- Моджо, - повторил человек, нагибаясь к портфелю; пока он там рылся, лицо покраснело и надулось. - Освальд Моджо.
Гноссос покачал головой - это имя он так и не вспомнил - и повернулся спиной к стене: фланги должны быть прикрыты всегда. Оставишь фланги без защиты - ворвутся в самый центр и долбанут из гаубицы. Что он там прячет, "люгер"? Не напрягайся. Аквавитус, старик, подумать только. Дерьмо сицилийского быка. Эрзац-капо из южного Бруклина, положил глаз на героиновую корону для тяжеловесов - скромный райуполномоченный по кубинской траве.
- Вот, - сказал Моджо, - кое-что из моих работ. - Метнув на одеяло пачку политических журналов. "Ежеквартальник внешней политики", "Партизан-Ревю", старые номера "Репортера" и "Нового Лидера". Вам это вряд ли известно, но в двенадцать лет я опубликовал в "ЕВП" трактат. Ирония судьбы, или, если хотите, эстетическая несправедливость - перевод мадам Пандит получил гораздо бо льшую известность, чем мой оригинал. Но все это, гм, как бы сказать…
- Шоу-бизнес, - подсказал Гноссос, перелистывая страницы, и действительно натыкаясь на статьи Освальда Моджо: абзацы прошиты итальянскими и латинскими эксплетивами.
- Монографии, дядя, - сказал Хип, улыбаясь и тоже демонстрируя отсутствие зуба, фактически - того же самого, - там все это и происходит.
- Форма, эта знаменательная переменная. Обуздывает ораторские страсти.
- Я сам забавляюсь двойными акростишками, - сказал Гноссос, перевел взгляд с одного пришельца на другого, но так и не получил ответа, - маленькие хайку время от времени, ха-ха. - Отодвигая журналы в сторону, он примерился к топологии комнаты. Хип - неплохая мишень, слишком обдолбан, быстро не увернется. Усыпим бдительность. - Если вы не возражаете, я прочту это потом, школа и все такое, через двадцать минут у меня лекция. Может вы все-таки скажете, что вам нужно?
Пауза: Моджо сосет сигарку и нервно крутит звенья на свисающем с запястья шнурке. Смотрит на Хипа.