Игра в инопланетянина была особенно занятной и длилась пятый день. Сначала, вспоминала Катька в кухне, яростно размешивая чай и более всего желая, чтобы муж так и остался у телевизора, - сначала были вещи более традиционные: допустим, что ты дочь богатого чаевладельца и живешь на Мясницкой. Какого чаевладельца? Ну не знаю, чаеторговца. Чай от… как твоя девичья фамилия? Калинина, какая прелесть. Значит, "Чай Калининых". Шикарный дом в центре города, в первом этаже магазин, в витрине пальма. Ошеломляющий запах чая двадцати пяти сортов - и с померанцем, и с марципанцем, и с бергамотцем, и что угодно для души. Папа, понятное дело, продвинутый, не без эстетизма. Собирает у себя салон. Для дочек. У тебя сестры есть? Вообще-то у меня брат. Ученый брат, намного старший. Он в Германии, родителей забрал к себе. Хорошо, брат. Но давай допустим, что у тебя есть сестра, дура, уродина, жестокая и толстая девочка, которая бьет тебя с раннего детства. А ты вся такая золушка, кротко это переносишь, только иногда у тебя появляется неотвязная фантазия, что ты не родная дочь у родителей, что твой добрый отец настоящий, а холодная, самодовольная мать - его вторая жена. В общем, в один прекрасный день они завезут тебя на саночках в лес и бросят. Такие тебя посещают бреды, понимаешь?
А потом, в один прекрасный день, собирается салон. Приходят голодные, но страшно претенциозные модерновые поэты. Один из них по-настоящему талантливый, его звать Игорь, а все остальные так себе, шелупонь, авторы и составители сборника "Лягушачья икра", изданного в самодельном издательстве "Мускус". Все поэты наперебой стараются очаровать толстую, наглую дочь Калинина, а ты сидишь одна, в углу, и никто на тебя никакого внимания… Но после того, как жидковолосый, неопрятный Кубышкин читает венок сонетов "Вошь", - дело происходит в пятнадцатом году, окопная тематика уже возобладала, - ты вскакиваешь так, что чуть не опрокидывается чайный столик, и трагическим, низким голосом восклицаешь: "Боже, какая чушь! Неужели, неужели вы не понимаете, что всего этого скоро не бу-дет! Не будет ни-ко-го!" - и с ревом выбегаешь. Все в замешательстве, а я, конечно, за тобой. И осушаю губами твои истерические слезы где-нибудь на темной лестнице… Как?
- Ничего этого не будет, я обуреваем, - мрачно сказала Катька. - Похоже?
Это был второй, кажется, их разговор. Он имел место в отвратительной столовке "Офиса", где давали в тот день винегрет, картофельный суп и серую котлету, но и на том спасибо - в "Созерцателе" буфета вовсе не было.
- Похоже. Только больше надрыва. А потом, сама понимаешь, ужасная любовь, но меня мобилизуют, и я пропадаю без вести. А в восемнадцатом папаша быстрее прочих сообразил, что отсюда надо драпать, и ты…
- Беременная от красноармейца, - вставила она.
- Почему от красноармейца? Ты что, комиссаршей на фронт пошла?
- Нет, полюбила представителя угнетенного класса. Из чувства вины.
- Это ты мне не заливай. С красноармейцем у тебя могло быть только по принуждению, и то ты вырвалась бы. Ты не веришь, что я погиб, и хранишь мне верность. Итак, Париж, двадцать второй год, приезжает делегация российских дипломатов… и кто же переводчик?
- Конечно, ты, Карлсон!
- Разумеется, я. Я там на фронтах перековался, все пересмотрел и решил, что будущее России - в большевизме. И дезертировал под это дело. Был агитатором. Мотался по фронтам. - Он опустил голову и принялся выталкивать слова резко, хрипло, взглядывая на нее исподлобья. - Окопы. Вши. Знаете вы, Катя, что такое вши? Настоящие, жирные? Это совсем не то, что писал тот щенок… как его… Букашкин… Потом тиф… Бредил водой, водопадами, айсбергами… Выходили. Женился. Жена - простая, грубая. Ненавижу. Теперь здесь. Катя, одно: да или нет? Там - жизнь. Тут - болото. Катя, вы пойдете со мной?
Они пошли тогда в "Синдбад" - Катьке там страшно понравилось, очень жаль, что две недели спустя его погромили в ответ на взрыв в Саратове. Было совершенно непонятно, почему вдобавок к саратовскому взрыву надо еще громить приличное кафе в Москве, но власть не вмешивалась: люди должны дать выход чувствам. Потом ходили в "Ласточку", потом в "Суши весла", - восточных кафе в городе почти не осталось, в остальных из странной национальной гордости перестали готовить плов и манты, хотя, казалось бы, узбеки-то при чем? И все это время Игорь выдумывал им роли, - давай ты шахидка, у тебя растет шахидыш, а я русский милиционер, задержал тебя и жалею… А давай ты скинхедка с рабочих окраин, а я гастарбайтер, я защитил тебя от изнасилования в электричке, и теперь в тебе борются долг и чувства… Все было весело, но лучше всего получился инопланетянин.
- И как будто я ничего у вас тут не знаю, а ты мне все рассказываешь. Вот это, например, для чего?
- Это предмет, освещающий улицу, ряд домов. Он должен испускать свет, но не испускает.
- Испортился?
- Нет, военная хитрость. Глупый инопланетянин думает, что у нас все ломается, не стыкуется и разваливается, и начинает постепенно захватывать все земное, начиная с девушек. А мы только притворяемся, на самом деле у нас готовность номер один.
Осень, на их счастье, была отличная. Она казалась похожей на другую, тоже совершенно счастливую, десятилетней давности. Катьке исполнилось пятнадцать, она быстро взрослела и сама поражалась своим новым возможностям - в голову приходили отличные мысли, прилично рисовать она начала именно с этого времени, сами собой появились новые знакомые, понимавшие, что она делает, была поездка с ними в Москву, сумасшедшая ночь у сумасшедшего художника на Арбате, никаких приставаний, конечно, большая компания, сплошная романтика… Даже родители все стали разрешать и смотрели на нее с внезапным почтением. Мишка уже уехал в свою Германию и триумфально двигался к славе. В ее жизнь и даже в комнату никто больше не лез.
Та осень ей запомнилась лучше всего - вероятно, потому, что Катька тогда смотрела на мир новыми глазами. Был сентябрь с большой буквы, архисентябрь, - ясный, теплый, четкий, с резкими линиями веток и проводов, с вызолоченными солнцем кирпичами хрущевки напротив. Катька, проснувшись, долго смотрела на нее. В школу не хотелось, и несколько раз она ее пропустила, гуляла по любимой улице генерала Трубникова, освобождавшего Брянск (улица Трубникова была вся в кленах, которые в тот год отчего-то сплошь стали медно-желтыми, ровного солнечного цвета), смотрела на старух во дворах, прислушивалась к случайным разговорам и чувствовала себя тайной хозяйкой всего этого. Но и хозяйка - не совсем то: она была как бы представительницей Брянска перед незримыми, тайными наблюдателями, ей предстояло за все перед ними отчитаться и все объяснить. Это мы, Господи. Вот пруд, вот старик, разговаривающий сам с собой, вот вечно бранящаяся с матерью, несчастная очкастая девочка с собакой - они живут этажом выше, мать, девочка и собака, и когда мать с девочкой особенно неистово орут друг на друга, собака вступает с пронзительным лаем, умоляя их замолчать. Все замерло на пределе, за которым, конечно, тоска и распад - но пока, в последний миг, все еще старалось блеснуть, в полную силу показать себя и только после этого кануть. Она никогда раньше не понимала, что осень для того только и придумана: весна слишком суетлива, лето блаженствует и ни о чем не думает, - осень впервые понимает конечность всего, но на осознание этой конечности у нее совсем мало времени. Потому-то прозрачная ясность так быстро сменяется мутью больного, истерзанного сознания: делайте что хотите, только скорее.
Теперешняя осень была так же ясна, тепла и золотиста, и так же Катьке приходилось отвечать перед неведомым наблюдателем, но уже за Москву. В сущности, у нас неплохой город. Это было тем забавней, что Игорь тут родился, а она жила последние восемь лет, - но он идеально перевоплощался в чужака и на второй день игры даже выдумал язык, на котором они теперь почти все время разговаривали: сплошные инфинитивы, именительные падежи, усиливающие повторы, прелестное дикарское наречие.
- Что быть тут?
- Тут быть проспект, ряд домов, в честь Ленин. У нас быть обычай называть в честь великий человек улица, корабль, иногда научный институт.
- Что сделать Ле-нин?
- Он картавить, делать рука вот так, говорить: "Това’ищи! Това’ищи!". Потом он умереть, и товарищи назвать улица, чтобы вечно помнить, как хорошо говорить милый, милый товарищ Ленин. Такой лысенький.
- Ты его любить?
- Бэзмэрно. Как только слышать про товарищ Ленин, так сразу подпрыгивать, махать ручки, хохотать. Вот так: "Товалищи, товалищи!", - она подпрыгнула и поцеловала Игоря в нос.
Она объясняла ему, что такое мороженое и почему оно в стаканчиках; почему один орех называется грецким, а другой - миндальным; зачем на растяжке крупно написано "Поздравляем с днем города!" ("А что, в городе бывают какие-то другие дни?" - "Разумеется. Страна у нас сельская, большую часть года все живут соответственно, без горячей воды, с удобствами во дворе, - чтобы селянам не было обидно. Когда наступает день города, все ужасно радуются: дают воду, показывают кино, работает канализация… но все это только один раз в году"). Они забредали в Нескучный сад ("Почему Нескучный? Здесь никто не скучает?" - "Ну что ты. Здесь во время Дня города раздают Нескафе, оно лежит по всему парку огромными бесплатными кучами, почему он и называется Нес-кучный"), видели рубку толкиенистов на деревянных мечах, - один вдруг узнал Игоря и подошел.
- Галадриэль, магистр! Верный ученик приветствует тебя!
- В смысле? - дружелюбно спросил Игорь.
- О, простите мою неучтивость! Любезная дама, я должен был обратиться сначала к вам! Сообщите мне ваше звездное имя, чтобы я мог повторять его в битве.
- Его уже я повторяю в битве, - объяснил Игорь. - Вы меня, рыцарь, не за того приняли.
- А, - сказал толкиенист. Вид у него стал озадаченный. - Играем. Понял. Простите, что вторглись.
- Да ничего, ничего.
- Когда магистр играет, ученик отступает, - учтиво сказал толкиенист. Он был приятный малый, хотя и сальноволосый. - Удачи магистру. Помните, что всегда можете рассчитывать на Эстрагорна.
- Непременно, непременно, - ответил Игорь. - Добро победит, мир, дружба, жвачка.
Толкиенист нахлобучил шлем и отбежал к своим.
- Ты его знаешь? - удивилась Катька.
- Понятия не имею.
- А чего же он…
- Ну, обознался. Или вербует нового человека. У психов своя логика.
- А я уж подумала, что ты в юности того…
- Кать, я похож на толкиенутого? Серьезно? Магистр Эстрагон, рыцарь Тархун?
- Ты ни на кого не похож, за это я так по тебе и сохну, - серьезно и уважительно сказала она. - Знаешь, как приятно говорить другому человеку, что по нему сохнешь? Я уж думала, что все, отсохлась. Поразительные способности открываются в организме.
Потом пили зеленый чай на открытой веранде странного клуба "Ротонда", где собирались незлобивые, отрешенные люди, почему-то сплошь в черных очках ("Это наши, - пояснял Игорь, - они слетелись посмотреть, не делаешь ли ты мне зла"). Там, в "Ротонде", в присутствии внимательно наблюдающих за ними инопланетян, которые, конечно, только для виду заказывали пирожные и минералку, - он впервые рассказал ей, зачем, собственно, Земля.
- У вас многое хорошо, но неправильно, - пояснил он. - Мы наблюдаем и не допускаем.
- Ага. То есть здесь, как я понимаю, своего рода полигон.
- Ну да, можно так. Когда вас открыли, то очень обрадовались: у вас жизнь почти совсем такая, как у нас. Немножко другая биоформа, другая корова, другой скунс. Но в целом очень сходно. Тогда решили, что зародят сюда жизнь и будут смотреть, и делать так, чтобы у нас не повторялось.
- Долго же вы ждали. Сначала инфузории, потом динозавры…
- Да нет. Какие динозавры? Динозавр - мифологический персонаж, вроде дракона. Обычная ящерица, только большая. Их никогда не было. Просто выселили сюда какое-то количество народу, оно стало плодиться и размножаться, а мы смотрим и учитываем.
- Поняла, отлично. Изгнание из рая. А за что их?
- Ну, было за что.
- За первородный грех?
- Это они так придумали, что за первородный. На самом деле у нас за это никого не выгоняют. Все это делают, и ничего. Просто… за мелкие пакости.
- Но это нечистый эксперимент. Преступники дадут преступное потомство, земля будет заселена моральными уродами…
- Ну а как иначе наблюдать? Если сюда ссылать прекрасных людей, они не будут допускать ошибок, быстро построят совершенное общество по нашему образцу, и прощай вся затея. Мы сюда забрасываем самых таких, забыл, как это по-нашему… анкурлык.
- Ага. А всех хороших, случайно тут образовавшихся, отзываем к себе, поэтому лучшие поэты редко живут дольше тридцати семи. Игорь, почему все программеры такие обчитанные посредственной фантастикой?
- Ничего не посредственной, ты это сама придумала. Никто хороших не отзывает. Легенда о загробной жизни - продолжение воспоминаний о потерянном Рае. Типа здесь не пойми что, а где-то там есть правильная земля. Она есть, конечно, но туда никто не попадает.
- А как вы доставляете этих ваших плохих?
- Как-нибудь покажу. Дубов, например, сам сбежал.
- А обратно его никак нельзя?
- Нет, Кать. Никак. Я его лично не пущу. У вас ему самое место.
Дубовым звался - и, надо сказать, весьма точно, - ответственный секретарь "Офиса", редкий дурак и трус, по двадцать раз перепроверявший любой факт и вырубавший из текста даже фразы типа "Очевидно, что…". "Мы работаем для деловых людей, - говорил он с теплой комсомольской интонацией, - и не наше дело указывать им, что очевидно, а что нет. Вам очевидно, а им, может быть, неочевидно". Представители крупного бизнеса представлялись ему особым, высшим отрядом млекопитающих, все у них было не как у людей, угадать их предпочтения было невозможно - это дано было только жрецам, редкой породе, к которой принадлежал и сам Дубов. Вероятно, он видел себя кем-то вроде овчарки, лучшего друга человека, - тогда как прочая команда журнала состояла в лучшем случае из болонок и такс. Деловые люди, вероятно, были и в самом деле не совсем люди. Катька решительно отказывалась понимать, кому может быть интересен их журнал, главным критерием оценки текста в котором была не точность и не увлекательность, а таинственная и непредсказуемая рекламоемкость. Дубов с истинно собачьим чутьем отсекал все, что приносили живого, заменял удачные обороты на неудобочитаемые и бестрепетно лишал все тексты даже еле уловимого личного начала. В редакции "Офиса" собралась разношерстная публика, и ни с кем, кроме Игоря, Катька толком не сошлась, - но Дубова ненавидели все. Только это - да еще дружная брезгливость относительно буфета, - и сплачивала их в подобие коллектива.
- И откуда же у вас, в вашем прекрасном обществе, после долгой селекции, еще берутся плохие люди?
- Сами не знаем. Это что-то генетическое, вроде сбоя в программе. Один рождается без слуха, другой с ослабленным иммунитетом, а третий, например, клептоман. Это только у вас придумали зависимость от среды. От среды зависит не больше, чем от погоды. Но у нас, слава Богу, быстро разбираются, что к чему. Всякая неприятная личность сюда попадает еще в детстве, в крайнем случае в молодости.
- И ничего не помнит.
- Почему, помнит что-то… Иногда во сне видит… Летает там, как у нас. У нас многие летают, очень запросто.
- Ну хорошо, а ты что здесь делаешь? Такой славный?
- Инспекция, мать, инспекция. Надо следить, что тут у вас, и предупреждать у нас. Иначе на фиг бы вы и нужны, с вашими терактами. Инспектор быть профессия гордая, рискованная. Многий не возвращаться. Некоторый влюбляться земная женщина, любить крепко, много сильно, она его жрать, жрать, как у вас быть принято. Некоторый драться с жестокие мальчишки. Другой попадаться милиция при попытке освободить несчастные животные из зоопарк. Так что цени, я человек непростой.
- Это да, - согласилась она.
2
В начале октября, в один из последних теплых дней, они сидели на парапете смотровой площадки на Вороьбевых горах, пили "Балтику" номер седьмой и рассматривали женихов и невест, в изобилии съезжавшихся сюда по случаю субботы.
- А я ведь так и не знаю, как у вас размножаются, - грустно сказал Игорь.
- Ты сам говорить, у нас одна биоформа.
- Биоформа одна, а размножаться по-разному.
- Откуда ты знать?
- Быть специалист. Но только в теории. Ты знаешь, по-настоящему размножиться на земле удавалось очень немногим нашим. Почему-то ваши женщины к этому допускают очень неохотно. У нас гораздо проще: полюбил, поговорил, размножился.
- Ну и неинтересно.
- Очень интересно. И вообще у нас секс отдельно, а размножение отдельно.
- Почему?
- Потому что только у вас надо обязательно обставлять размножение максимальной приятностью. Очень сильный нужен стимул человеку, чтобы продолжать род. Жизнь плохая. А у нас не так, у нас размножение в радость, и женщина это делает сама. Она съедает специальный фрукт, похожий на земное ыблоко, - и, как это у вас называется, за… за…
- Залетает.
- Ну да, да. По-нашему тыбыдым.
- Игорь, - сказала Катька страшным шепотом. - Ты тронул сердце земной женщины, и я тебе откроюсь. У нас тоже так.
- Что - тоже?
- Секс отдельно, а размножение отдельно. Это все женский пиар, что люди трахаются и от этого залетают. Придумано, чтобы мужики женились. На самом деле от такого приятного дела не могут получаться дети. Дети - это серьезно, а секс - развлечение, праздник. Сам посуди, если бы дети получались от секса - сколько бы тут было детей? Все бы только и делали, что плодились. А откуда, по-твоему, столько матерей-одиночек? Женщине стало скучно, она съела яблоко и размножилась. Посмотри, у каких бывают дети. Неужели кто-то с ними занялся бы сексом?
- А где вы берете эти яблоки?
- А вы?
- У нас выдают централизованно. Ты пишешь заявление, специальная комиссия изучает твои жилищные условия, образование, нравственные качества… И тогда тебя либо отправляют на курсы повышения квалификации матерей, либо выдают ыблоко. Я его никогда не пробовал, но говорят, что исключительно вкусно.
- А у нас не так, - сказала Катька. - У нас естественный отбор. Если женщина может достать такое яблоко, то она, значит, уже готова к деторождению. Его очень трудно найти, целая процедура. Через знакомых там… А милиция специально отслеживает, кто их распространяет, и отлавливает. Масса риска. Ты думаешь, почему Дума запретила рынки?
- Из-за террористов.
- Господи, ну при чем тут террористы! Что террорист, на рынок пойдет? Персиками торговать? Это все из-за размножения. Очень много стало людей, прокормить невозможно. Убивать пока смелости не хватает, так они решили рождаемость свернуть.
- Подожди, подожди, я не понял, - он нахмурился. - Что, это только в России залетают от фрукта? Или во всем мире?
- Да везде, конечно. У русских есть анатомические особенности, но я тебе потом расскажу. А размножаются все одинаково, только в России это обставлено трудностями. В Штатах эти яблоки на каждом углу лежат, размножайся не хочу. А у нас все делается специально для того, чтобы как можно меньше было народу. Ты что, не замечал?
- Нет, почему. Замечал, но как-то это… не отдавать отчета…