Наши присели на корточках по всей комнате, мы с Галей - на диван, Лариса рядом со мной на подлокотнике, касаясь меня ногой. - Ты тоже? - Нет. Я ничего не скажу, кто вы, что вам надо от меня? Я не тот, кто вам нужен. - А тогда мы сначала посмотрим, что в горле у твоей неговорящей подружки. - Она моя сестра. - Мне все равно, у сестры. Потом с мамой. Эдик! Один их наших, выхватив откуда-то, приставил лезвие к горлу глухонемой девушки. Она дернулась, чтобы опять завыть, но смолчала, слушаясь брата, взглянув на него. Тогда тоже сел. - Мы хотим поговорить с тобой о Руслане. Понял, что мы не шутим? - Кажется, да. Он вдруг расхохотался. - Я всегда знал, что с ним обязательно во что-нибудь попадешься. С ним никогда нельзя было иметь дело. - Да скажи ты им, что они хотят от тебя, я прошу тебя, - просила старуха. Немая глядела. Он кивнул обеим. - Ну вот и прекрасно, скрывать нам друг от друга нечего. Итак, что ты должен был сделать для него, - сказала Лариса. - Может, грохнуть кого-нибудь из них? - предложил старший у них, Эдуард. - Заткнись, пока я тебя не спросила. - То же, что и всегда, ты же знаешь. Он показал пальцем, как будто взводит курок. - Женщину? Что ты знаешь о ней? - Почему женщину, нет. - Что он рассказывал тебе обо мне? Он поискал среди нас глазами. - Ничего. И сейчас же остановился на мне, отыскав. - Это Вы звонили? Я не ответил. - Вы. Он и всегда любил что-то подобное. Он обежал меня взглядом, рассматривая, и я еще съежился. - Но он же описал как-то, я его жена. - Описал, конечно. Нет, мы о тебе не говорили. Что с ним, почему его с собой не привели? - Перестань со мной играть, я не дура. - Не понимаю. - Ты его застрелил, и я начинаю сердиться. Тут он встал. - Кого, Руслана? вот оно что. Я ожидал чего-то подобного, хотя, конечно, не мог представить. - Я одного не пойму, если должен был женщину, зачем же ты стрелял, когда увидел мужчину. - Причем здесь женщина, я не понимаю - Испугался? От неожиданности? Он тебе обещал - мужчину, он там живет, стреляю со вспышкой - что больше не будет никого? Это как? - поэтому мне все равно, есть свет. Резко в лицо фонарем, и сейчас же выстрел. Усы, бородка, все сходилось. Я не делаю ошибок. - Голова идет кругом. Нет там мужчины. Я понимаю - Теперь я понимаю, месть, он хотел, чтоб это был я. - он мне таким образом, говнюк. - Он всегда говорил, что я его давлю. Мы же с детства знакомы. - Ты заблуждаешься, это он мне, мне, мне. Но какой говнюк? - обратилась она ко мне. - Вы и есть тот Юрка, который клавишник? - Да, кивнул он мне. - А почему Питер? Он немного посмеялся. - Юрий Петров к Вашим услугам. Прозвище. А потом так и пошло, и даже вот они. Показал на трясущихся домашних. - Я тогда так и не уехал. Значит, Вы его жена? Никогда не говорил, а я-то думал, что у нас не было друг от друга тайн. А что мне было еще делать? Стреляю я хорошо. Познакомился тут с одними, предложили. Сначала простенькое, потом оказалось, что я очень к этому способен. Руслан знал, что я иногда выполняю заказы. Но не бывал у меня никогда. Потом и мать с сестрой к себе перевез. Квартира, постоянный заработок. Один раз сделаешь, и живешь несколько месяцев, не думая. А тут вдруг появился, я даже удивился. Встретились холодно. - А они знали? - Да. Я решил, пускай, откуда деньги. Мялся, мялся, потом объяснил, зачем я понадобился. А я и сам догадывался, что просто так не пришел бы. Ну не мог я ему отказать, все-таки очень многое, хотя и чувствовал, что не надо бы. А потом, с какой стати. Мне же все равно. Задаток. Я думаю, зная Руслана, что его особенно веселила и нравилась мысль, что он мне останется должен. Что вы с нами сделаете? - Да живи, как раньше, - задумчиво сказала притихшая Лариса. Сколько он тебе остался? - Теперь ничего, ничего. - Нет, ты выполнил работу и должен получить. - Но мой клиент умер, так бывает. - Считай, что теперь я твой клиент, это ты для меня. Эд! Задержись, расплатишься, он скажет. Пошли, ребята. Ну что, если мне когда понадобится? - Она остановилась в дверях. - Конечно, всегда рад, - он провожал нас, кланяясь, - очень был рад с Вами познакомиться. - Не ходи за нами, лучше успокой их.
Сестра в кресле
(в машине, продолжение)
должен к тебе прийти посмотреть картины, можно? - Монотонно продолжала с того места, на котором прервалась.
(Вот и наступил вечер, и я вновь с тобой, душа моя.)
Он приходит через несколько дней.
Сначала осторожно заглядывает к Татьяне. Это просто замечательно, я не знал, - говорит, проходя мимо прислоненных полотен, иногда нагибаясь. - Мы тебе обязательно должны устроить выставку.
Она стоит, опустив руки, как будто ждет чего-то. Она не верит ему, что эта мазня. Он близко подходит к ней. - Извини, но я не могу. Ты же знаешь, кто я. - Да, да, - с облегчением она бормочет. - Мне от тебя ничего не нужно. - Но я тебе буду как брат.
Он меня отверг, отверг, - по телефону плачет позвонившая Римма.
Четыре места в больничной палате
- 4 страницы
Негра не было жалко. Он боялся уколов и анализов, все время стонал и плакал от неизвестной боли. Вокруг него собирались врачи на консилиум, щупали и мяли живот, негр стонал. Но что у него, никто установить не мог. Его русская, с бесформенным, кое-как слепленным телом жена приводила мутнокожего мулата сына и приносила сумки еды, которую негр не ел. Но все время смеялся, пока они у него были. Он почти не говорил по-русски. Единственным хорошо им усвоенным от жены словом было "кошмар", в котором смешно растягивал и одновременно глотал гласные. "Кошмаром" могла быть любая радость или неприятность. Мулатик бегал везде, соскочив от играющего с ним отца, лез ко всем, хватая вещи, мыльницу, полотенце, остановившись напротив, подолгу молча рассматривал, жуя и осыпая все крошками, и опять выбегал в коридор, где его ласкали и кормили сестры, страдая по экзотике. Он все время что-то жевал, рассыпая изо рта.
Негра не было жалко. Он боялся уколов и анализов, все время стонал и плакал от неизвестной боли. Вокруг него собирались врачи на консилиум, щупали и мяли живот, негр стонал. Но что у него, никто установить не мог. Его русская, с бесформенным, кое-как слепленным телом жена приводила мутнокожего мулата сына и приносила сумки еды, которую негр не ел. Но все время смеялся, пока они у него были. Он почти не говорил по-русски. Единственным хорошо им усвоенным от жены словом было "кошмар", в котором смешно растягивал и одновременно глотал гласные. "Кошмаром" могла быть любая радость или неприятность. Мулатик бегал везде, соскочив от играющего с ним отца, лез ко всем, хватая вещи, мыльницу, полотенце, остановившись напротив, подолгу молча рассматривал, жуя и осыпая все крошками, и опять выбегал в коридор, где его ласкали и кормили сестры, страдая по экзотике. Он все время что-то жевал, рассыпая изо рта.
Иногда с женой негра приходил его плечистый приятель или еще двое из посольства. Тогда все вместе выводили его в туалет или на прогулку. Он на них опирался, смеясь над своей неловкостью. Они лучше говорили по-русски, казались умнее и интеллигентнее, но их низкорослость и коренастость становились еще заметнее рядом с нашим негром, высоким, худым длинноголовым красавцем.
Один, он также предпринимал долгий путь в туалет, стыдясь судна. Тогда спускался на пол и полз на четвереньках, волоча ноги, вертя головой и хохоча над своим положением. "Дима-а! - будил нас каждую ночь, как всегда, растягивая последнюю гласную и ударяя на ней. - Звони-и!" Это значило, что надо нажать кнопку вызова, такая была над каждой кроватью, но действовала одна. Не сразу проснувшись (в том, чтобы его разбудить, я тоже уже принимал участие), Дима, чертыхаясь в адрес негра, нажимал. Появившись, и тоже не сразу, на пороге, сестра спрашивала: "Ну, что тут у вас? Кто звонил?" Ей показывали. - "Опять? В следующий раз не приду, как ты там хочешь." Негр валился на бок, подставляя ягодицу и часто задышав. Ловко шлепнув-всадив иглу (одновременно), она делала обезболивающий…
ЧАСТЬ 2
Эту ночь ГГ провела беспокойно.
Часто просыпалась, вставала, пробиралась на кухню, где ставила любимый пожелтевший самоотключающийся чайник, и сейчас же отправлялась обратно досыпать. (У нее был еще другой, "Moulinex", но она его не любила.) Как будто проваливалась по дороге. Опять проснувшись, обнаруживая себя лежащей, вставая. Ей что-то снилось, что она сейчас же, проснувшись, забывала, какие-то обрывки картин и незаконченные действия, но в которых не было ничего неприятного, а, напротив, было жаль, что они быстро прошли или остались недоделанными.
Пока наконец не решила, что спать больше не будет.
Позавтракав, села за обычную свою, клавиши трещали. Но на которую никак не влияло то, что чувствовала себя не только не отдохнувшей, а измученной, больной, вернее - болезненной, болезненно чувствительной она себя чувствовала и очень старой после вчерашнего, непривычно полного разговоров. Ошибки, которые она делала в работе, были обычные ее ошибки, и то, как она их не замечала, было тоже как всегда, когда она их не замечала, не больше и не меньше. И одновременно радостно возбужденной от того, что должно произойти нечто приятное и долгожданное.
Что было приятного в том, что должно произойти, и почему она так этого ждала, она также сказать бы не могла. Ее маленький дружок пообещал всех обзвонить, так что в этом смысле ей тоже беспокоиться было нечего. В том, что они все придут, хотя бы из любопытства, оба не сомневались тоже.
В два часа дня он ей в самом деле позвонил (она взглянула на часы, когда, волнуясь, брала трубку. Трубка выпала, а она ее подхватила) и сказал, что все в порядке, он договорился. "Да, я слушаю," - сказала она в трубку, волнуясь. - "Все в порядке, они будут," - сказал Руслан. - "Вот хорошо, а то я…" Но он уже повесил. Теперь ей надо Гале. Она не сомневалась, что она дома. Знакомый хриплый ненавистный голос ответил.
- Можно там?.. - спросила ГГ, не здороваясь, как у них было заведено, не сомневаясь, что ее узнают.
Трубку положили рядом с телефоном, и она подождала, слушая шевеление. Двигают что-то.
- А мама, привет, - запыхавшись, отозвалась сикушка.
- Ты чего дома? А у меня сегодня опять собираются, - сказала ГГ, как будто похвасталась.
- Нормально, спасибо, - ответила Галя.
- Понятно. Будешь?
- У меня отгул, я тогда дежурила. Нет.
- А почему? Тебе тогда не понравилось?
- Потому что не интересно мне больше, сколько можно говорить. Я же тебе говорила.
- Но ты мне не говорила ничего.
- Что у меня, других дел, что ли, нет… (Раздраженно.) Оставь ты меня в покое наконец.
Она посмотрела на задержавшуюся в дверях Анну Соломоновну, и та ей кивнула одобрительно. Вышла, но Галя знала, что еще слушает из коридора.
- Не вышла, что ли, еще? Все слушает. Знаешь, оказывается, это было такое самоубийство.
- Хорошо, но если только на нейтральной территории. Да, он мне звонил.
- Что ты имеешь… А, понятно. В шесть, как всегда. Конспиратор. Он, тебе? Почему? И чего хотел?
- Говори, где. Ладно, я постараюсь. К себе звал. (Шепотом.)
- Поедешь?
- Нет, конечно. Конечно, нет.
- И не езжай. Я ему не верю. Это он только так внешне кажется, но я-то
Повесив трубку, она пошла из комнаты. И они столкнулась в дверях. Та возвращалась.
- У нее завтра опять вечеринка.
- Завтра?
- Да. Но я сказала…
- Я все слышала.
- Я все правильно сделала?
- Ты молодец.
- Значит, Вы мной довольны?
- Да. С тобой все будет в порядке, если только ты выкинешь совсем эту дурь.
- Но сразу мне будет трудно.
- Я знаю. Это же как наркотик. Тебя будет тянуть и не хватать.
- Я справлюсь. Я уже большую часть выкинула.
- Я видела, что ты затеяла. Хочешь, я тебе помогу там разобраться.
- Нет, я сама. Я должна сама.
- Прежде всего ты должна осознать, что это твое решение, не мое. Я тебя только предупредила.
- Да, да. (Она о чем-то все время думает.)
- В любом случае рассчитывай на мою помощь. (Но мне кажется, что ты) А ты не хитришь ли (еще немного хитришь со мной) со мной немного, как мне кажется, нет? я неправа?
- Я же сказала, я все сделаю, как Вы говорите, я все поняла.
- И меня это радует, если так.
- Значит, между нами мир?
- А разве может быть иначе?
- Только я же не могу еще совсем прекратить видеться. Я ее пока люблю, несмотря ни на что.
- И это очень хорошо тебя характеризует.
- Мне надо будет сначала отвыкнуть.
- Я слышала, что вы сегодня встречаетесь. Конечно, иди, я не против.
- Мы в городе, в шесть, если Вы меня отпускаете.
- Да, да, решено же. (Раздраженно.) Чего еще?
Галя стоит перед ней в прежней нерешительности, не зная, можно ли это будет уже сделать. (Она об этом и думала все это время.) "Какая ты смешная, - говорит ей Анна Соломоновна, - на. - Она подставляет ей щеку, а Галя осторожно целует. - Беги теперь, тебя Васька мой ждет, волнуется уже, наверное, как мы тут с тобой."
Убегает.
Открытие истинных обстоятельств гибели Руслана произвело в Гале необыкновенное впечатление.
Открытие истинных обстоятельств гибели Руслана произвело в Гале необыкновенное впечатление.
Не в том смысле, что она ничего подобного не ожидала и была поражена. Она как раз что-то такое давно (всегда) от него ожидала. То есть она ничего другого не ожидала от него, как только чего-то потрясающего и замечательного, к чему он был всегда (давно) способен и должен был когда-нибудь совершить. Это могло быть преступление или гениальный роман, но оказалось необыкновенной смертью, вот и все.
Это было похоже на то, как если знать человека за отличного прозаика, а он вдруг удивил бы всех великой стихотворной поэмой. То есть это он пускай кого другого удивляет, но не ее. Потому что она была к этому готова.
Напротив, она была даже разочарована. А это разочарование, небольшое, но неприятное, было похоже на то, когда после долгого чтения нравящейся книги вы вдруг обнаруживаете, что все там заканчивается пшиком, смехом, как сказал Чехов, низкопробной иронией, ради которой все, оказывается, и выводилось, но не подходящей к ей предшествующему. Это горькое разочарование, как правило, следует за прочтением современных произведений, Галя знала только два исключения.
Необыкновенность была в том, как это впечатление удивительным образом (неуди) (обыкно) заурядным (способом) заурядным образом согласовывалась с оправданностью ожиданий и с разочарованием, и в тех практических последствиях, которые оно имело для Гали. Об этом стоит сказать несколько слов.
Произведение любого искусства есть всегда задержка, еще говорят - откладывание, смерти, что тривиально. Об этом все говорят. Ее перекладывание на плечи персонажей, профессионально! которыми, кроме людей, могут безвинно стать слова, звуки или краски. (Но есть ли у звуков и красок плечи?)
Теперь представим, что существует писатель (живописец, музыкант и т. д.), произведения которого обладают такой магической силой, что после каждого из них (рассказа, акварели, song'а и пр.) умирает по человеку. Еще интереснее, когда человек умирает после каждого художественного приема, если художественный прием можно представить себе изолированным. После каждой метафоры, сравнения, короче, мазка кистью или звучания ноты, которые в этом случае уподобляются уколам иглой в восковую статуэтку в известном заговорном обряде.
Только в этом случае и можно всерьез говорить о смерти искусства, перешедшего в род прямого действия. Его лишь более гуманный вид - смерть автора, с последней точкой останавливающего собственное сердце. И такие случаи известны.
Конечно, Галя так не думала, но она так чувствовала, то есть переживала органичнее и сильнее, чем если бы просто думала. Все эти рассуждения об искусстве, которые мы назвали тривиальными, действительно таковы в философских эссе, но сейчас же теряют банальность, как только кому-то придет в голову взять их за руководство к действию.
Гале представилось фотографическое изображение со стены ее комнаты в квартире ГГ. Сцена одного перформанса, несколько человек стоят на краю вырытой ими на лесной поляне ямы. Этапы рытья ямы были сфотографированы и приколоты рядом тоже. Сцена производит жутковатое впечатление, что, вероятно, и было целью авторов-участников. Но всякий ужас проходит, если подумать о том, что стоящим на краю ямы, как всегда в искусстве, ничего не грозило, чувствовала Галя.
Она чувствовала, что наложенный на лицо Руслана дурацкий грим, и нелепый домашний халат, как и все растерзанное перед дверью тело (она его все себе представляла растерзанным), были не только обманкой для киллера или насмешкой над ним, в той же мере, впрочем, относившейся и к его противной жене, думала Галя. Она чувствовала, что, перейдя к прямому действию, искусство становится смешным, но может этим своим комизмом и воспользоваться, намеренно шутовски переряжаясь. А думала о том, что поступок Руслана становится и для нее прямым примером.
То решение, которое она пообещала Анне Соломоновне и принятие которого они только что обсуждали, причем Анна Соломоновна подозревала ее в хитрости и двоедушии, окончательно смогла она принять лишь после того, как ей стало все известно о поступке Руслана.
Хитрость и лицемерие в ее планах еще вчера действительно были. Не желая терять удобства, приобретенные ею в доме Василия, и одновременно наслаждаясь представлением процесса того будущего нераскрывшегося обмана, который сейчас внутри нее уже весь был разыгран от начала до конца, она представляла себя в роли домашнего диссидента.
В мельчайших подробностях воображала она, развлекая себя, как будет тайком, одна или в сопровождении Василия, который, конечно же, будет молчать, будет бегать в дом мамы Гали, читать запрещенные ей тексты и перебирать фотографии и афиши, уже ею собранные и которые еще появятся. Как под разными предлогами будет бегать из дома на вернисажи и вечера, встречаться с людьми, отвратительными для ее свекрови, и даже разговаривать с ними по телефону, низко нагибаясь над столом и прикрываясь рукой. Но после поступка Руслана все это теряло смысл или приобретало другой, противоположный.
Выгребая на пол с выделенных ей в доме Василия двух полок в книжном шкафу перевезенную ею сюда часть скопленных сокровищ. Сидя посреди этих куч разрозненных листочков, скрепленных пачек, папок, больших конвертов и совсем маленьких конвертиков, за чем и была застигнута заглянувшей Анной Соломоновной. Та постояла у двери, поняла, что происходит, и тихо вышла, за что Галя ей благодарна. Методически жая, вая, мкая и сая жие дения, она чувствовала такое же вдохновение, какое, верно, испытывает иной автор, сжигая по листочку собственную уже конченную и отредактированную рукопись.