Великан был уже потом. В трех километрах по прямой от нашей дачи высилась Коджорская крепость. В лунные ночи эта крутая гора с крепостью на вершине казалась мне лежащим Великаном. Днем это была Коджорская крепость, ночью - Великан. В семье об этом знали и снисходили к моим слабостям, пусть себе думает. Я стал носиться с мыслью о Великане не без влияния бабушки. Мне запомнилась строка из Акакия Церетели, которого она мне читала: "Он не умер, он просто спит!.." Я твердо верил в то, что Великан прикован цепями. Я отчетливо видел его конечности и мышцы, оружие, шлем, цепи и верил, что он разорвет их и встанет. Так и случилось. Ночь была хоть глаз выколи, ни зги не видно, но я, взобравшись на подоконник, уставился в кромешное пространство без конца и края, туда, где возлежал мой гигант. Сверкнула молния - раз, другой, третий... Великан привстал, поднялся, торжественно воздел сжатые кулаки со свисающими цепями, выпрямился во весь свой могучий рост. Гром и молнии сопровождали каждое его движение. Разумеется, я поднял крик: "Великан встал!"
Великан вселил в меня твердую веру в то, что все дремлющее, подавленное, скованное цепями должно непременно восстать и возродиться. Это видение стало зачином моего отчаянного оптимизма.
Видением мне была и маленькая девочка. Она много раз являлась на протяжении жизни, всегда вызывая приязнь. Очень красивая златовласка шла по дороге мне навстречу, над ее головой с грохотом вращались мельничные жернова. Они походили на нимб, а были всего лишь мельничными жерновами. Я остановил девочку, но мы не слышали друг друга. Мало того что жернова грохотали, в этот шум вплеталось еще множество разных звуков: боевой клич, торжественный хорал, причитания, хохот, гром бурь, нежный лепет детей, они глушили слова... Звуки эти то как бы неслись из самой бездны, то раздавались возле самого уха - и так, и этак. Девочка стояла, улыбаясь сияющими голубыми глазами, а мельничные жернова грохотали. Потом все на мгновение смолкло, девочка нахмурилась, сказала мне несколько слов и исчезла. Вот эти слова: "Иди рядом, следуй за мной... Захочешь - можешь обогнать. Но не оставляй меня, иначе тебя сомнет! Звать меня Нино, вспоминай обо мне..."
Она исчезла, а вместе с ней и дорога. Вокруг простиралась пустыня, я не знал, куда идти...
Эта девочка за всю жизнь много раз указывала мне правильный путь. Не сама, просто я слышал ее в грохоте мельничных жерновов.
Как-то привиделось и такое: стояла зима, было темно, я шагал по шпалам. До того я один-единственный раз видел полотно железной дороги. Холодный ветер дул в спину, я продрог. Послышался шум приближающегося поезда. Я собрался сойти со шпал. Ноги перестали слушаться, я не мог ступить ни вправо, ни влево. Пробовал рвануться - ничего не вышло, рельсы держали меня, поезд приближался... Вот-вот догонит, раздавит... Мелькнула мысль лечь. Я бросился ничком. Тело пронзил холод металла, и я ощутил, как мои конечности, распластанные на путях, наливаются твердостью стали, я превращаюсь в рельсы. Это было настолько явственно, что я даже ощутил жесткость стяжки крепежных костылей. Состав кончился, прошел по мне, прогрохотал. Я поднялся целым и невредимым, но уже глубоким старцем, совсем дряхлым. Тело кричало от усталости, и этот крик я слышал своими ушами.
И все же был вне себя от радости - я остался жив!
Я рассказал об этом деду. Он задумался и еле слышно произнес:
– В плохое время ты родился... И тебя, как и меня, как и многих других, переедет жизнь.
Сдается мне, это он верно заметил!
А Чан Дзолин?.. Бабушка взяла меня в церковь. Оттуда мы вышли на Пушкинскую, стали ждать трамвая. Вот тогда я и увидел впервые в жизни человека с глазами монголоида - живого, до того я видел рисованных китайцев, мужчин и женщин, - у нас был такой кофейный сервиз. За нашей спиной, у стены, стоял китаец с жемчужными бусами, свисающими с рук. Он был маленький, тщедушный. Я, раскрыв рот, смотрел на раскосость его глаз. Он даже улыбнулся мне, но потом снова нахмурился и ушел в свои мысли - по моему тогдашнему разумению, глубокие и сложные. Примерно год спустя я встретил этого китайца в подъезде нашего дома. Он сидел на лестничной ступеньке, ждал моего возвращения с урока музыки. Мы поприветствовали друг друга как старые знакомцы.
– А где бусы? - спросил я.
– Сегодня я много размышлял. Мысли были всякие - мелкие и настоящие. Каждая бусина-мысль. Я - Чан Дзолин...
Так завершилась наша встреча. Я, вероятно, краем уха слышал эту фамилию. Тогда в Китае смута была великая, старшие читали в газетах: Чан Кайши, Чан Сюелян, Чан Дзолин, Восточно-Китайская железная дорога - и беседовали на эти темы...
Мои видения повергли семью в такие серьезные раздумья, что бабушка предложила сводить меня к Бабале - та умела заговаривать. Родные чуть было не согласились. Излечила бы меня Бабала или нет - трудно сказать, но молодой женщине, которая пять лет никак не могла понести, она дала выпить довольно большую кружку керосина, и у нее родился ребенок. А хорошо сделали, что не дали меня заворожить. Я прекрасно себя чувствовал с моими призраками и привидения-ми. Профессора сказали моим родителям, что все это последствия того ночного обыска. В таком случае мой дядя Шалва, те обыскивающие и кривой нож одного из них сослужили службу - пробудили мою фантазию. Для начала я выучился вдохновенно врать, а со временем, когда понял, что ложь - трусость, стал придумывать многоразличные сюжеты и жить в преображенном мире. Это сняло тяжесть с моего сердца, отучило ныть, подарило улыбку.
Спасибо тебе, дядя, и вам огромное спасибо, товарищи чекисты...
Ну и подъем! Неужели я шел так быстро, что и до Ключей рукой подать? Русло вдруг сузилось, может, я пошел по какому-нибудь притоку? Хотя и река была так себе, средненькая. И этот подъем что-то сомнительный. Не мог же я так быстро добраться до гористой местности. Очень может быть, что у меня неверное описание ущелья и реки... Нужно определить местоположение".
На сей раз сугроб, который выбрал Гора, был большой, и логовище вышло на славу. Влез, какое-то время посидел, поразмышлял. Даже чуточку согрелся. Снял маску, очки и взялся за дело. Стрелка компаса металась как безумная. Гора вылез из логовища, поднял глаза на небо. В паузах между порывами ветра мелькал усеянный звездами небосвод, но паузы эти были так ничтожны, что рассмотреть, а уж тем более воспользоваться секстантом не удавалось. Вернувшись в убежище, Гора задумался.
"Что с того, если я не определю, где нахожусь? Русло вьется, как змея, то на юг гонит, то на запад... От компаса проку мало, что есть он, что нет... Может, я вообще на север иду?! Эх, один и хлеба не съешь... Ты всю жизнь один. Тоже мне, новость!.. То есть как один?! Разве я когда-нибудь был обделен любовью, признанием и уважением?.. Это другое. Послушай. Как бывает в семье между супругами? Кто-то пассивен, кто-то активен. Первенствует активный, взваливает все дела на себя, и со временем остальные члены семьи привыкают к мысли, что так и должно быть. Активному все дается, для него нет непреодолимых препятствий, и трудностей он никаких не испытывает! Активному только и остается, что тянуть лямку - это его завоевание. Но разве твои близкие и друзья, поделись ты с ними своими трудностями, не поддержали бы тебя?! Другое дело - мне не хотелось ронять себя в глазах близких, как-никак "всему голова". Ты прав, не хотелось!.. Ты одинок? Нет! О тебе и в эту минуту думают, беспокоятся, готовы помочь, но ты сам обычно выбираешь позицию, когда помощь тебе либо не нужна, либо помочь невозможно. Гора, ты ли не любишь одиночество?.. Мы-то с тобой знаем, почему я одинок. Смерть матери обрекла меня на одиночество. Она погибла из-за меня. Эх, откуда мне знать? Я, конечно, не люблю одиночества, однако... Я и теперь не одинок, - разве Митиленич не со мной? Ха, ха-а!.. Постой, река течет с юго-запада. Как бы она ни извивалась - я тоже иду на юго-запад. Именно так и надо! Единственная опасность - не прозевать бы Горячие Ключи и хижину гляциологов. Прозеваю так прозеваю, забьюсь в логовище - и с концами! Главное, перевалить водораздел, уйти подальше от Енисея, то есть от зоны поиска... Гора, порядок, пошли!.. А то заладил одиночество, то да се... Бедняга Шилин! Вот кто был одинок... О своей семье и прошлом он никогда мне ничего не рассказывал. Я сам догадался, что он был сыном чекиста, большого человека, которого с корнями рванули в тридцать седьмом. Отца с матерью расстреляли, старенькая бабушка в приюте, сам с семи или восьми лет в детдоме. Удрал, бродяжничал, наголодался украл, с тех пор - "Бутырка, я твой бессменный арестант, погибли юность и талант в стенах твоих..." Он был начитанным. Тюрьма не сумела убить в нем тяги к знаниям. Да и Шилин ли он? Пальцев не хватит пересчитывать все эти "он же"... У Шилина была чахотка. Он подал мне из больницы весточку с просьбой навестить. Я навестил. Бедняга, от него одни кости остались, дышал на ладан... У меня, говорит, просьба к тебе - не хочу в тюрьме помирать. Срок послезавтра выходит, но с температурой не выпустят. Лагерный врач твой друг. Попроси, пусть хотя бы пару дней записывает в лист нормальную температуру, а выйду и... Я попытался подбодрить его - Бог свидетель, не пришла еще твоя пора, но просьбу мы выполнили оба: и я, и врач. На почтовой открытке я написал лагерный, то есть свой, адрес и сунул открытку на выходе в вещмешок, черкни, мол, при случае пару слов. Он ушел. Чуть ли не три месяца спустя открытка вернулась обратно. На ней аккуратным почерком было написано, что нашли ее в вещах больного. Думаю, вас интересует его судьба. В такой-то день он скончался в нашей больнице... Вот кто был одинок! Мы не одиноки, я и ты идем вместе, вдвоем - Гора и Гора! Об остальном потолкуем, когда сяду на рельсу, пошли!"
Гора прикинул, что если в сутки делать по тридцать семь километров, то на рассвете третьих он доберется до Горячих Ключей. Задача была тяжелой, и выполнить ее нужно было за двое суток, расчет был прост: оторваться от лагеря на семьдесят пять километров, то есть на такое расстояние, когда погоня оставила бы надежду настигнуть его. Чутье подсказывало, что в такую погоду преследовать вообще не будут, но Горе даже в голову не пришло изменить намеченный план. Он шел почти одиннадцать часов без передышки, и по графику уже полагалось найти большой сугроб, чтобы снова завалиться на шесть часов. Утомление его было так велико, что ему хотелось заснуть тут же, не делая больше ни шагу! И именно в этот момент он увидел огромный сугроб. Гора, приостановившись, бросил ему: "Дорогой, желанный, может, не встречу больше такого, как ты" - и пошел дальше. Он сделал еще шагов двести-триста. Взопрел. Подъем становился всё круче, сани все тяжелее. Он прошел еще немного, чтобы протянуть время, и увидел сугроб, так себе, средненький, устроил убежище и сел. Выровнял дыхание и, стянув маску, смежил веки. Прошло минут пять. Открыв глаза, он снова отдался мыслям.
"Думаю, что я уже в районе Горячих Ключей. Разглядеть хижину почти невозможно, тьма-тьмущая. Серная вода, по слухам, горяча. Сто градусов... Перенасыщенная к тому же. Значит, запах должен бить на большое расстояние. Интересно, с какого расстояния можно уловить этот специфический запах? Как там, в Тбилиси, с этим запахом от серных бань?.. Не останавливайся, думай на ходу... Возле Сионского собора, считай, метров за триста запах явно ощущался. Здесь, надо думать, он резче... Постой, а если тут вода замерзает? О каком запахе тогда речь, а? Дело усложняется. Теперь о хижине. Ее параметры: три с половиной на два метра. Высота - два метра. Крыша с легким скатом, жестяная. Дверь и оконце. Между двумя бугорками проложены толстые бревна. На них стоит хижина, а под ней бьет гейзер. Бревна и хижину вертолетом доставили. Сперва бревна привезли, уложили, как надо, потом и хижину аккуратно опустили на бревна. Почему? А потому, что кипяток под ней бьет!.. Здорово придумано, ничего не скажешь, умно! Хижина оказалась как бы в юбке, одно только отверстие оставили для стока. Выходит, под хижиной своего рода бак с горячей водой. Дерево, правда, плохой проводник тепла, но когда-нибудь же согреется?! Словом, Гагра и Кобулети в тундре, уважаемый Гора!.. Вот только серой припахивает!.. Но я же не собираюсь там поселяться. Отдохнем, погреем старые кости, поедим... Да, надо сузить лямки вещмешка. Твоя погоня еще из казармы не вышла, как пить дать. Можно часов десять-двенадцать понежиться... Я-то не оставлял им записки, куда иду. С чего бы им сюда тащиться? Как бы там ни было, пока нет причин план менять... Отоспаться часиков шесть - и в путь, хижину искать... Какие, однако, сани стали тяжелые! Александру Папаве, царство ему небесное, было восемьдесят пять лет, когда я спросил его как-то после застолья, где он был тамадой:
– Ты как себя чувствуешь?
– Я ничего, только вот вино в последнее время что-то крепче стало, усмехнулся дядя Саша...
Так и со мной, сани от подъема затяжелели, любезный. А что означают эти подъемы, может, мы к Ключам приближаемся?.. Ключи эти стекают в ложбину, зачинают реку... Откуда ты знаешь, что это именно та ложбина?.. Если она, то вода должна иметь привкус серы... Пробьем лед, попробуем на вкус сколок с исподу... Гениальная мысль... Не будь торопыгой, этот сколок с поверхности. Глубже, глубже коли... Чудак человек, зачем столько сил зря тратить? Не будет серного привкуса, тогда и колоть буду глубже... Давай, работай, не философствуй!.. Нет, надо попробовать, мочи нет терпеть... Раз уж вбил себе в башку..."
Гора стянул рукавицу и, попробовав кусочек льда, восхитился вслух:
– До чего ты вкусная, серная водичка, драгоценная ты моя!..
"Все дело в том, сколько еще осталось до хижины... Отоспаться или идти дальше? Через тридцать пять минут время сна. Как быть?.. Идти! Если за тридцать пять минут увидим хижину - добро, а нет, пусть хоть три метра до нее останется - логовище, и конец делу... Как будто и подъем уменьшился. Может, дошли до плоскогорья?.."
Не прошло и получаса, как Гора уже стоял перед дверью хижины. Она была заложена засовом. Пришлось повозиться, сбивать рукоятью лопаты. Засов поддался, дверь открылась. В хижине было темно. Он включил фонарь, обвел хижину лучом, вошел. Втащил сани, дверь оставил открытой, чтобы выветрился запах серы. Двух порывов ветра хватило на то, чтобы хижина проветрилась. Закрыв дверь изнутри, Гора огляделся и увидел на дощатом столе фонарь "летучая мышь". Он встряхнул его, булькнул керосин. Достав спички, засветил фонарь.
Возле двери, в углу, обшитом асбестом, стояла соляровая печь. У стола помещался широкий, на двоих, топчан. Больше ничего не было. Присев, Гора задумчиво уставился на огонь, потом положил вещмешок на пол, расстелил на топчане ветровку. Сюда же побросал меховую одежду, подложил унты под голову и прилег. Тело, уставшее от постоянной борьбы и натуги, расслабилось. Гора задремал.
В хижине было по-настоящему тепло. На дворе свирепствовала пурга, и Горе в полусне казалось, что этих двух суток в его жизни никогда не было.
Глава вторая
Митиленич размышлял. Обычно после чрезмерных возлияний или бурных супружеских утех ему случалось и носом клевать в отведенное на размышления время. А в нынешнее утро, хоть он и к бутылке накануне приложился, и жену любовью не обошел, сон не шел к нему. А все потому, что дума его была необычной, за всю жизнь впервые выпала такая. Ладно бы это, но сегодня точно в шестнадцать ноль-ноль он должен был доложить свое мнение по поводу побега Каргаретели и представить окончательный план его поимки.
"Когда бы знали, что у меня на уме, в дурдом бы упекли... Ничего не поделаешь, факты - штука упрямая!.. Скажите на милость, какая может быть связь между поимкой каких-то подонков и бегством жен, а? Чепуха все это! Жены бегут от меня потому, что я им обещаний даю с три короба, байки рассказываю о том, что не сегодня завтра переберемся из глухомани в центр и заживем по-человечески. Обещаю, конечно, а что мне остается! Все всегда что-то обещают... А что, в политике иначе ли? Люди поумнее соображают - все это пустой звон, никому на ум не придет выполнять свои посулы. Не верят и бегут... Не только бегут, но и убить замышляют тех, кто слова своего не держит. Сколько их прошло через мои руки, тех, кто на вождя покушался... Брось, пожалуйста, какое там покушался... Может, скажешь, что они без вины сидели?.. Да, скажу. Как будто такое не случалось! Пьянь Колька Тараньков трепанул как-то в пивной: "Я вашего вождя на остром колу видел!" И готово теракт, двадцать пять лет! Колька все на суде пытался вывернуться, что имел в виду жердочку, насест, а "острый" и вовсе стукач выдумал. Поверили, как же... Двадцать пять... Забавное, однако, зрелище: вождь на насесте сидит, по сторонам глазищами зыркает да ножками коротенькими болтает... Что ты несешь, Митиленич! Тараньков только за это и пострадал... Чур, чур меня, мил человек, я про кол не говорил, да еще острый, я о насесте... Как бы там ни было, сам-то вождь верил, что каждый третий гражданин жаждет его убить? Верил, иначе откуда здесь взяться всем этим тараньковым? Верил, потому как знал - не выполнил он и никогда не выполнит обещанного. Хватал людей - и в торбу! В торбе держал и иллюзией тешился - теперь не убьют! Иллюзия эта порождение домысла, что каждый третий гражданин жаждет его убить. Одним словом, он жил в мире иллюзий... Как бы и ты, Митиленич, не запутался. Сначала убедишь себя в том, что подруги бегут от тебя только потому, что им опостылела жизнь в глухомани, а затем и в том, что на сей раз жена не сбежит, даже если ты и поймаешь мерзавца Каргаретсли. Пожалуй, слишком много иллюзий нагромождается. Недолго и увязнуть... Потому, Митиленич, коротко и ясно: преследовать преследуй, но не бери! Дай срок - он и сам подохнет, если двинется на юг. А на Енисей пойдет, ты его запросто до навигации возьмешь!.. Нет, брат, его возьмешь не ты, а оперслужба. Допустим крайность: он пошел на юг, я потерял след и поэтому не смог определить точки, где оперативникам устраивать засаду. Что ж, так он и уйдет?.. А возможно ли вообще такое - выбраться целым-невредимым из дремучей тайги? Шутка ли - две тысячи километров!.. Всяко бывает, от человека зависит. Я вроде все о нем знаю. Только он в лагерь попал, я узнал, что он беглец, и тотчас же ознакомился с его делом, пухлый том, ничего не скажешь, он, почитай, неделю на моем столе пролежал... И лично самого повидал... Может, я чего-то не заметил, упустил, забыл, а? Времени много прошло. Дай-ка еще полистаю, что он за фрукт такой, наш уважаемый Иагор Ираклиевич".
Оставалось три часа. Митиленич не только с делами управился, но и время на размышления отвел. Он еще раз тщательно изучил все, от протокола первого обыска до последнего приговора, включая документы этапирования. Он сверил все ордера, чтобы установить время пребывания заключенного в кабинете следователя. Это давало какое-то представление о характере Каргаретели, о его упорстве, выдержке. Митиленич перечитал несколько раз материалы по трем предыдущим побегам, въедливо перебрал анкетные данные и биографию. В особых приметах его насторожила пятка зэка - на два сантиметра больше нормальной, то есть выступает. Интересно, что это за пятка такая? Митиленич довольно долго размышлял и над этим. Вынув из сейфа дело Каргаретели, он сделал в нем свои пометки, разложил все по своим местам и сел за стол.