- Вот смотри. В "Офисе" гендиректора почему сменили? Потому что этот еще хоть какое-то представление имел, как журнал делать. Новый пришел, и первым делом что? Первым делом чтобы все ходить на работу к десяти, на перекур отпрашиваться, в сеть лазить только по делу. То есть уконтрапупить максимально все, чтобы никто не хотеть работать, думать работа с отвращение, с тоска. Ну и во всем так. Хочешь размножиться - крадешься в ночи на конспиративное место, ищешь эппл-дилера, обманываешь слежку… И яблоко это жутко невкусное, жесткое, с мыльным запахом. Горечь такая, что скулы сводит. А не фиг размножаться потому что.
- Оно как выглядит-то?
- Ну что ты за наблюдатель, ничего не знаешь! Сорт такой, кандилька.
- Оно же, наверное, растет где-то в природе? Можно же без дилера, просто к дереву сходить?
- Ну можно, да… Только это еще опаснее. Они растут только на очень сухой почве и в небольшом количестве. Милиция где увидит - сразу рубит. И яблоню, и владельца. Их в строгой тайне выращивают, на плантациях в лесу. В Средней Азии они еще хорошо растут. Ну так там и размножаются по-страшному…
- Слушай! - Игорь воодушевился, игра ему нравилась. - А если мужчина съест такое яблоко?
- Это тайна, - сказала Катька. - Дай ухо.
- На.
- Он познает суть добра и зла, - прошептала она, встав на цыпочки.
- Господи, какой ужас, - благоговейно сказал Игорь. - Поехали купим, а?
- Нет, - решительно сказала Катька. - Я не знаю, как это подействует на инопланетянина. Вдруг ты размножишься. А я с тобой и одним не знаю, что делать. Мы лучше поедем к тебе, и я тебе покажу, как у нас занимаются сексом.
Он несколько опешил. Шла четвертая неделя бурного романа, но до сих пор она отвергала все его осторожные предложения. Катька и сама не знала, почему вдруг сделала ему непристойное предложение. Минуту назад она не предполагала ничего подобного. Может, на нее так подействовал разговор о размножении, а может, просто она ужасно любила Игоря в эту минуту, и ей нравилась погода, и она была ему страшно благодарна за последний месяц, когда вспомнила наконец, какая бывает жизнь.
Он схватил ее за руку и потащил к стоянке такси.
- Ну ладно, ладно! Куда ты! Стой, мы пешком пойдем до Киевского.
- Катька, это садизм.
- Почему садизм?! Наоборот, это счастье. Я хочу гулять. Я хочу, чтобы все было медленно-медленно, долго-долго, в счастливом предвкушении. Ты же точно знаешь, что я еду к тебе. Зуб даю, что не передумаю. И вот мы идем, идем, а впереди кайф. Человек всегда на него кидается, а самое-то лучшее - именно растягивать ожидание. И вот мы идем, идем… и только потом выясняется, что ты забыл ключи…
- Начитанная, - сказал он, глядя на нее с восхищением. - Прямо, ты знаешь, у меня такое чувство, что тебя делали на заказ. По моей выкройке.
Они много раз потом вспоминали малейшие детали этой прогулки - из всего, что Катька придумала в жизни, это затянувшееся ожидание счастья было самым удачным замыслом. Она отлично знала, что все будет так, как надо, и лучше; что не будет ни малейшей неловкости, никакого непонимания - полная гармония, веселое бесстыдство и та особенная ясность ума, которая всегда наступает в постели, если оказываешься там по любви. "Как в страсти прояснялась мысль!" - именно про это, такого не выдумаешь. Мысль прояснялась уже сейчас, они оба запоминали все с небывалой четкостью - полуголого старика на роликах, который промчался мимо, сосредоточенно глядя перед собой, словно видя впереди здоровье и долголетие, к которым устремлялся; мальчика, настойчиво требовавшего купить ему стеклянное яйцо с объемным лазерным изображением Кремля внутри, - и разразившегося внезапным, диким басовитым воем, когда стало ясно, что никто ему ничего не купит, еще бы, полторы тысячи за такую ерунду! - и странную толпу ментов из "Антитеррора" в красных бронежилетах, человек пятьдесят, вдруг высыпавших из экскурсионного автобуса, и двух девочек на лошадях, предложивших прокатиться; девочек этой породы а ля Оксана Окиньшина Катька отлично знала - они с раннего отрочества пропадают на ипподромах, ненавидят людей и любят только лошадей, кормят их, разговаривают с ними, но любовь к животным тут ни при чем - скорей эротический подростковый подтекст, тоска по кентавру. С людьми эти девочки всегда высокомерны - запрезираешь человечество, ежедневно видя толстых дядек и визгливых теток, неуклюже влезающих на благородное, грациозное, жестоко эксплуатируемое животное… А поскольку Катька больше всего на свете ненавидела именно высокомерие, из которого и произошли все другие пороки, - она никогда не давала этим девочкам денег на прокорм лошадей и не каталась по Воробьевке на грациозных животных.
- А это у нас знаешь что? - указала она ему на невысокий, примерно в полтора человеческих роста, желтый забор напротив. Вдоль забора росли кусты с красными ветками - Катька не знала, как они называются, но почему-то считала, что это бузина.
- Не знаю. Сколько тут хожу, всегда хотел перелезть и поглядеть.
- Тут была одна дача товарища Сталина. У него их было много вообще, никто не знал, на какой он находится. Он любил так развлекаться - говорит кому-нибудь: приглашаю вас, значит, к себе на дачу. Посмотрим там кино, Хрущев споет, сыграем в бутылочку… Человек едет - и никогда не знает, на какую дачу. Такая рулетка. А опозданий товарищ Сталин не прощал. Говорит: "А, ви, значит, опаздываете. Ви нас нэ уважаете. Ну канэшно, канэшно - у вас есть развлечения получше… Ви, наверное, к троцкистско-бухаринской оппозиции в гости ездите и там играете в бутылочку… Где уж вам заезжать к бэдному товарищу Сталину…" - и все, и нет человека. Некоторые прямо тут же и умирали, описавшись. Так что или надо было угадывать, или очень уж заранее начинать объезжать все дачи, спрашивать у охраны: простите, не здесь ли товарищ Сталин? А у охраны строгое приказание на вопросы не отвечать. Чтобы враги не дознались.
- Ужас. Зачем же они к нему вообще ездили? Хрущев так хорошо пел?
- Ты не понимаешь. Сам товарищ Сталин не представлял из себя ничего особенного, но у него был садик. На одной из дач. Между прочим, как раз на этой. Особо полюбившихся ему людей товарищ Сталин выводил в этот садик и предлагал его осмотреть. И не было во всей стране более высокой награды. Чего только не было в садике товарища Сталина! Он сам заботливо ухаживал за розами, и розы были голубые, зеленые, радужные. Удивительные сливы, величиной с детскую голову и такого же цвета…
- Детородные яблоки…
- Конечно, ведь товарищ Сталин должен был знать суть добра и зла! Каждое утро он съедал такое яблоко, и смысл добра и зла каждый раз был новый. Осмотреть садик он предлагал только самым достойным, знатным людям. Знатными назывались летчики, хлеборобы… Он приглашал самого достойного - только раз в год! - и показывал ему садик, и дарил розочку. По выходе из садика розочка тут же превращалась из радужной в обычную, розовую. Один человек попытался черенок от этой розы посадить у себя на даче - ничего не вышло. А я в одном доме видела засушенный лепесток, ничего особенного. Но считалось, что если в самый трудный момент его съесть, то можно как-то спастись.
- От чего?
- От всего. А самое потрясающее знаешь что? Что только один раз в году товарищ Сталин и сейчас выходит из своего садика, вон из той калитки, и приглашает к себе людей. Идет мимо какой-нибудь прохожий, а тут - бац! - товарищ Сталин. Зайдите, говорит, ко мне, я хочу показать вам свой сад. И на счастливца обрушивается нечеловеческая удача.
- Никто не возвращался?
- Да все возвращаются, но жизнь им уже не в радость. Они видели садик товарища Сталина, и современность им теперь ничего не может предложить…
Они дошли до Киевского вокзала, мимо сине-свинцовой, тихой Москва-реки, мимо патентной библиотеки, мимо ТЭЦ, на которой Катька еще помнила надпись "Коммунизм - это есть советская власть плюс эликтрификация всей страны" ("Знаешь, почему у них не получился коммунизм? Они не нашли плюса! Власть была, электричество было, а плюс утрачен еще Парацельсом!"), - и от Киевской доехали на метро до проспекта Мира, нагло целуясь на всех эскалаторах; там пересели и поехали в Свиблово, обнимаясь все тесней, все крепче, - дом был прямо у метро, рядом с деревянной часовней. Выходя из метро, Катька отключила мобильник. Если наш муж позвонит, весь кайф обломается. Она и представить себе не могла, как с ним говорить - это даже теперь, когда ничего еще не было; а потом…
Игорь жил на двенадцатом этаже.
- Слушай, - шепнул он в лифте, - а ведь ты нарочно решила так долго добираться. Теперь мы войдем, ты скажешь, что попьешь чаю - и сразу надо бежать, потому что уже поздно. Это будет совершенно в твоем духе.
- Ты дурак, - сказала она. - Если я хочу с тобой спать, значит, я буду с тобой спать.
- А дома что скажут?
- Это мои проблемы, не лезь туда, пожалуйста.
- Может, ты все-таки уйдешь ко мне?
- Может, и уйду. Подожди, ты же еще не знаешь ничего. Вдруг вообще ничего не получится.
- С какой стати? - Он чуть не выронил ключи.
- Ну мало ли. Есть понятие "антитело". Все хорошо, а в постели полная несовместимость.
- Типун тебе на язык. Милости прошу. Скромно, но просто.
- А что, - сказала Катька, - очень милая берлога. Я так себе и представляла. Давай, ставь барласкун, кыгырык, дырмыр, и тогда, возможно, мы будем немного тыбыдым.
- Кыгырык не завезли, - сказал Игорь виновато. - Они очень плохо снабжают в последнее время. Говорят, сами там ищите, раз у вас такая стабилизация.
- Ну и написал бы, какая тут стабилизация.
- Они не верят ничему. Зорге же тоже не верили.
- А зачем тогда держат?
- Хороших людей забирать.
- Ой, погоди… - Она отпихивалась, но слабо. - Отцепись, у меня и так ноги подгибаются. Я, что ли, в дыш сначала… Есть дыш?
- Есть, есть. Есть даже хылыт.
- Слушай, - обернулась она уже на пороге ванной, - а я ведь совершенно не в курсе твоей жизни.
- Очень своевременный, оправданный интерес. - Он выпрямился рядом с полузастеленной кроватью и скрестил руки на груди. - Я родился от бедных, но благородных родителей, получил порядочное образование, на землю попросился добровольно, будучи наслышан о трудной, но благородной работе разведчика…
- "Мертвый сезон" не смотрел?
- Обязательно. Все приличные люди начинали в разведке. Это мой третий рейд к вам. Если хочешь узнать мое настоящее имя, наберись терпения. В нем тридцать три слога, и еще сорок пять в титуле.
- Ты аристократ?
- Прямо скажем, не под забором найден. Катя, иди уже в душ, пожалуйста, а? Хочешь, я тебе потру спинку?
- Не надо, я сама потру себе спинку. Но меня мало интересует твое происхождение. Меня волнует, например, был ли ты женат. Вот в этом халате до меня многие гостили?
- Честное слово, ты первая. Я купил его неделю назад в предвидении именно такого случая.
- Честно? Выглядит подержанным.
- Что ты хочешь, свибловский рынок. Теперь его закроют, хоть память будет.
- Ты раздевайся, не стесняйся, - сказала Катька.
- Да? А ты будешь стоять и смотреть?
- Ага. Очень интересно.
- Знаешь что, Катя!
- Ну, у вас же все совсем иначе устроено…
- Я не могу тебе вот так показать. Я должен тебя подготовить.
- Что, настолько страшно?
- Нет, просто очень красиво. Иди, пожалуйста, куда шла.
Под душем Катька пела. Она нарочно мылась долго и шумно - надо было оттягивать счастье еще и еще, а между тем в самом деле было поздно, седьмой час, и у нее впервые мелькнула мысль - плюнуть на все, остаться у него, - но это было вовсе уж безответственно; и вообще надо посмотреть… Как странно, сейчас мы будем изменять мужу. Но какая же это измена? Счастье накатило и не отпускало: счастье - это когда все можно.
Когда она вышла наконец из ванны, завернутая в явно великоватый халат, горячая, влажная, с полотенцем на голове, - он уже лежал под одеялом и читал какую-то фэнтезийную ерунду с когтистой красавицей на обложке. В зубах красавица держала меч, а в когтях - рыцаря в полном прикиде. Рыцарь тоже кого-то держал, но Катька была близорука.
- Читаем, да?
- Да, знаешь, что-то взгрустнулось. Захотел почитать про Родину.
- Взгрустнулось? - Катька села на кровать. - Всякая тварь грустна перед соитием. У нас после, а у вас перед.
- Слушай, - он оторвался от книги. - Может, не надо соития, а? Я тут подумал… ну, все это так серьезно… Мы еще не готовы, ты недостаточно про меня знаешь, мы не проверили свои чувства… По нашим законам, юноша должен совершить три-четыре подвига и только потом взять девушку за, я не знаю, подбородок…
Она смотрела в его хитрые глаза и сияла: это было то, что надо, и с самого начала не надо было ничего другого, и какая несправедливость, что все вышло только сейчас. Катька всю жизнь стеснялась своего тела, да и вообще себя - словно каждый день вынужденно доказывала кому-то собственное право на существование; она привыкла к этому грузу, и несла его без усилий, как улитка домик, но только теперь, когда ноша спала, - стало ясно, какая тяжесть пригнетала ее к земле с первого класса, с первого контакта со средой. Нам так редко и неохотно подбрасывают своих, чтобы мы не понимали, какой ужас - чужие. После одного дня со своим невозможно сидеть с чужими в классе или на работе, входить в метро, полное чужих тел, ложиться в одну постель с непонятным полузнакомым человеком. В своем все устроено, как надо. Нет ничего, что резало бы глаз или заставляло в смущении отворачиваться. Нет ничего, что надо преодолевать. Такая полнота совпадения невыносима, как чистый кислород: после этого все оскорбительно и грязно, и лучше вообще не разлипаться. Кощунственна была сама мысль о том, чтобы перед этим пить - тогда как с прежними своими мужчинами Катька до такой степени стыдилась самой ситуации, что обязательно опрокидывала банку-другую джин-тоника, а то и прибегала к чему покрепче. Здесь пить - значило замутить грязным дыханием тончайшее стекло, захватать пальцами кристалл.
- Нет, погоди. Я должна тебе все объяснить. Ты можешь сделать не так, мы хрупкие существа. Значит, есть три дырки.
- Больше, больше…
- Уши не в счет. Пусти, дурак, ты приехал информацию собирать или зачем? Тебе неинтересно, что ли?
- Нет, почему, очень увлекательно. Продолжайте, профессор.
- Ну вот. Есть три отверстия. Одно, основное, расположено здесь и скрыто от глаз. Некоторые бреют, но мы считаем это неэстетичным.
- Действительно. Такой милый хвост.
- Это у тебя милый хвост. У нас это как бы ежик. Ежик - насекомоядное животное, живет в средней полосе практически повсеместно… Погоди, не трогай зверька. Он испугался и свернулся. Мы имеем также другое отверстие, противоположное, в него тоже можно, но в основном оно не для этого. Бывает типа банальный секс и анальный секс…
- Но это ужасно больно, наверное.
- Ты знаешь, у наших мужчин считается очень оскорбительным, если их кто-нибудь в это отверстие. Но для наших женщин это почему-то знак особенного расположения. Мы посмотрим, может быть, у нас до этого дойдет, но вряд ли. И наконец, есть третий способ, но при нем не поговоришь.
- Ага. Я, кажется, догадываюсь.
- Я в это время не то чтобы очень болтлива, но понимаешь… если иногда приходит важная мысль… просто поделиться…
- Да, да. Я понимаю. Скажите, профессор, а там, внутри… там нет ничего опасного? Ну, в смысле зубы… или бездна… Я слышал, что в вашем фольклоре это место имеет очень негативные коннотации…
- Знаете, Игорь, в нашем фольклоре практически все места… ох… имеют негативные коннотации. Игорь! Игорь, дурак! Какое счастье, что можно вот так трепаться, а? У меня ни с кем не было ничего подобного.
Некоторое время они просто лежали рядом, он гладил ее и терся носом о щеку, было ясно, что будет замечательно, и еще более замечательно, но главное - она была необыкновенно хороша и сама это чувствовала, хотя и не видела в комнате ни одного зеркала; даже в ванной оно было маленькое, ровно для того, чтобы побриться.
- Подожди, но мы не обговорили всего разнообразия способов…
- Ка-а-атька… Ты абсолютное чудо, ты в курсе вообще?
- Знаешь, да. Сейчас почему-то в курсе.
- Ну, а когда у вас считается, что уже можно? Что можно как бы приступать?
- Это по готовности. Но вы, кажется, были готовы еще в лифте?
- Мы готовы, всегда готовы… Я ведь член нашей этой организации, как ее… пыынер… знаешь, да? Мы всегда готовы, это годы тренировок…
- Ну что ты делаешь! Дай я сама.
- Ну, сама так сама… Что ты ржешь?
- Ой, погоди… Ты знаешь это выражение - "И он весь превратился в слух"?
- Да. У нас тоже такое есть.
- Ну вот, а в таких ситуациях надо бы - "И он весь превратился в…"
- Да, - сказал он, - это похоже. Поразительно, как ты умеешь чувствовать другого человека.
Некоторое время им было не до острот. Наглой натяжкой было бы утверждать, что с первого же раза она испытала неземное блаженство; точней - ее неземное блаженство было совершенно иной природы, и всякая там физиология никакой роли уже не играла. Было полное совпадение и блаженная вседозволенность, и милая раскрасневшаяся морда с виноватым и восхищенным выражением, и деликатность, столь умиляющая в мужчине, существе низшем, эгоистическом… Это же существо, наверняка инопланентное, думало не о себе, а о ней, продолжая помнить краем сознания, что она у него ненадолго, что все вообще ненадолго, - ее-то часто посещали такие мысли, и именно в постели: некоторым счастливцам почему-то в это время кажется, что они бессмертны, а она никогда не ощущала себя такой смертной, как во время близости. И сейчас тоже. Но сейчас к этой тоске примешивалось другое чувство, истинное счастье - рядом с ней тоже был необыкновенно смертный человек, и то, что они умрут оба, особенно сближало, позволяя принять и этот закон.
- Ну ладно, - сказал он. - Я чайку принесу.
- Чудесно. А потом?
- А потом я тебе покажу, как это у нас.
- Что, иначе?
- Совсем иначе.
- Ну прости, милый. Я тебя грубо изнасиловала, да?
- Что ты, Кать. Очень познавательно, правда. Но у нас совсем не так. Мы сейчас попробуем, только у нас так устроено, что нужно время восстановиться. У вас, наверное, не так, да?
- Так, так. Но вы же, пыынеры, всегда готовы…
- Всегда готовы только почетные пыынеры. А я обычный.
Он пошел в кухню - она успела заметить, что все-таки ей достался замечательный инопланетянин, высокий, тонкий, при этом без всякой болезненной хилости. Теперь было время рассмотреть комнату: она не видела толком названий его книг, но по обложкам угадывала стандартный набор плюс страшное количество фотоальбомов (главным образом природа; мы, значит, изучаем земную фауну?). Компьютер был титанически навороченный, с серебристым корпусом, идеально плоским монитором не меньше двадцати трех в диагонали, четырьмя колонками по углам жилища - вообще чувствовалось, что все деньги уходят сюда. Прочая обстановка была явно хозяйская; Игорь проговорился однажды, что квартиру снимает, потому что с родителями жить не хочет.
Он вернулся с двумя кружками жасминового чая, потом принес миску мелких желтых шариков.
- Это наша инопланетная еда.
- Ну ты подумай! Альфа Козерога, а жрут кукурузу с сыром.