Курсанты, затаив дыхание, ожидали появления женщины, причём женщины молодой, на что указывал, и уже хорошо слышимый голос, и возраст ребёнка. Мальчик сгорал от нетерпения вбежать на поляну, в траву, доходившую ему, где до пояса, а где и выше, но он медлил чего-то опасаясь. Невидимая пока ещё мать, тоже его предупредила:
- Тима, подожди меня... осторожнее, смотри под ноги!
- Мам, иди сколее!
Наконец из-за деревьев показалась и она....
В те годы Советский Союз жил отгороженный от "тлетворного" влияния Запада так называемым "железным занавесом". И со всеми прочими атрибутами "сладкой" капиталистической жизни, был избавлен и от тотальной голливудской кинопропаганды, где наряду с пресловутым американским образом жизни, навязывался и определённый тип женской красоты - англосаксонский. Любая медаль имеет две стороны, так и тот занавес. Благодаря ему советские люди в семидесятых ещё не ведали, что красивая женщина или девушка - это обязательно 90-60-90, непременно рослая, худая, без намёка на животик... Увы, у большинства дремучих русских мужчин были иные понятия о женской красоте, в том числе и у молодых.
Наиболее откровенно эти вкусы во взводе проповедовал страхолюдный хвастун Пушкарёв. Когда кто-то из курсантов касался женской темы, он обязательно перебивал говорившего вопросами типа: "А как у неё за пазухой, набито? ... А как у неё задок-то, подержаться есть за что?..."
Вышедшая на поляну женщина отвечала всем этим запросам. Смотрелась она никак не больше чем на тридцать лет. Они с сынишкой, искали ещё редкие в это время грибы, в руках женщина несла небольшую корзинку. Кроны деревьев, преимущественно осин и берёз, не сплетались вверху в единую лиственную преграду солнечным лучам, что позволяло вместе с воздушными принимать и солнечные ванны. С учётом этого она и оделась. Так ходили женщины у себя на дачах, да она, видимо, и была летней обитательницей дачного посёлка, что располагался примерно в километре от границ полигона. На женщине не было платья и юбки тоже. Ярко-голубые трусы от купальника туго облегали широкие бёдра, оставляя солнцу и глазам курсантов очень полные, ещё не тронутые загаром ослепительно-белые ноги. Глаза притаившихся буквально разбегались от обилия точек притяжения и то, на что прежде всего смотрят, когда женщина в одежде, лицо, сейчас привлекало наименьшее внимание. На женщине ещё имелась мужская рубашка, не сходившаяся у неё на груди и животе и застёгнутая лишь на одну пуговицу, как раз под грудью. Всё: бёдра, грудь, живот волнующе сотрясались при движении, неспешном, горделиво-спокойном.
Ослеплённая солнцем после тени леса, женщина ничего не замечала, пока они с сыном не дошли примерно до середины поляны и оказались в полуокружении горящих, жадных глаз. Но даже энергетика этих взглядов, охватывающих её всю, от белой косынки, из-под которой струились распущенные тёмно-русые волосы, до обнажённых волнующих ног, не произвела никакого воздействия - остановиться её заставил запах... Пушкарёв, прежде чем улечься на траву разулся, повесив свои несвежие портянки на голенища сапог. Именно этот жуткий запах почувствовала женщина. И первым она увидела Пушкарёва, оказавшегося к ней ближе всех. В сбитой на затылок пилотке он немигающим, истуканским взором уставился ей в ноги выше колен.
- Ой, кто это здесь?!- в негромком восклицании чувствовалась скорее неловкость, стеснение, нежели страх. Она, конечно, сразу поняла, что перед ней солдаты с рядом расположенного полигона. А солдат тогда ещё не боялись, ибо в Армию редко попадали начинающие уголовники - всех подряд начали "грести" позже, когда стала ощущаться нехватка призывников.
Она торопливо и с некоторой растерянностью огляделась. На неё смотрели, её ощупывали взорами, ими же снимали то, что на ней ещё оставалось. С красными, воспалёнными от недосыпа глазами, с впалыми от недоеда щеками, в перемазанных комбинезонах, с не отросшими волосами – жуткое зрелище для женщины вообще и такой тем более: сытой, холёной, домашней...
Советская эпоха - это в основном время борьбы, противостояния, напряжения. Покоя, размеренной жизни, когда обыватель существует комфортнее всевозможных борцов... такого времени в истории СССР почти не было. Лишь мизерный исторический промежуток с середины шестидесятых до конца семидесятых напоминал то время. Увы, период оказался чрезмерно краток, и одно поколение не успело насладиться относительным достатком и покоем - висящее ружьё, лелеемое всей страной, в конце-концов выстрелило, началась афганская война. То время потом обозвали застоем, но советскому обывателю тогда хоть немного посчастливилось пожить своей естественной жизнью.
Запах, исходящий от курсантов, бил в нос не только портяночной гнилью, но и смесью солярки и отработанного танкового масла, запахом терпкого солдатского пота. То, что они лежали совсем рядом и мрачно молчали, лишь неотрывно смотрели, не могло не вызвать у женщины через несколько мгновений уже самого настоящего испуга. Ухватив за руку сына, она стала пятиться, растерянно оглядываясь - ей, видимо, казалось, что вся поляна усеяна лежащими и сверлящими её глазами стрижеными солдатами. Она в смятении шептала, ничего не понимавшему мальчику:
- Пойдём сынок... пойдём скорее, мы, наверное, в запретную зону зашли...
Только что преисполненная достоинства, уверенности и покоя, этакая вальяжно-царственная, женщина засуетилась, пытаясь как-то прикрыться хотя бы корзинкой от этих вездесущих глаз. Наконец она повернулась и чуть не бегом, волоча за собой сына, поспешила в лес, под защиту деревьев.
7
Лейтенант Грамахин взмок, бегая по взрыхлённому гусеницами многотонных машин полю, от одного препятствия к другому. Повторные упражнения не у всех пошли гладко. Взмыленный лейтенант в расстёгнутом комбинезоне, без галстука и без фуражки, где со второй, а где и с третьей-четвёртой попытки заставил-таки всех исправить тройки. Но с Арсеньевым ничего не получалось. Сильно ударившись первый раз, он категорически отказывался заезжать на мост. Тупо глядя в землю, оробевший курсант упрямо твердил:
- Не сумею я, товарищ лейтенант, опять упаду.
Грамахин чуть не силой загонял его в люк, но едва машина подползала к эстакаде, Арсеньев резко брал оба рычага на себя и танк останавливался... Так и пришлось лейтенанту плюнуть на это безнадёжное дело и идти на вышку умолять толстого капитана, руководителя занятий, взять грех на душу. Тот поломался для вида, а потом, не мудрствуя, намекнул на отступное:
- ...Ладно, не буду я тебя на взлёте из рогатки стрелять. Тебе же, кажется, на звание вот-вот должны послать?- толстяк хитро подмигнул находящимся тут же сверхсрочникам. - Так что помни, за тобой должок... И это, чтобы машины твои орлы обслужили, как положено.
Саша через силу изобразил благодарную радость и твёрдо заверил:
- А как же, за мной не пропадёт, и трансмиссию вылижут, сам проверю…
Ко взводу шёл, играя желваками на худощавом смуглом лице, кляня про себя, доставившего ему так много хлопот курсанта: "Вот урод попался. Теперь этого борова капитана поить придётся. Эээх, как же всё некстати". Взводный шёл, не глядя под ноги, спотыкался и оступался на неровностях исковерканной гусеницами земли. Увидев уже построившихся курсантов, он попытался привести себя в порядок, но куда дел в суматохе дел фуражку так и не вспомнил.
В строю отсутствовала пятёрка Кручинина. Кухарчук недоумённо озирался, расспрашивал,
но свидетелей объявления благодарности и пробежки передовиков к лесу не оказалось.
- Товарищ лейтенант, первый взвод построен за исключением курсантов Кручинина, Каретника...
- Вольно! Я знаю. Сбегай Кухарчук вон туда, покричи их, они где-то недалеко от колючки.
Замкомвзвода удивлённо поглядел на лейтенанта, но тот холодно, неприязненным прищуром подтверждал свой приказ: "Да, именно ты как простой салага побежишь их сейчас искать". Обиженный Кухарчук пошёл нарочито неспешно в указанном направлении. Грамахин специально унизил зама перед всеми в отместку за то, что тот отлучился без спроса и проболтался где-то у местных полигонных дембелей, в то время как ему пришлось бегать по препятствиям. После Кухарчука настал черёд и остальных... Нет, из-за этих то ли пальцем, то ли по пьяни деланных дебилов, он не хочет подвергаться риску не получить вовремя звание или должность, застрять на взводе. Нет, он из них всю душу вынет, но они будут брать препятствия, укладываться в нормативы, бегать кроссы, делать подъём переворотом, научатся ходить строевым, хоть бы и ценой своих ног и подмёток. Он заставит их, чего бы это ему не стоило... В мечтах Саша себя видел только генералом. И путь один - поступить в Академию, а там уж другие горизонты откроются, хоть как, но поступить, хоть через женитьбу ... но лучше бы без неё. Может и так получится: сделать взвод отличным, вымуштровать к итоговой проверке этих уродов, так чтобы они стали как гвозди. А для этого надо работать, надо стараться... Ох, как он будет стараться.
- Вот это баба! Видали ляжки... прямо на меня пёрла, думал стопчет! - смаковал увиденное Пушкарёв, после того как женщина с сынишкой торопливо скрылись в лесу.
- Сразу видать, что масла не по двадцать пять грамм за завтраком ест,- подхватил с ехидной усмешкой Елсуков.
У Кручинина напоминание о количестве выдаваемого им масла вызвало нехорошие ощущения, но куда больше ему не понравилась усмешка неприятного москвича.
- Нашёл кому завидовать... масло, сало,- передразнил он Елсукова.- Тебе вон хоть килограмм скорми, всё на говно переведёшь. А здесь всё оно на пользу, её вон хоть саму на хлеб мажь,- не удержался от комплимента Володя. - Как на твой вкус, дед?- тут же он обратился к авторитетному в таком вопросе мнению Каретника.
Но тот, в отличие от более молодых сослуживцев особых эмоций не выразил:
- Да ничего особенного, баба как баба.
- Ну, ты это брось. У неё вон, каждая титька в пилотку не войдёт, а как кормой завиляла, я чуть следом не побёг,- Пушкарёв стоял по-прежнему босой и делал неприличные движения тощими ягодицами.
- Титьки, задница - это ещё не всё... Просто вы мужики ещё баб в натуре не видели, вот и беситесь от голых ляжек,- назидательно сказал Валера.
- Ой, да брось ты знатока из себя корёжить. Знаю я вас женатиков, сидите возле жён и из-за их юбок не высовываетесь,- обиженно парировал Пушкарёв.
Вовчик Митрофанов в силу природной стеснительности вслух своего мнения не высказал. Женщина на него тоже произвела впечатление. Она была в самом расцвете своей женской силы, той, что действует на воображение юношей иной раз куда сильнее ранней девичьей прелести. В то же время грубые, циничные высказывания Пушкарёва его коробили.
Володя Кручинин излишней робостью никогда не страдал, даже более того... Но чувствовал он примерно то же, что и его тёзка-москвич и потому осадил спорщиков:
- Ладно, харе базарить!... Напугали хмыри чумазые хорошую бабу, защитнички хреновы. Она вон с пацанёнком по грибы вышла, позагорать, воздухом подышать, а тут хари немытые в траве вместо грибов и глазеют, портянки вонючие поразвесили.
- Да уж... Представляю, что она о нас подумала, когда увидела,- с усмешкой покачал головой Валера Каретник. - Не хотел бы я, чтобы моя вот так в переплёт попала.
В ответ раздался дружный смех - каждый представил мысли женщины попавшей в такое "окружение".
Курсанты оживлённо делились мыслями, напрочь забыв про полигон с танками. А женщина, торопливо удалявшаяся по направлению к своей даче, уже несколько успокоившись, наверняка досадовала на свою невнимательность и легкомыслие - так далеко зашла в лес, да ещё в таком виде. В то же время она не могла не вспоминать уморительные физии солдат, их глаза. И конечно у неё не мог не возникнуть естественный женский вопрос: как она им показалась? Впрочем, их глаза давали на него исчерпывающий ответ.
Думали, судили со своих колоколен, но подсознательно, о чём вроде бы и мыслей не было: не сомневались - жизнь правильно, по верной, ленинским гением указанной колее идёт, и дальше будет всё лучше и лучше. Так уж устроен человек, он изначально готов верить, что худшее позади, а впереди только лучшее. Да разве, глядя из семидесятых, поверишь в реальность того, что в восьмидесятых станут и прилавки беднее, и очереди длиннее. А когда достигнет призывного возраста этот мальчишечка, которого волочёт за собою мать, застреляет вовсю, всеми калибрами, это, пока ещё безвредно ревущее на полигоне Ружьё. И кто знает, что ждёт его там, в его, возможно, совсем не прекрасном "далёко", не состарит ли он до срока свою, пока ещё цветущую мать?
И эти ребята в комбинезонах и пилотках пока не сомневаются, что всё у них будет в порядке, ведь все трудности уже пережиты их родителями, для того чтобы им жилось легче. Да разве можно сейчас предвидеть, что ожидает и их, и их будущих детей, вместо официально объявленного к восьмидесятому году пришествия "Золотого века"?... Ведь сыновья достигнут их возраста, когда Армия предстанет клубком проблем, клоакой. И они, будучи родителями, пойдут на всё, дабы избавить свои возлюбленные чада от, ставшей почти невыносимой и смертельно опасной службы, от того Ружья, что будет палить без удержу... И Саша Грамахин не мог предвидеть, что ожидает его там, в темени будущего - успеет ли, достигнет ли таких должностей и званий, чтобы посылать на смерть, а не быть посылаемым. В то, другое время, когда выстрелит Ружьё.
- Ну вот... уже ищут,- привычно состроил гримасу мученика Елсуков.
- Кручинин... где вы там!? - уже отчётливо слышался голос Кухарчука.
- Всё, кончай привал, пошли трансмиссию драить,- со вздохом сожаления проворчал Каретник и стал подниматься.
- Чёрт... и про время-то забыли совсем, больше часа, наверное, тут провалялись. Нас же всего на полчаса отпускали,- забеспокоился Кручинин.
- Да не спеши ты Володь, успеем ещё наслужимся,- с неспешной рассудительностью, как бы придержал его Валера.
И Володя послушался, неожиданно виновато улыбнулся в ответ и совсем уже без командирских интонаций обратился сразу ко всем:
- Верно, успеем ещё... Давай ребята потихоньку потопали, а как "замка" увидим шагу прибавим. Силёнки-то беречь надо, нас, вон, на гражданке ждут,- он с улыбкой кивнул в сторону противоположную полигону.
Так они и пошли не торопясь, обходя деревья, туда, где их ожидали танки и лейтенант Грамахин.
Гречневая каша
Мать неожиданно уехала в служебную командировку и Ирине, студентке-второкурснице, предстояло два дня исполнять ее домашние хозяйственные обязанности. Казалось, ничего особенного, что за дела убирать квартиру, да кормить завтраком и ужином уходящего на работу, и приходящего с нее же отца. Ей и самой казалось, что со всем этим она справится шутя. Утром первого дня они позавтракали еще тем, что приготовила перед отъездом мать. Но вечером ужин уже готовить предстояло самой Ирина. Придя домой, после шести часов институтских занятий, она наскоро убралась, и стала прикидывать, что бы приготовить на ужин.
Стояла середина семидесятых годов. Это было время, когда уровень жизни в СССР достиг своей наивысшей отметки. В магазинах, особенно больших городов имелся еще сносный выбор как продовольственных, так и промышленных товаров, люди из бараков и хибар постепенно перебирались в хоть и тесные, но благоустроенные квартиры. Как никогда казалось, что ведомая мудрой партией Ленина страна, в дальнейшем заживет еще лучше… Впрочем, не будем забегать вперед и останемся пока во времени относительно сытого и спокойного "застоя".
Ирина пересмотрела запас продуктов, заготовленных матерью. В холодильнике лежали: кусок сливочного масла граммов на триста, две консервные банки шпротов, одна печени трески, и два десятка яиц. По дороге из института Ира купила полкило "отдельной" колбасы, и кое что из фруктов и овощей… Южный город, сентябрь и цены на всевозможные плоды и зелень были низкие. Приготовить картошку? Но Ире не хотелось слепо копировать мать, которая чаще всего готовила именно отварную или жареную картошку. Ей хотелось приготовить нечто, чтобы отец сразу почувствовал особую о нем заботу любимой дочери. Их стол, стол обычной среднестатистической советской семьи из 3-х человек тоже был самый, что ни на есть средний - не голодали, но и особых разносолов тоже не водилось. В будние дни на ужин обычно подавались либо уже упоминавшаяся картошка, либо яичница с жареной колбасой. Ира полуинтуитивно, по привычке и купила "отдельную", собираясь, как обычно делала мать, зажарить ее, залив яйцами… но передумала. Открыв буфет, она стала перебирать пакеты с крупой. На глаза попался рис. Приготовить рисовую кашу и сдобрить ее сливочным маслом, а колбасу подать как закуску? Но это тоже, хоть и не часто, готовила мать. Нет, надо что-то… В дальнем углу буфета стояла большая жестяная банка. Ира открыла ее. Там оказалась гречневая крупа. Почему-то мать никогда не готовила дома гречневую кашу. Ира за всю свою жизнь ела её считанное количество раз и все вне дома. Как-то, когда они с матерью гостила у тетки, та накормила их такой вкусной кашей, что Ира не удержалась и попросила научить ее готовить. Никаких особенных секретов в приготовлении гречки не оказалось. Она готовилась почти так же как рис и пшенка. Ира решилась, она поразит отца именно гречневой кашей, которую мать готовить избегала, а она приготовит и приготовит так…
Каша удалась на славу. Сама юная хозяйка, попробовав, с трудом удержалась, чтобы дождаться отца и не поесть раньше. Она с нетерпением ожидала похвалы своим кулинарным талантам. Когда отец, которого звали Владимир Федорович, в седьмом часу вечера пришел с работы, дочь радостно ему сообщила:
- Папка, ужин готов! Мой руки, и садись за стол. Не знаю, как у меня получилось, ты попробуй и скажи.
Вид сияющей Ирины говорил сам за себя – она не сомневалась, что приготовленная ею каша, аккуратно нарезанная колбаса и темно-красные ломти душистого арбуза, все это придется отцу по вкусу. Она уже все перепробовала. И зная, что их с отцом вкусы всегда совпадают, не сомневалась в успехе.
- Спасибо дочка, не беспокойся, не такой уж я голодный, могу чего и попроще…
Владимир Федорович вышел из ванной, прошел на кухню, где его дожидалась горкой уложенная в тарелку гречневая каша, щедро помазанная сливочным маслом. Он увидел эту кашу и… осекся, замолчал. Добрая улыбка, до того не сходила с его лица. Он готов был проглотить что угодно, даже перегоревшее и пересоленное, при этом все это неустанно нахваливать. Нахваливать, лишь бы не обидеть дочь, оставшуюся за хозяйку в доме. Но при виде гречневой каши, его улыбка самопроизвольно сползла с лица, которое начало медленно но неотвратимо бледнеть, будто из него постепенно уходила куда-то кровь. Ира не могла осознать реакции отца:
- Папка, что с тобой… тебе плохо!?
Отец несколько секунд молчал, потом справился с собой и невнятно, словно у него что-то случилось с горлом, произнес:
- Спасибо Ира… не надо… ты… ты ешь, а я хорошо сегодня пообедал на работе, в столовой… Извини, я что-то совсем не хочу ужинать. Не обижайся дочка, действительно, совсем не хочется, аппетита нет… Я лучше полежу пойду, голова разболелась…
2