– Не скажи! Это другая сторона Аравийского полуострова. Видишь, солнце встало из-за моря, а не со стороны суши?
– Какая разница, откуда оно встало? Всё едино, жара! Надо бы натянуть тент. Сгорим нахрен.
Одна из женских особей человека, находившихся в компании туристов, сказала:
– Сюда стоило съездить хотя бы потому, что в Дубаях только Персидский залив, а здесь, на Фуджейре, целый Индийский океан.
– То же самое. Никакой разницы – стоял на своём блондин.
– Тут вода чище и пляж совсем дикий – продолжала спорить женская особь – смотрите, раки-отшельники так и вошкаются вокруг!
– А вон и местные! – брюнет, показал пальцем в море.
Небольшое моторное судно с четырьмя рыбаками медленно двигалось вдоль берега. Рыбаки, увидав группу разнагишавшихся туристов, заглушили мотор и стали активно совещаться о чём-то между собой.
За исключением брюнета, никто на местных мореходов внимания не обратил. Туристы увлечённо занимались отдыхом. Кто-то уже плескался в воде. Небольшая группа, обливаясь потом, азартно играла в мяч. Те, кто вздумал валяться и жариться, сделались до такой степени расслабленными, что никакая идея не смогла бы мобилизовать их мозги на хоть какой-то разговор. Случайные фразы вяло слетали с уст отдыхающих, и далеко не всякое слово вызывало ответ, а зачастую так и оставалось безответно произнесённым и тут же забытым, не связанным никакой общей темой и бесследно затерявшимся в жарком пространстве.
– Вчера вечером, когда вернулись с Джумейры, я сочинил стишок. Хотите, прочитаю? – спросил блондинистый атлет.
Ему никто не ответил. Он воспринял молчание как знак согласия и взялся декламировать плод своей творческой неуёмности:
– Перед самым отъездом
мы пришли на залив.
Серо-синяя бездна…
вид привычно красив.
Волны шли с океана,
нежно гладили пляж.
Компромиссы Корана
дополняли пейзаж:
в белых рясах арабы
наблюдали, как тут
полуголые бабы
автономно живут,
и никто к ним не лезет.
"Как ты думаешь, зём,
завтра море исчезнет,
или мы пропадём?"
Усмехнулся товарищ:
"Ну, ты задал вопрос!
На него, сам же знаешь,
не ответить всерьёз".
Так, болтая беспечно,
мы прошли без следа,
а вопрос этот вечный
безответен всегда.
Пока он читал, рыбаки завели мотор, поплыли к берегу и вот уже их лодка, уткнулась носом в песок. Брюнет, не дослушав поэта, направился посмотреть, чего это там. Несколько туристов, заметивших рыбаков, тоже подошли к лодке. Основное же большинство никак не отреагировало на появление гостей.
– Ну, как? – спросил блондин у женской особи.
– Ничего – ответила женская особь.
– Ну вот! – огорчился поэт – я думал, тебе понравится, а ты: "Ничего"!
Наверное, он наскучил девушке, или ей захотелось прогуляться просто так, независимо от того, читают ей стихи, или нет, просят признания литературных успехов, или не просят. Она поднялась с расстеленного на песке полотенца и пошла вдоль водной кромки в ту сторону, где сидел, грея уши о чужие разговоры, тот самый, древний рак-отшельник, который целую неделю рассказывал собратьям необычайно длинную сказку. Периодически девушка наклонялась, подбирая выброшенные волнами обломки раковин. Некоторые кидала в море, а другие, особенно понравившиеся, несла с собой в ладошке. Рак сидел неподвижно и наблюдал, как она медленно и неотвратимо приближается к нему.
Её окликнули. Остановившись, она обернулась к спешащему от лодки брюнету. Когда старый рак услышал имя, которым брюнет звал девушку, он попятился и стукнулся раковиной домика о большой камень.
– Милюль! – кричал бегущий брюнет – Там араб предлагает рыбу купить.
– Зачем нам? – пожала плечами Милюль.
– Купим, зажарим. Вечером посидим – обрисовывал перспективу брюнет, а следом за ним уже шёл вдоль прибоя туземный рыбак с огромной рыбой в руках.
– Это не араб – вклинился блондинистый поэт – арабы по пятницам отдыхают, ничего не делают.
– Да какая разница, кто он? Хоть бы негр – парировал брюнет – рыбу-то дёшево купим.
– Мадамка! Мадамка! – заговорил рыбак по-русски, от чего стало ясно: человек он образованный и не настолько ему надо продать эту рыбину, насколько приятно походить, посмотреть на полуголых женщин, собранных в кучу в таком райском количестве.
Все трое вступили в торги, произнося полуанглийские слова: "Твенти", "Тёрти", "Фёрти", "Пёрти". Эти слова знает каждый человек, которому приходится торговаться на территории арабских эмиратов. Даже непонятно, почему у людей, хорошо знающих настоящий английский, они вызывают недоумение и даже смех. Для тех же, кто английского не знает, надо привести перевод этих слов: "Двадцать", "Тридцать", "Сорок", "Пятьдесят" соответственно. Скорее всего, консенсус не был найден, поскольку брюнет, покачивая головой, несколько раз повторил: "Вери экспансив!". Тогда заморский продавец, не выпуская рыбы из рук, обратился к Милюль:
– Мадамка, вот а ю стэйдж?
– Россия – ответила Милюль.
– Я зналь Россия – радостно заулыбался чернявый рыбак и добавил – Казахстан.
– Почему это Казахстан? – возмутился сероглазый брюнет, а Милюль, засмеявшись, отвернулась от торгующих рыбу сторон и продолжила свой путь по кромке прибоя.
Все раки могли видеть, как она заметила сэнсэя, как наклонилась к нему, привлечённая небывалой величиной и красотой его раковины, как подняла его с земли, и как он, старый, тёртый жизнью рак, вместо того, чтобы скрыться в домике, с шумом захлопнув клешнёю вход, спокойно висел и смотрел на неё бусинками глаз…
Споют рачьи певцы и расскажут поэты в стихах, как умудрённый науками рак глядит в лицо неминуемой гибели. Юные раки поклонятся памяти бесстрашного учителя и удивятся его легкомысленной глупости. В легендах и былинах сохранится образ чудодейственного старца, который искал погибели в волнах прибоя, в сражениях с осьминогами и с толпами не верящих его мудроте фанатиков, но за святотатство и богохульство был он захвачен самым страшным хищником на земле, человеком. Не просто человеком, но предметом его научного поиска, ожившей героиней его творчества, воплотившимся плодом его сказки, его рачьего воображения!
И вот, смотрел рак на Милюль и видел направленные на него человечьи глаза, о коих многократно рассказывал товарищам и собратьям. Он удивлялся их конструкции, благодаря которой они всегда зырят оба в одну и ту же сторону. Удивлялся он и тому, что светлая как доброе безоблачное небо радужная оболочка человеческого глаза обязательно имеет в середине чёрную дыру, уходящую в абсолютную тьму неизвестного космоса, где может таиться чёрт знает какая мысль. Ещё он удивлялся прекрасным в своей функциональной бессмысленности ресницам, дивился округлости лица и тому, до чего мягки и размыты его черты. Знать, великий скульптор, создавший всё на этой Земле, то бишь он сам, к тому моменту, как приступил к лепке женского лица, изрядно устал, а потому не стал отграничивать его части друг от друга, а лишь слегка намекнул на необходимые всякому лицу детали, да лёгкой неровностью обозначил нос.
Никто не знает, какие чувства, или мгновенный разговор проскочил между раком и Милюль. Да и о чём могли говорить существа, столь далёкие друг от друга, принадлежащие не только разным цивилизациям и культурам, но разным вселенным, в коих даже время течёт по-разному? Что между ними может быть? Да ничего! Тем не менее, меж ними произошло то явление, которое позднее, пытаясь объяснить другим, старый рак назвал непонятным словом: "Эмпатия". При этом он искренне советовал всем, кто его слушал, не пытаться повторять сей поступок, ибо чудо случается очень даже не всегда. Чаще всего, человеческие особи, найдя на берегу красивую ракушку, забирают её, не спрашивая хозяина, что он по этому поводу думает, но Милюль, посмотрев раку в глаза, улыбнулась и положила раковину на прежнее место.
Может быть, она вспомнила пьяный взгляд пожилого Алексея Андреевича? Хотя, как? Как она могла вспомнить то, чего не могла видеть? Но почему бы и не вспомнить? Разве мы порой не вспоминаем того, что с нами вовсе не происходило?
В общем, нет смысла париться над всеми "может быть". Я этого не знаю и знать не могу, как не могу объяснить, почему молния, убивающая любого в случае прямого попадания, кого-то вдруг оставляет в живых. Никто не нашёл объяснения, почему Солнце нарушает цикличность активности и взрывается изобилием протуберанцев в тот момент, когда этого никто от него не ждёт. Старый рак позже утверждал, что именно нарушениями привычных закономерностей и рутинного однообразия проявляет себя живой дух и, улыбаясь, посылает всем, кому охота видеть сигнал: "Я здесь! Я живая душа, способная прорваться сквозь корку установленных мной же порядков, потому что я создатель вселенной".
Старый рак много чего говорил позже, но теперь он сидел на песке и обеими бусинами молча смотрел вслед уходящей по берегу Милюль. Мог ли он рассказать, какие чувства ползали в нём под толстой, красивой раковиной, под хитиновым панцирем и ещё глубже? Вряд ли. Для того чтобы слушатель понял рассказчика, ему, слушателю, необходимо хоть раз в жизни оказаться в какой-нибудь похожей ситуации и накопить минимум информационного запаса.
Например, если бы Алексей Андреевич мог вступить в диалог со старым раком-отшельником, то припомнил бы такой случай из своей жизни: однажды, ещё до всех путешествий, до того, как его втянуло в историю, начавшуюся до его рождения и закончившуюся через много лет после смерти, он, будучи пятилетним ребёнком, часами просиживал в укромной бухточке на берегу пруда. Место это утоптали и приспособили для долгого сидения неизвестные маленькому Алексею Андреевичу рыбаки. По вечерам они приходили сюда, чтобы сидеть так же долго, закинув в воду лески на длиннющих удилищах, а днём полноправным хозяином маленького угодья среди камышей и осоки был он.
Алексей Андреевич не удил рыбу. Сидя неподвижно, он наблюдал, как в прогретом солнцем мелководье перемещаются многочисленные мальки, следил за водомерками, то прытко скользящими по поверхности, то замирающими совсем без движения.
Особую радость вызывали в нём пузатые, неповоротливые головастики, которые то и дело выплывали из подводных зарослей и паслись там же, где и рыбьи дети. Головастики были разнообразнее и интереснее мальков. Некоторые отрастили ноги и проявляли некоторую индивидуальность. Взрослых лягушек Алёша ловил и подолгу рассматривал их удивительно человеческие лапки, трогал пальцем тонкие горлышки, а потом отпускал, полагая, что они расскажут про него другим.
В этом добром царстве были и злые персонажи, которых Алёшенька очень боялся. Слава богу, появлялись они не часто. Пиявки! Алёша не знал, могут ли пиявки гоняться за людьми, но помнил со слов взрослых, что пиявки пьют человеческую кровь.
Однажды пойманная им лягушка выпрыгнула из рук, нырнула в воду и стремительно улезла под плоский камень, частично торчащий над водой.
– Сейчас я тебя догоню! – пообещал Алёша и стал отдирать камень от налипшего снизу ила.
С громким чмоком камень оторвался, а там, в жидкой глине, оказалась здоровенная сморщенная пиявка! Она медленно и грозно повернула шею, направляя на Алёшу безглазую голову и, наверное, собралась выпить всю его кровь.
В ужасе Алёша отбросил плоский камень и с безумной скоростью побежал прочь. Он бежал мимо кустов и деревьев, мимо цветущего летнего разнообразия, до которого сейчас ему не могло быть никакого дела. Страшная пиявка наверняка гналась за ним, поэтому Алёша даже не оборачивался.
Как он ни старался, как ни пыхтел, помогая себе руками, всё равно получалось бежать чересчур медленно. Можно было бы бежать побыстрей, но за нужной скоростью не поспевали предательски неповоротливые ноги.
Лишь перебежав сельскую дорогу, Алёша остановился и посмотрел назад. Пиявка отстала. Её вообще не было видно. Отдышавшись, он успокоился и почувствовал себя в радостной безопасности. Ничего плохого случиться уже не могло.
Где он, Алексей Андреевич? Где собеседник, который мог бы понять старого рака-отшельника? Уж он бы припомнил, как примерно тогда же, в далёкие времена, пока не было ни революций, никаких других заунывностей, захвативших его позже, гостила в их семействе взрослая девочка по имени… никто теперь имени и не вспомнит. Погостила и погостила, беседуя с его матушкой и тётками о хозяйстве и ещё неведомо о чём. Загостившись, осталась ночевать, а утром, едва отзавтракав, засобиралась домой.
Алёша, весь вчерашний день глядел на незнакомую гостью как на чудо чудное и диво дивное, ходил вокруг да около, увлечённый только ею, и от счастья созерцать такую красоту, млел. Он вызвался проводить её до околицы и, идя рядом, делился достижениями. Показывал, например, удобную ивовую палку, уверяя красавицу, что это его конь. Ну, и так далее. Много было у него тогда достижений. Наконец, девушка сказала:
– Ну, всё, скачи домой. Дальше я сама пойду.
И пошла. А он, перед тем, как поворотить коня к дому, радостно смотрел ей вслед, и ему очень нравилось, как она идёт. Через широкий луг, мимо росистых утренних трав, туда, где тропинка загибается за лесные деревья, долго и неповторимо уходила девушка с длинной косой, самим своим движением даря Алёше ощущение щемящего счастья.
Так и теперь уходила Милюль от старого рака. Другой пейзаж окружал её. И выглядела и шла она по-другому, но предыдущие истории я рассказал для того, чтобы стали хоть чуть понятны чувства членистоногого учителя на песчаном берегу, у самой кромки далёкого моря.
Он изо всех сил напрягал стебельки глаз, созерцая её удаляющийся силуэт, когда кто-то постучал в его раковину. С досадой старик обернулся. Рядом стоял зелёный бородатый рак.
– Чего, не чаял меня встретить? Думал, поди, меня баклан съел? Дудки! Не на того напали! Мы как поднялись кверху, так я не будь дураком, за ноздрю его клешнёй! Клешнёй! Он меня и отпустил. Ох, и натерпелся я, пока летал, да ползал! Столько могу рассказать… кстати, учитель, как там твоя сказочка? Говорят, Милюль в лягушачьем обличии двинулась к морю по ручьям и рекам. Это правда?
– Милюль только что была здесь – ответил старик – судя по всему, минули все условные сроки. Действие договора с Кощеем окончено. Метаморфоза состоялась. Она теперь не лягушка. Она окончательно человек. Она у моря.
– Здесь? – удивился зелёный рак – Нет, постой, постой! Я не совсем понимаю, по какой такой реке лягушка из России могла доплыть до Индийского океана?
– Откуда мне знать? – пожал плечами старик – Мало чего в сказках-то?..