* * *
Когда Алексей Андреевич пришёл в сознание, его рюкзак оказался наполовину пустым. Взглянув на осоловелую от обжорства Милюль, он спросил:
– Деточка, чего же ты так много кушаешь?
– А вы много пьёте – резонно ответила деточка и громко рыгнула.
– Тоже верно – прокряхтел Алексей Андреевич и с большим трудом сел.
Солнце уже клонилось к закату. Это означало, что день, к которому Алексей Андреевич давно и обстоятельно готовился, оказался прожит зря. Осталась несказанной большая половина самого главного, отрепетированного и подготовленного! Алексей Андреевич засуетился, зашерудил руками и торопливо заговорил:
– Послушай, Милюль! Я тебе сейчас скажу необычное, которое даже может показаться глупым, но ты уж постарайся меня понять. Другой возможности не представится. Помнишь, как в воскресенье ты спасла мальчика, которого буря чуть не смыла с палубы корабля?
– Было дело – согласилась Милюль – только я не помню точно, спасла я его, или нет. Мальчик был довольно противный. Он обзывал дельфинов рыбами.
Алексей Андреевич проигнорировал замечание о противном мальчике:
– Весь фокус, Милюль, заключается в не совсем обычном течении твоей жизни. За ту неделю, которую ты прожила, на Земле прошло почти сто лет.
– Как это сто? – удивилась Милюль – не может сто лет пройти за одну неделю.
– Я тоже так считал, пока Юлия Ивановна не открыла мне глаза на связанные с тобою чудеса.
– Вы уже в который раз её упоминаете, а между тем, я вам говорила, это мои полные имя и отчество.
– Вот, вот! – закивал Алексей Андреевич – именно твои и полные. Только так тебя никто не называет, и сама ты так себя не называешь, а знаешь, почему?
– Маленькая ещё – буркнула Милюль.
– Верно! – обрадовался Алексей Андреевич – А раз маленькая, то слушай меня, старенького. Знаешь такую сказочку про волшебные яблочки?
Был на Земле один добрый молодец. Попал он в гости к одной красной девице, а она оказалась не простая, а волшебная. Дала она ему съесть яблочко вкусное. Он съел, а на земле тридцать лет прошло. Ещё съел, ещё тридцать, а с последним, третьим яблочком, накопилось этих лет целых девяносто. Возвращается он в родную деревню, а его никто не признаёт. На том месте, где жили родные матушка с батюшкой, другой дом стоит, и чужие люди живут. Так-то.
– Какой ужас! – оценила сказку Милюль.
– Вот и я говорю, ужас. Ужас и кошмар. Только это не сказка была, а присказка. Ты слыхала такую фразу: "Сказка ложь, да в ней намёк, добру молодцу урок"?
– Слыхала – обрадовалась Милюль – мне нянечка её говорила в конце какой-нибудь сказки, а я каждый раз думала, что за урок такой? Так и не знаю, какой урок, хоть сказок с этим концом помню много.
– Хорошо, что много. Это, знаешь ли, очень полезно в твоём положении. Так вот тебе и сказка после той присказки. Приехала девочка с няней и села на корабль. Легли они спать. Просыпается девочка, а корабль другой и люди вокруг не те. Невдомёк девочке, что минуло уже пятнадцать лет.
– Она пятнадцать лет проспала? – спросила Милюль.
– Для простоты будем считать так – кивнул Алексей Андреевич – пятнадцать плюс шесть, двадцать один год получается. Но это не важно. Через пятнадцать лет всё вокруг изменилось, но не очень. Девочка даже приноровилась легко и при этом встретилась с мальчиком Алёшей, который оказался ей ровесником. Стал Алёша погибать, а девочка спасла его, когда он чуть не утонул.
– Это про меня сказка? – уточнила Милюль.
– Не перебивай, а-то собьюсь! – строго велел Алексей Андреевич – Спасла девочка Алёшу, да и уснула. Просыпается… батюшки! Что за беда? Алёша-то на двадцать один год вырос и числится той девочке почти родным дядей. Ничего не сказала девочка, да и… снова уснула. Просыпается, а уже опять двадцать один год прошёл. Дядя тот ещё подрос, бороду отпустил и стал почему-то папой. Ничего девочка понять не может. Что за чехарда? Снова заснула на двадцать один год. Просыпается. Куда все подевались? Кругом незнакомые люди! Ну, она опять за своё: спит, да спит. А тот мальчик-дядя-папа всё живёт и стареет. Проснулась она ещё через двадцать один год. Смотрит, вот он я, Алексей Андреевич, перед тобой сижу и числюсь тебе уже прадедом, потому что пока ты засыпала, да просыпалась, прошла в твоей жизни одна неделя, а в России целый век.
– И что? – настороженно спросила Милюль – тут и сказке конец?
– Нет, Милюль, не конец, а самое начало. Я не знаю, где ты была и что делала, пока спала.
– Я была лягушкой – призналась Милюль – сначала головастиком, потом лягушонком с хвостиком, потом без хвостика, а перед тем, как проснуться, я прыгнула в этот самый пруд.
– Да ну? – удивился Алексей Андреевич – Этого я не знал.
Рассказанная им сказка, хоть и была страшная и вовсе не сказочная, убаюкала Милюль. Она бы возмутилась, сказала бы этому постаревшему мальчику Алёше, до чего неправильные он придумывает сказки, но сонная мгла всё глубже уволакивала её и потому она сказала совсем иное:
– Я знала. Только я считала себя Царевной-Лягушкой, а вас Кощеем Бессмертным.
– Да я уж давно понял, какой дуб тебя интересовал – ответил Алексей Андреевич, но Милюль уже не было дела ни до сказочного дуба, ни до волшебных персонажей. Из последних сил борясь со сном, она спросила:
– Скажите, Алексей Андреевич, почему я оказалась именно в этой сказке?
– Наверное, так легли звёзды на небе – предположил прадедушка, но ответ не устраивал засыпающую Милюль:
– Что мне делать? Что делать-то? – прокричала она изо всех сил, но еле слышным шёпотом донёсся до уплывающего мира её крик.
Столь же туманно и неразборчиво прозвучал ответ не то Кощея Бессмертного, не то Алёши Поповича:
– Делай то, чего тебе больше всего нужно и не забывай, кто ты такая…
* * *
– И кто же я такая? – спросила Милюль. Дрёма свалилась с глаз. Теперь она могла говорить внятно, не пытаясь прокричаться сквозь ватную сонливость. К ней вернулись ясность мысли, необычайная живость и лёгкость во всём теле. Под лапками и под животом пугающе сочилось тепло от чего-то большого и мягкого. Она шевельнулась, чтобы освежить картину окружающего пейзажа…
"Ужас! Как меня сюда занесло?"
Изо всех сил Милюль прыгнула и уже в полёте досматривала кошмарную окружающую среду, которую она так мудро и быстро сообразила покинуть. В огромном мрачном судне, через борт которого она перелетала, находились гигантские тёплые млекопитающие! Одно из них, с которого она спрыгнула, судя по всему, спало, или отдыхало. Второе шевелилось, издавая страшные рокочущие звуки. Слава богу, этот кошмар остался позади. Навстречу ей стремительно надвигалась гладкая поверхность бескрайнего зеленоватого моря. Милюль стукнулась мордой об воду. Вода разлетелась миллионами мелких брызг, но тут же опомнилась, побежала обратно и, приняв Милюль в себя, сомкнулась над головой.
"Так со мною бывало и не раз" – вспомнила Милюль, двигаясь по гладкой дуге в зеленоватом пространстве, насыщенном пузырьками и мутью. Подёргивая ластами, она поплыла прямо, подальше от того огромного лайнера, на который забросила её злодейка-судьба. Вода постепенно выталкивала Милюль наверх и вскоре она совсем всплыла. Ноздри и глаза оказались над поверхностью, но Милюль продолжала двигаться вперёд, мощно дрыгая ластами. Плыла недолго. Вот уж и берег, где можно отсидеться в высокой траве и привести мысли в порядок. А мыслей образовалось великое множество, но разрозненных, не связанных между собой и даже ненужных: "Что за лайнер? Какое отношение я имею к лайнеру? Как я там оказалась? Кажется, я садилась на лайнер вместе с нянечкой и большой белый мужчина предложил мне посидеть на гранитном льве. Это не мысль, а нелепая, ненужная глупость. Мусор. Долой его! Какая там следующая мысль?.. Пока я сплю, в России проходит двадцать один год… полная околесица!"
Сидя в прибрежных зарослях, Милюль перебирала глупости, в изобилии хранящиеся в памяти и не находила ничего путного.
– Я здесь! – раздалось откуда-то справа.
– Я тут! – ответили с другой стороны.
– Вот я! Вот я! – это уже издалека, а потом снова, совсем рядом:
– Я здесь!
Милюль подумала, подумала, да и крикнула:
– Ну и что?
Орущие умолкли, видимо, соображая: "Действительно, что?" Ничего не решив, они принялись орать то же самое с удвоенной силой.
– Какое однообразие – подумала Милюль про глупых крикунов. Они же орали, надрываясь до усёру и соревнуясь, кто кого перекричит.
"Надо делать то, что мне больше всего нужно" – зацепила Милюль очередную мыслишку, валявшуюся на поверхности сознания, и обрадовалась гениальности открытия. Мыслишка эта, конкретная и ёмкая, лучше всех прежних подходила к ситуации. Более того, она была красивой и требовала детального изучения:
– Чего же мне нужно? – спросила себя Милюль и попробовала перебрать варианты ответов:
– Не мешало бы отрастить хвост, как в юности? Хорошо, но не обязательно. Посмотреть на этих, которые орут? Любопытно, конечно, но какой смысл, если они такие тупые? Пожрать? Это – да. Это всегда хорошо, но ответ не соответствует гениальности вопроса. О! – вспомнила Милюль – Я давно мечтала добраться до моря! Я хотела слушать шум прибоя, забегать в воду с песчаного берега и ощущать солёную упругость. Вот, чего мне нужно! С другой стороны, кажется, я моря достигла. Вот оно, напротив меня. Много воды. Милюль пошевелилась, чтобы разглядеть "много воды" получше. Ровное зеркало лежало перед нею. В некоторых местах его поверхность была выщерблена островками ряски. Огромные листы и стебли кувшинок выпирали вверх далеко впереди. Дальше, за ртутной полированной неподвижностью угадывался противоположный берег, дыбящийся множеством циклопических растений. Вдруг совсем рядом, в секторе осмотра, всплыла здоровенная, утыканная бородавками рожа и радостно заорала:
– Я здесь!
От неожиданности Милюль подпрыгнула на месте и с отчаянным разочарованием резко сообразила: "Это не море!" Разинув пасть, она ринулась на вопящего идиота и обязательно укусила бы его, если бы он не отпрянул и не скрылся под водой, испуганный её яростью.
Милюль поплыла вдоль берега, соображая про себя: "Что за напасть? Почему всё окружающее, всё мыслимое оказывается не тем, что мне нужно? Почему я здесь? Как добраться до волшебного мира, который мне так необходим? Как доплыть до моря, о котором я мечтала целую неделю, целый век, прошедший в России!"
Милюль корила бесчувственную реальность, подсовывающую ей разнообразные обманки, вместо того, чего она хочет. Она ругала себя за тупость и несообразительность, а сама всё плыла и плыла вдоль берега, пока не заметила, как невидимая сила движет её гораздо шибче, чем может плыть она сама. Удивляясь этой перемене, Милюль прекратила дрыгать ластами, но течение несло её навстречу лысому бетонному берегу. Пару раз Милюль прокрутило в мелких, неожиданно возникающих воронках, снова вынесло на прямую и, наконец, с грохотом и бурлением впёрло в тёмную трубу, где перевитая жгутами вода с невообразимой скоростью неслась по тоннелю.
– Так это был пруд! – сообразила Милюль, кувыркаясь и захлёбываясь в стремнине.
До чего неприятно лететь сквозь непроглядную тьму! И страшно представить, как здесь, в гремящем мраке её может садануть о любое твёрдое препятствие, и тонкая лягушачья черепушка разлетится на тысячи кусков. Тогда конец путешествию, а Милюль уже поняла, что в её жизни началось самое главное: путешествие к заветному морю.
Именно здесь, в беспорядочном движении наперегонки с собственным страхом, Милюль непостижимым образом смекнула, что все воды, текущие вниз, приходят в конце концов туда, куда стремится она сама. Мчась мимо гулких невидимых стен, она решила: "Я буду плыть по течению! Пока я живу лягушкой, я буду стремиться к тому, чего безумно желаю как человек! Пусть пройдёт ещё двадцать один год, но к тому времени, когда придётся проснуться вновь, я проснусь сама собою, не куском чьей-то чужой жизни, не обрубком несостоявшегося "я", а целым, самостоятельным существом, у которого есть прошлое, но главное, есть и будущее!"
Её выплюнуло из трубы в быструю мутную речушку, течение которой постепенно замедлялось, речушка становилась шире и впадала в следующий пруд, заросший водорослями и тиною. Появились вокруг знакомые рожи соплеменников, старательно орущие о себе. Каждый орал как умел. Кто-то громче, кто-то искуснее, но скучно было Милюль от однообразия тем их песенного творчества. Никто из них не умел придумать ничего принципиально нового. Мимо! Дальше и дальше, не задерживаясь на одном месте. Она искала текущую воду среди стоячей. Оказавшись в плену нового течения, пугалась до беспамятства, но наперекор страху, возобновляла движение к цели.
Серый туман окутывал реки и озёра, а Милюль плыла. Дождь плясал по воде, утыкивая её мелкой сетью холодных игл, но Милюль двигалась и под дождём. Милюль продолжала плыть, когда наступала ночь и огромная луна надувалась от удивления, видя необъяснимое для всего сущего упорство одинокой лягушки. Кто сосчитает, сколько раз подвергалась она риску быть съеденной, пойманной, раздавленной, разрубленной, уничтоженной самыми разнообразными и немыслимыми способами? Она научилась держаться в тени свисающих над водой кустов и с замиранием сердца торопилась преодолеть открытые пространства, над которыми в любой момент могла появиться голодная зоркая птица. Милюль научилась пользоваться досками, брёвнами и прочей плавучей всячиной, влекомой течением реки.
В незыблемом покое гигантского водохранилища Милюль поджидала жуткая депрессия, и даже отчаяние от нереальности преодоления такого огромного стоячего пространства. Если бы не память, если бы не опыт, накопленный Милюль за время путешествий по рекам и водоёмам в облике человека, она не нашла бы ни сил, ни соображения для того, чтобы продолжать путь.
Жёсткая встречная струя смыла Милюль с уступа на борту попутного катера и режущие воду винты чуть не перемололи её в пыль. Жуткие чудовища всплывали из глубин и норовили проглотить Милюль зубастыми ртами. Через препоны и напасти длился и длился её нескончаемый путь к великой цели, которую не в состоянии вместить никакое сознание. Не только вместить, но даже представить. Милюль двигалась к морю.
* * *
Ритмично и громко шлёпали по песку многие ноги. По пляжу маршировали взрослые раки. Глядя на стройную шеренгу, старик подумал: "Что за день такой? Все маршируют! Ладно ещё, дети, им простительно. Когда маршируют дети, они мнят себя удалыми воинами древности, чья сила в единстве и слаженности действий. Если же начинают маршировать взрослые, то всем здравомыслящим ракам вокруг становится так же стыдно, как если бы великовозрастные тёти наладились играться в дочки-матери и баюкать тряпочных кукол".
Строй взрослых раков подошёл к большому камню и по команде: "Стой! Ать-два!" – встал пред лицом пожилого сказочника.
– Здравствуй, дорогой собрат! – поприветствовал старика рак с длинными волосами на ногах – Мы пришли сюда для того, чтобы сообщить: своей историей ты возбудил в наших рядах небывалые смуты. Раки трактуют их то так, то этак. Часто, споря между собой, они доходят до рукоприкладства, хотя сезон спаривания ещё не начался. Не мог бы ты внести ясность и громогласно объявить, какую концепцию проповедуешь ты с вершин глобального многолетия? Если ты говоришь о единении всего живого в свете существования общей для всех всемирной души, то провозгласи это! Если же ты намерен убедить мыслящий мир во множественности сущностей, населяющих каждого изнутри, то на сём и заостри наше внимание. Тебе нужны единомышленники, которые вслед за тобой признают себя создателями вселенной! Подай нам знак! Мы, пришедшие к тебе воины, готовы поддержать любую из указанных тобою основ и силой боевого авторитета навести порядок в разбредшихся умах рачьего племени. Как видишь, нас много. Мы являемся твоими последователями и готовы идти туда, куда ты укажешь. Сделай же милость, укажи!
Старик блаженно потянулся всеми конечностями, потряс усами и, открыв рот, начал указывать:
– О, дети мои, а так же истовые последователи! Даю вам чёткую и непререкаемую установку: идите вы…
Скрип тормозящего механизма донёсся от дороги. Вслед за ним прозвучали голоса множества людей, выпрыгивающих из остановившегося в отдалении белого автобуса. Все раки, и старик в том числе, развернули глаза в том направлении. Место ежедневных сборищ оказывалось в точности промеж морем и автобусом.
– Туристы! – воскликнул один из воинов.
– Надо объявлять эвакуацию! – подсказал другой.
– Учитель! Тебе, с твоей большой и красивой раковиной следует покинуть опасный сектор! – обратился к старику волосатый командир.
– Бегите, я вас прикрою – ответил учитель, но раки успели последовать его совету ещё до того, как совет прозвучал.
Задрав кверху клешни и дома, они дисциплинированно приступили к эвакуации. Делали это согласно чётко отработанной вековой стратегии, не допускающей ни паники, ни давки, то есть все побежали врассыпную, во все мыслимые стороны одновременно. Надвигавшиеся как стихийное бедствие туристы не успели ещё расстелить на песке коврики и полотенца, а раки, как и положено мыслящим существам, уже выполнили план эвакуации. Почти. Первая группа ушла под воду, и там, взрыхляя лёгкий белый песок, медленно пыталась углубиться. Воины из второй группы оказались между ног наступающих туристов и в отчаянии метались, не находя себе места среди жестоких гигантов. Дальше всех продвинулись те, которые побежали в обе стороны, по мокрому песку границы моря, но и тут не обошлось без потерь.
Волосатоногий командир, последователь и проводник нового учения, упёрся в здоровенный булыжник, и безуспешно штурмовал его неприступную твердыню, оставаясь в пяти шагах от не пожелавшего эвакуироваться сэнсэя.
Туристы, стремительно захватившие пустынный пляж, вели себя нагло и дерзко, как любые оккупанты. Переговариваясь, они стелили циновки, снимали с себя одежду, напяливали резиновые ласты, маски с трубками, договаривались играть в волейбол. Они совершенно беззастенчиво хватали мечущихся между ног отшельников, разглядывали их домики, восхищались, показывали несчастных друг-другу. Некоторых отпускали, но некоторых – и нет!
Старый рак слушал долетающие до него обрывки разговоров и, надо думать, проводил глубокий научный анализ изучаемого им хищного вида прибрежной фауны.
– Всю жопу отсидел! – радостно делился достижениями длинноволосый блондин атлетического сложения.
– Не мудрено – соглашался загорелый сероглазый брюнет – за пять часов чего хочешь отсидишь.
– Чего ради ехали? – удивлялся блондин – то же море, тот же песок.