Шурик ничего не сказал, а Дядя Стёпа, сидевший до сих пор молча, насмешливо вымолвил:
– Закуска без выпивки называется едой.
– Ты чо, с цепи сорвалась? – не унимался Вован – Тебя год, что ли не кормили?
– Я люблю всё делать основательно – пояснила Милюль, сооружая новый многоэтажный бутерброд.
– Стой – стой – стой! – Вован вытянул вперёд левую ладонь, а правой рукой взял одну из бутылок – раз ты ешь основательно, так ты основательно и пей. Кто возражает?
Никто не возразил и Вован продолжил разливать содержимое бутылки по алюминиевым кружкам.
– Давайте содвинем бокалы за то, чтоб не было мучительно больно за бесцельно сожратую закусь. Кажется, так говорил классик?
Все подняли кружки. Милюль последовала общему порыву. Лишь Рудик, колдовавший возле костровища, не участвовал в разборе тары. Вован закричал ему:
– Рудольф! Питьё уходит от тебя!
– Ребята, я пас, – махнул рукой Рудольф, – мне ещё три минуты до полной готовности.
– Ну, пас, так пас, – великодушно разрешил Вован. – Дядя Стёпа, вам, как старшему, предоставляется слово, уважение и почёт.
– Спасибо – поблагодарил Дядя Стёпа – спасибо за уважение, а почёт пускай повременит. Ну, так что ж, я много говорить не умею. Скажу только вот что: ваши родители, весь наш Советский Союз растил вас от самых пелёнок. Вы ходили в школу, получали знания и жили в мире. Никакая атомная бомба на вас не упала, и за всё это время никакой враг вас не потоптал. Впереди вас ждут институты. Получайте высшее образование и становитесь настоящими гражданами. Учитесь и получайте. И скажите спасибо нам, старикам, за то, что мы это всё вам устроили. Мир и все возможности. Всё для вас, для молодых.
– Ура! – закричал Вован и, чокнувшись со всеми, запрокинул голову, пия. Остальные тоже чокнулись и выпили. Выпила и Милюль. Горячая волна, как и в тот раз, на катере, прокатилась по пищеводу, но, на этот раз растворилась в животе без ощутимых и разрушительных последствий.
– Теперь есть можно? – поинтересовалась она.
– Теперь не можно, а нужно – ответил Вован, жадно чавкая закуской.
Рудик закончил ворочать шампурами у костра и подошёл, неся веера готовых шашлыков к "столу". Веселье вспыхнуло с новой силой. Были открыты новые бутылки и зазвучали новые тосты "под шашлык". Застолье продолжило развиваться довольно мирно и весело.
Милюль совсем расслабилась. В сегодняшней компании ей оказалось ненужно отслеживать своё неизвестное прошлое и пытаться выстроить правильную линию поведения, а главное, сегодня было не голодно. Милюль ела от пуза, в то время как остальные выпивали и смеялись. Рудик так и сыпал байками и анекдотами:
– В тридевятом царстве жила-была царевна Несмеяна. Никто не мог её рассмешить. Плакала и плакала. Собрал царь всех мудрецов, которые были. Мудрецы думали, думали, ничего не придумали. Решили пойти, спросить у старого еврея. Искали его три дня и три ночи. Наконец, нашли. Окружили со всех сторон и спрашивают: "Ну, ты, жидовская морда, когда в Израиль уедешь?"
Взрыв всеобщего хохота увлёк Милюль. О ком шла речь в анекдоте, и в чём заключался юмор, совершенно её не заботило. Милюль смеялась за компанию.
– А вот ещё – вспомнил о чём-то Вован и тут же рассказал такую же несуразицу, но почему-то совершенно несмешную. Закончилось очередным тостом.
По подобному сценарию ситуация повторялась неизвестное количество раз. Милюль ела неизменно много и потому практически не пьянела.
По задумчивому лицу Дяди Стёпы трудно было понять, действует ли на него выпивка. А вот Вован, Шурик и Алка изрядно раскраснелись и захорошели. Они даже порывались петь, но неизвестная песня, как всегда с туманным содержанием, запуталась на первом же припеве, споткнулась и перестала звучать.
– Э-э-э – протянул Рудик – да я вижу, вы уже спеклись.
– Да – поддержал его Дядя Стёпа – вы отдыхайте, а мне пора на боковую.
Он поднялся, отряхнул капитанской фуражкой штаны и походкой морского волка, вразвалку пошёл к стоящему у мостков катеру.
– Во мужик! – сказал Вован, завистливо глядя ему в спину – Пьёт и не пьянеет.
– Он меру знает – разъяснил Шурик и икнул.
Вован косо глянул на Шурика, вновь налил в кружки и заговорил, обращаясь к Рудику:
– Спасибо, Рудик, тебе за этот праздник. Спасибо за то, что ты умеешь так вот всё организовать. Этот – он махнул рукой в сторону катера – говорил, что мы должны его поколение благодарить, а я решил так: я тебя благодарить буду! И папу твоего, конечно, но тебя больше, потому что ты нам всем друг и ты устроил нам такое… вот за то, что ты такой человек… – тут Вован пустился в долгие разглагольствования. Речь его то скакала с одного на другое, то возвращалась к достоинствам Рудика и его папы. Постепенно Милюль стало совсем непонятно, о чём он хочет сказать. Она глянула на Алку, которой видимо, тоже стало скучновато. Алка уловила Милюлин взгляд и тут же прервала Вована:
– Рудик, я хочу подытожить то, про что он говорит, а то мы до утра не выпьем. За твоего папу, и за коммунизм, который он всем нам так замечательно построил!
Все чокнулись, причём Шурик с Вованом поначалу промахнулись кружками и от этого все опять засмеялись. Милюль потрогала себя за лицо. Кожа потеряла чувствительность, и рукам казалось, будто они трогают нечто чужое. Вместе с тем в голове образовалась беспечная лёгкость. Милюль решила поддержать разговор.
– Я про коммунизм чего-то слышала – сообщила она – Мы с вами пионеры, да?
Алка почему-то засмеялась, а потом продекламировала:
– Пионеры юные! Головы чугунные! Ноги оловянные! Черти окаянные! Давайте за пионеров выпьем! За наши школьные годы!
– Точно! – обрадовался Вован – за школьные годы мы уже часа два, как не пили! А ну-ка, все поднимем стаканы, содвинем их разом! – и, дико вращая глазами, вдруг заорал – За Родину! За Сталина! Ура!
Все опять стали чокаться и выпивать, а Милюль решила уточнить:
– Стало быть, коммунизм уже наступил?
– А ты как думала? – осклабился Рудик – Конечно, наступил. Вот в этом, конкретном месте. Видишь, питьё бесплатное?
– Быстро – вздохнула Милюль.
– Что быстро? – переспросил Рудик.
– Коммунизм наступил. Ещё позавчера только собирались его строить, а сегодня уже построили.
Алка и Вован одинаково пьяно рассмеялись, а Шурик поднялся с недопитой кружкой в руке и выступил:
– Коммунизм это светлая идея будущего. Ленин и все поколения наших отцов положили за коммунизм жизни. Мы обязаны строить его и приближать тот счастливый день, когда всё человечество освободится от рабской психологии, когда общественное сознание победит частный сектор. Мы будем сражаться за новое время, чтобы наступило равенство всех на земле, и чтобы ни у кого не было кухарок! – тут он выпил и рухнул на своё место.
– Не будет кухарок, не будет и шашлыков – заметил Рудик.
– Чо? – придвинувшись к Рудику процедил Вован – Пора его вырубать?
– Кого вырубать? – спросил Шурик заплетающимся языком.
Вован не ожидал, что Шурик его услышит. Находясь в состоянии пьяной прелести, он полагал свой вопрос, направленный конкретно Рудику, неслышимым для всех остальных. Поэтому он с удивлением взглянул на Шурика и возмутился:
– Ах ты! Тебя, мор-рда! – и Вован всей пятернёй толкнул Шурика в лицо. Шурик опрокинулся с бревна на спину, по-клоунски задрав к небу ноги.
– Объявляю танцы! – крикнула Алка и нажала клавишу на коробке с двумя колёсами, между которыми была хитро натянута тонкая, тёмная плёнка. Колёса начали вращаться, и из чудесной коробки понеслась новая песня. На этот раз про какого-то российского соловья, славного птаха, который "начинает песнь свою со свиста".
Услыхав звуки музыки, Вован забыл про Шурика, встал, покачиваясь, взял Алку подмышки, поставил на ноги и, обняв её, стал бессмысленно переминаться с ноги на ногу. Рудик тоже поднялся, протянул руку Милюль. Она с интересом посмотрела на протянутую ладонь, подняла взгляд на Рудика. Спросила:
– Тебе чего?
– Давай потанцуем – не то спросил, не то предложил "принц".
Милюль растерянно огляделась. Нигде вокруг она не видела подходящего для танцев пола. Разве что танцевать на причале, но он слишком узенький. Можно и в воду грохнуться. К тому же мелодия не была похожа ни на вальс, ни на мазурку. Какая-то булькающая музыка. Под неё только лягушкам плясать. От этой мысли Милюль сделалось необычайно смешно, и она расхохоталась. Рудик же покраснел и, схватив её за руку, резко дёрнул вверх. Едва Милюль оказалась на ногах, Рудик обнял её за талию, прижал к себе:
– Что ты ржёшь надо мной? – обдавая горячим воздухом, сказал ей на ухо.
Может быть, он хотел куда-то её повести, или собирался зачем-то ещё сдвинуть с места, но Милюль обиделась. Она не привыкла к такому обращению и не собиралась привыкать. Вот ещё! Всякий "принц" будет её хватать, да дёргать! Будь он хоть трижды принц, нельзя так обходиться с дамами. Милюль схватила Рудика за талию и, легко оторвав от земли, бросила в направлении реки. Пролетев метра три, Рудик упал и покатился к берегу. Шурик, только что вылезший из-за полена, за которым валялся, удивлённо отследил полёт одноклассника и перевёл взгляд на Милюль. Та невозмутимо вернулась на бревно и, взяв очередной шампур, с удовольствием возобновила поедание шашлыка.
Рудик сначала поднялся на четвереньки, затем встал, посмотрел на Милюль, попытался осознать произошедшее, но не смог, а потому дико закричал:
– Вован! Вали её, суку! Сейчас мы ей вставим!
Музыка продолжала играть и Вован, увлечённый топтанием в обнимку с Алкой, не сразу понял, чего от него требует "вождь". Он оторвался от Алки, рассеянно посмотрел на стоящего в отдалении Рудика, на сидящую на бревне Милюль, на Шурика, поднимающегося с колен и, сказав: "Ах, ты, говнюк!", со страшной силой стукнул Шурика ногой по лицу.
Шурик упал снова, а Вован, вздохнув как человек, достойно выполнивший долг перед обществом, обнял Алку и возобновил парные переминания и покачивания.
– Не его! – кричал, приближаясь, Рудик – Её! Соньку вали на землю! Она у меня получит!
Он показывал пальцем на Милюль, а Милюль ела жареное мясо и думала про себя: "Никакой он не принц. Злобный гном. Вот он кто". Под действием громких призывов Рудика, Вован снова оторвался от Алки, подошёл к костру и, глядя на Милюль сверху вниз, грозно спросил:
– Ты чо? Ты вождя обидела?
– Нехрен с ней разговаривать! – скомандовал подошедший к костру разъярённый "вождь" – Хватай её за руки. Ноги я сам раздвину!
Милюль подумала… какая, впрочем, разница, что она подумала? Нечего об этом и говорить. Потому что Вован не успел выполнить приказ товарища. Он даже нагнуться не успел. Отложив шампур, Милюль обеими руками схватила его за лодыжки и, не отпуская, встала. Вован потерял равновесие и упал, страшно ругаясь. Милюль же потащила его за ноги, закрутилась на месте, вращая здоровенного Вована вокруг себя и отпустила. Вован полетел в Рудика, врезался головой ему в грудь и вот уже оба они покатились по берегу, докатились до реки и бухнулись в воду.
И Алка и Шурик были потрясены нереальностью происходящего. Они молча наблюдали, как Рудик и Вован выбираются из воды, ползут сквозь прибрежную осоку и помогают друг другу встать. Вован же с Рудиком о нереальности не задумывались. Мокрые и возмущённые от унижения они бросились мстить, извергая потоки нецензурщины.
Из катера на пирс вышел разбуженный шумом Дядя Стёпа. Он видел, как юноши добежали до Милюль, как она схватила обоих за шеи и оттолкнула с такой силой, что Рудик тут же упал и покатился по траве, а Вован, будучи покрепче и потяжелей, стал стремительно пятиться, пока не допятился до реки и не вошёл по щиколотку в воду.
– Бей её, Вован! – приказал, поднимаясь, Рудик.
Дядя Стёпа оценил обстановку и побежал по мосткам на помощь хрупкой девушке, которая, к его удивлению, не проявляла никакого беспокойства по поводу нависшей над ней опасности. Отделавшись от приставал, она села на полено и продолжила трапезу.
Несмотря на годы, капитан катера оказался проворнее пьяных выпускников и быстрее них добежал до Милюль. Она повернулась к нему и, не переставая жевать, пожаловалась:
– Дядя Стёпа, как они мне надоели. Поесть не дают.
Тут она, не оборачиваясь, резко вскинула вверх сжатую в кулак свободную от шампура руку. Рудик налетел на кулак животом и, перекувыркнувшись через Милюль, упал с другой стороны.
– А ну прекратить безобразие! – приказал Дядя Стёпа, но, видимо, опоздал, потому что коварный Вован, бежавший почти сразу вслед за Рудиком, ударил Милюль по голове невесть откуда взявшимся у него поленом.
* * *
Я мог бы рассказать вам, что случилось на лесной поляне потом, но не вижу в этом смысла. Очередная игра реальности, происходившая в жизни Милюль, прекратилась. Она закончилась, как может закончиться жизнь любого из нас.
Так же резко и бессмысленно прерывается порою головокружительный сюжет спокойного здорового сна. Самый обычный сюжет, не имеющий никакой логической связи ни с тем, что было до него, ни с тем, что будет после. Вот так шёл он, шёл, длился и длился, а потом раз и оборвался. Пойди, вспомни, чего там такое снилось? Начнёшь вспоминать и увидишь только нагромождение нелепостей.
На историю Милюль можно было бы плюнуть, да и забыть её как глупый сон, если бы всё это нагромождение поступков и ситуаций не было бы самой настоящей жизнью. Нелепая жизнь? Уж, какая есть. Неужто наша с вами жизнь, уважаемые раки, намного осмысленней? Едва ли. Иной рак бежит по пляжу, торопится, беспокоится: как бы покушать, как бы домик себе подходящий подобрать, чтобы актиния была на спине и прочие удобства… или ещё придумают себе заботу об икре и потомстве. Вся жизнь оказывается бесконечной чередой забот, волнений и беспокойств.
Иные заняты постижением вселенной. Ходят, чертят на песке научные формулы, беседуют друг с другом, спорят. Иные ревностно служат Омару и прочим святым. Чем только мы ни занимаемся, и при этом находим в наших занятиях смысл. Так продолжается, пока в один прекрасный день не появляется рука судьбы в виде чего-нибудь неприятного. Это может быть осьминог, человек, нефтяное пятно… мало ли в каком облике может прийти неприятность? Щёлк! Прервалась осмысленная и серьёзная жизнь разумного рака. Улетает она в прошлое со скоростью времени, как оборванный сон, который и не вспомнишь толком. Что ему, раку, за дело теперь до тех следов, которые он оставил на мокром песке? Морские волны выровняют песок, смоют следы, разобьют о камни его опустевшую раковину. Была раковина важным элементом бытия, а теперь на неё наплевать. Металась в сердце забота о маленьких и беззащитных икринках, а теперь нет заботы, и не имеют икринки никакого значения. И отправляемся мы – кто к Омару, кто ко Крабу, а кто ко Креветке, хотя и тут не можем быть стопроцентно уверены в своём пути, ибо все эти трое остаются лишь частью разговора из минувшего и забытого теперь сна. Вселенная, оставшаяся непостигнутой, море, оставшееся неизмеренным и родной пляж с неоконченными заботами и суетой, всё остаётся в стороне и делается ни причём.
Вы видите, как я обескуражено развёл в разные стороны клешни и стою, не зная: к чему была жизнь? К чему моя сказка о ней, если закончится она и не останется следа ни от жизни, ни от самой истории? Может быть, вы ждёте от меня ответов на мои же вопросы? Но каждый из вас, едва он начинает говорить и думать, спрашивает о том же. Вот и я вынужден всех вас огорчить: никаких ответов я не знаю.
К чему же сказка? Да к тому, доблестные мои слушатели, чтобы вы отбросили свою видовую спесь, отворили души окружающему миру и, хотя бы в виде сомнения, допустили возможность присутствия в ином существе самой обыкновенной живой души, такой же, какая мучительно дрыгается в каждом из нас. Моя история не о каком-то там человечке, но о нашей с вами сестре, которая однажды потеряла место в безупречном построении живой природы. Мой рассказ о существе, метущемся в бескрайних просторах и не знающем, куда занесёт её в следующее мгновение.
* * *
Ночью светлой и тихой, когда полная луна превратила поверхность воды в матово-блестящую ртуть, когда трава на берегу потеряла дневной, зелёный цвет и серыми волосами торчала во все стороны, когда нервные тени летучих мышей истерично чертили в небе невидимые линии, Милюль коснулась руками вязкого ила под прибрежной осокой. Двигаясь медленно и осторожно, она доползла до твёрдой земли и замерла, выдвинувшись на поверхность почти целиком.
Непривычно холодило кожу. Непривычно тяжело прижимало к земле и никуда не влекло, не тянуло течением. Благодаря царившему вокруг безветрию, окружающий мир не шевелился и, стираясь из памяти, постепенно исчезал.
Милюль медленно двинулась вперёд, чтобы обновить картину колючей окружающей среды. Покинутое только что подводное царство было уютно накрыто ровной блестящей крышкой, а тут – нет. Огромный белый круг жёстко светил сверху. Вертикальные полосы и чёрные тени окружали Милюль со всех сторон. Она долго сидела неподвижно, ощущая нарастающий голод.
Справа раздался тихий, монотонный звук вибрирующих крыльев. Звук приближался, и вот в поле зрения показалась маленькая движущаяся цель. Милюль безошибочно метнула в неё липкий язык и тут же проглотила мелко дрожащего во рту комара. Так же точно Милюль поймала и съела ещё одного комара, потом ещё и ещё. Еды оказалось предостаточно. Милюль ела и думала: "Тут хорошо. Тут можно жить".
Глава шестая Четверг
Свесив здоровенные тёмные брюхи, огромные тучи плотным строем медленно ползли из-за скал. Ветер, налетая частыми порывами, тщетно пытался разогнать, расшевелить их. Слишком ленивым и монотонным было небесное стадо. Оказавшемуся в тесной щели меж ними и морем ветру оставалось лишь злиться на самого себя. Он и злился. Он дёргал за ветки прибрежные кусты, драл верхушки чахлых пальм, гонял по берегу лёгкий мусор и сбивал с волн редкие белые барашки, хлопая ладонью волнам по затылкам. Волны, угрюмые спросонья, шли к берегу с двух разных сторон, встречались и рисовали на поверхности океана почти правильные ромбы. У берега они вступали в сложные взаимоотношения. То сталкивались и подпрыгивали вверх, до самого неба, то вылетали на пляж и неслись по песку наперегонки, а иногда они поедали друг друга, и тогда в ритме прибоя образовывалась кратковременная пауза.
Многих раков уволокло на дно и они, спрятавшись поглубже, отсиживались в коралловых дебрях. Оставшиеся на берегу – напротив, отбежали подальше от воды и там, среди нетронутых прибоем песков, наблюдали битвы утренних стихий.
Нечленораздельные выкрики с моря достигли их слуховых органов. Раки направили в ту сторону стебельки глаз, и увидели, как волны то выбрасывают нечто на берег, то увлекают обратно в море. Дабы получше разглядеть эту штуку, раки стали перемещаться вдоль пляжа и вскоре собрались в небольшую группу напротив катающегося и орущего предмета.
Постепенно все узнали того самого старого рака, который вот уже несколько дней подряд рассказывал им не-то сказку, не-то историю про девочку, или про лягушку… чёрт знает, про что он им рассказывал, а теперь ужасный прибой захватил его в свой беспокойный плен.
– Не наш ли это учитель? – спрашивали одни.
– Да какой он, к чертям, учитель? Старый маразматик! – возражали другие.