3
- Извините, ради Бога, за беспокойство…
Прошло десять минут.
Я как раз забрасываю свою мягкую коричневую дорожную сумку за спинку сиденья "ягуара", когда слышу вдруг этот голос. Прокуренный, низкий, почти хриплый. Я оборачиваюсь - передо мной стоит она, и снова запах ландышей.
- Слушаю вас, мадам.
Мне приходится держаться за борт машины, потому что такое бывает только в романах или?.. Я имею в виду такое вот, что теперь со мной.
Госпожа Верена Лорд стоит передо мной и делает руками так, будто моет их невидимым куском мыла. У нее пунцовое лицо, и она не знает, как быть дальше. Поэтому спрашиваю я:
- Могу ли я чем-нибудь помочь вам?
Дурацкий вопрос! Разве бы она обратилась ко мне иначе? Когда дама так долго смотрит на меня, мне необходима порция коньяка. Двойная! Хотя я и не вижу ее глаз. Но и того, что я вижу, достаточно.
- Да, - произносит она этаким гортанным голосом, который способен свести с ума каждого нормального мужчину, - я думаю, вы можете мне помочь… то есть, если вы захотите… Я имею в виду… О, Господи, как неудобно, - И вновь она выглядит сейчас так, будто вот-вот расплачется - как тогда, в темном закоулке у склада, где она обнималась со своим мужиком.
А мужик между тем тоже приближается ко мне. Этак медленно-неспешно. Молодец - допер, что даме одной не уладить свою проблему. Я думаю, в тот момент он дал бы "Альфа Ромео" за то, чтобы не говорить со мной. Но никуда не денешься. Ибо на лице дамы выражение полной беспомощности.
И вот он наконец передо мной. Красавец. Говорит с итальянским акцентом, но бегло:
- Синьор, дама очень спешит. Вы недавно обращались в справочное бюро…
- Да, - говорю я.
- …и я стоял рядом с вами, пока уважаемая дама говорила по телефону.
Ее глаза теперь неотрывно глядят на меня. Почему у меня вдруг повлажнели ладони? Да это ж просто идиотизм! Впрочем, никакой не идиотизм. Конечно, я уже поимел с десяток телок. Но чтобы такое… Нет, такого еще не было! Ее щеки теперь побледнели, ее груди учащенно поднимаются и опускаются. Он же продолжает говорить словно гид или человек, рассказывающий вам, как играть в покер.
- Поскольку я стоял рядом с вами, - scusi, signore, - я невольно слышал, как девушка объясняла вам дорогу на Фридхайм.
- Да, мне туда.
- Уважаемой госпоже тоже нужно туда.
Ох, ребята, как выглядит этот парень. Мне бы так - хоть один-единственный раз. Всего лишь два дня. Пусть один день. И хоть наполовину так, как он. А уж потом в больницу - лечиться от истощения. Этот мужик и дамочка вообще здорово подходят друг другу. Так, кажется, вообще часто бывает с теми, кто никогда не сможет быть и не будет вместе.
Однако ж он ее целовал. Это не мое собачье дело. И тем не менее - поверите? Это наполняет меня бешеной слепой ревностью.
И вот я начинаю смотреть на его оливковые волосатые джентльменские руки и смотрю так долго, что он закладывает их за спину, и - вот странно! - моя ревность проходит.
Что это?
Однажды у меня была одна. Ей был сорок один год, и она рыдала до истерики, когда меня вышибли из интерната, и я ей сказал, что мы поэтому не сможем больше встречаться. Н-да, но on the other hand - Верена Лорд. Верена Лорд!
От этой дурацкой привычки вставлять иностранные слова я тоже в конце концов отучусь. Мужик говорит:
- Даме нужно как можно быстрей во Фридхайм, но она без машины.
- А как же она добралась сюда?
Она хватает его за руку и говорит так, словно вот-вот хлопнется в обморок:
- Ах, прекратите, пожалуйста. С ума можно сойти. Она обращается к нему на вы. Вы! Собственно, а как иначе? Ей приходится говорить ему "вы", коль скоро он ее любовник. Не бросаться же ей ему на шею на моих глазах.
Знаете ли вы, что это такое, когда в женщине тебе нравится все, все, абсолютно все? Когда она может делать или не делать, что заблагорассудится, а ты почти сходишь с ума от тоски по ней, от желания? Притом что женщину совсем не знаешь. Со мной однажды случилось такое в скором поезде. Но с ней был ее муж, и они вышли в Карлсруэ. Тогда я не спал несколько ночей. Теперь такое со мной во второй раз.
И из-за Верены Лорд. Именно из-за нее. Если б она только знала! Скоро непременно узнает. Такие вещи долго не скроешь.
Ах, какие красивые у нее руки! На среднем пальце правой руки изумруд в платине, обрамленный бриллиантами, а на запястье браслет с бриллиантами и изумрудами. Перстень и браслет - просто блеск! Нет, в самом деле. В украшениях я знаю толк. Мой предок, свинья, скупает их. Ради помещения капитала. Его консультируют первые специалисты из Амстердама. Пару раз я присутствовал при этом. Так что теперь разбираюсь. Лапшу на уши мне уже не повесишь. То, что у дамы на пальчике, - этот симпатичный камешек, - наверняка потянет на пять карат, а браслет если он тянет меньше, чем на сто пятьдесят тысяч, то можете считать, что при чтении Карла Маркса у меня подскакивала температура, а от книг маркиза де Сада сводило зевотой челюсти.
Мужик обнимает ее одной рукой за плечи. (Зачем она носит эти побрякушки с брюками и свитером? Может быть, это девочка из подвала. Частенько оттуда являются самые красивые! Нет. Чепуха. Эта дама не из подвала. Эта дама из того мира… Из мира, где чувствуют себя так свободно, уверенно и непринужденно перед другими, что могут носить самые наидрагоценнейшие украшения с брюками и свитером. Сегодня я знаю, из какого мира вышла Верена Лорд, когда она еще не была госпожой Лорд. Тогда я еще не знал этого.) Мужик, продолжая держать руку на ее плече, лучезарно улыбается и говорит ей:
- Минуточку терпения! Вы не должны отчаиваться.
Затем, обращаясь ко мне:
- Дама приехала сюда на моей машине проводить меня. Я улетаю в Рим. Конечно, она могла бы взять такси. Или мою машину. Но дело не в этом.
- Так в чем тогда?
- Дело в том, что даме нужно попасть во Фридхайм как можно быстрее. Когда я увидел, что у вас "ягуар", мне пришла идея попросить вас подвезти даму. Сколько дает ваша машина?
- Ну, двести двадцать я из нее выжму.
- Так могли бы вы взять с собой даму?
- С удовольствием.
- Вот и прекрасно! - Он вынимает свои волосатые руки из-за спины, потирает их и шепчет ей что-то на ухо. Лишь конец фразы звучит довольно громко: "…он из Франкфурта, ты уже давно будешь во Фридхайме".
"Ты" он произнес шепотом, но недостаточно приглушил голос. Интересно, кто же это, который лишь выедет из Франкфурта, а мы уже давно будем дома? Отгадайте-ка, детки, загадку!
Не знаю, от чего это вдруг на меня нашла сентиментальность. С чего бы это? Можно подумать, что это у меня с ней любовь. Поэтому я нахально говорю:
- Если уважаемая госпожа желает быть дома раньше своего супруга…
Она бледнеет еще больше и, уставясь на меня, лепечет:
- Супруга?..
- Ну, может быть, братишки. Почем мне знать? - Такие вещи я говорю обычно, когда на меня накатывает сентиментальность. Интересно - почему?
- Послушайте, - начинает она, - я вас не знаю. Вы были столь любезны, что хотели меня подвезти. Но теперь я ни в коем случае…
Мужик толкает ее, и она замолкает. Этот джентльмен и я одного мнения. Я говорю:
- Все ясно. Хорошо вас понимаю. Прекрасно понимаю. Я оскорбил ваши чувства. Тысячу раз прошу извинения, госпожа Лорд.
- Как, вы знаете мою фамилию?
- Не только фамилию.
- Что это значит?
- Потом. А сейчас поехали.
- Я не сяду в машину, пока вы мне не объясните, что все это значит.
- Вам придется с ним поехать, - говорит мужик с щегольскими усиками. - Придется.
- Я так тоже считаю, - говорю я.
- А кто скажет мне, что вы не шантажист? - произносит она шепотом.
- Никто. - Пока что я еще чувствую себя на высоте. Но постепенно все это мне больше и больше напоминает французскую бульварную комедию.
Мужик подходит вплотную ко мне, хватает меня за блейзер и тихо говорит:
- Я предостерегаю вас. Если вы хотите использовать нашу ситуацию, то берегитесь! Я достану вас из-под земли, и тогда…
- Оставьте, - говорю я.
- Что?
- Оставьте в покое мой красивый пиджак. Мне это не нравится.
Но здесь я просчитался. Он не отпускает меня, а лишь улыбается из-под своих усиков, а в глазах его появляется злое коварство, когда он произносит:
- Мне безразлично, что вам нравится, а что - нет, господин Мансфельд.
- Мансфельд? - спрашивает она.
И тут я уже больше не чувствую себя на высоте. Я чувствую себя маленьким и ничтожным.
- Он назвал свою фамилию у справочного бюро, сеньора. Его господин папа - всем известный… Мансфельд.
- Мансфельд? - повторяет она.
Опять, опять эта скотина, мой отец!
- Вы можете доверять господину Мансфельду, - говорит красавец. - Он джентльмен. Когда у человека такой папа, это обязывает.
Скотина! Проклятая скотина - мой отец! Есть много способов унизить человека. Самый плохой, когда не остается ничего другого, как сказать себе: "Ну что я могу тут поделать? За тебя постарался другой". Но это никого не колышет. А посему заткнись и сиди. Так что я говорю только:
- Уже прошло четыре минуты.
Красавчик целует - на этот раз лишь легким прикосновением губ - даме ручку, смотрит на нее влажным постельным взглядом и говорит:
- Господин Мансфельд прав. Четыре минуты мы уже потеряли. - И обращаясь ко мне:
- Я благодарю вас.
- Буду рад доставить даму во Фридхайм, - говорю я, уже обходя машину.
Он делает легкий поклон и говорит:
- Всего хорошего, сеньора. Большое спасибо, что проводили меня.
У нее перехватывает горло (надеюсь, что она не зальет мне машину слезами), поэтому я с трудом понимаю, что она говорит:
- Приятного полета. Будьте здоровы. Приезжайте еще.
- Конечно, конечно, - говорит он, открывая дверцу машины с ее стороны, и нежно (ах, как нежно) подталкивая ее, усаживает рядом со мной. - Avanti, avanti, carina.
И тут я вдруг вижу, что рука, придерживающая дверь машины - его оливково желтая волосатая рука, - дрожит.
Ничего себе!
Кто бы мог подумать!
Оказывается, господин красавчик всего лишь обычный человек.
А я просто комплексую после той истории с отцом, когда…
Хватит. Больше не думать об этом. Одно утешение у меня сейчас появилось: у других людей, оказывается, тоже есть нервы. И только что я узнал нечто новое: когда человеку совсем уж паскудно, надо быть очень tough. А мне так паскудно, что дальше и некуда. Причем давно - уже целых семь лет.
A tough (с тем, чтобы каждый понял меня правильно) означает согласно изданному профессором Эдмундом Клеммом в 1951 году словарю, включающему выражения американской разговорной речи, "твердый", "выносливый", "упорный". Вы можете сами посмотреть. Страница 475, левый столбец. Там стоит: tough guy - твердый парень, sl. Сокращение sl. означает: слэнг, разговорная речь.
O'kay, tough guy, говорю я себе. Go ahead, tough guy. Дама Верена сидит рядом с тобой. Заводи мотор, tough guy, и дави на всю железку так, чтобы завыл компрессор.
4
Включил передачу. Отпустил сцепление. Дама отлетает назад, на спинку сиденья. "Ягуар" срывается с места и начинает описывать дугу вокруг стоянки. Здесь надо быть поосторожней, тут еще полно полипов.
Я смотрю в зеркало и говорю:
- Ваш друг вам машет.
Ответа нет.
Она сидит неподвижно.
Я не смог разобрать, что он ей там шепнул на ушко напоследок, но она, кажется, не очень-то этому рада. Она сидит так, будто умерла сидя, и покусывает нижнюю губку.
Ах, какую губку!
Мне кажется, что никогда еще я не встречал более красивой женщины. Еще никогда.
Я говорю - женщины. Я не говорю - девушки.
Не говорю сознательно.
Я должен тут кое-что пояснить, потому что не уверен, знаете ли вы это. С нами, мальчиками и девочками, со всеми этими teens и twens дело обстоит так.
Девочкам мальчики кажутся слишком зелеными и глупыми, а мальчикам - девочки. Хуже всего со своими ровесниками девочкам (это факт). Поэтому они подыскивают себе кого-нибудь постарше. Так где-то в районе тридцати пяти, для которых сегодня благодатное время. У них просто нет отбоя от всех этих шестнадцатилеток! Они просто не в состоянии удовлетворить всех. Потому что это невозможно. Липнут со всех сторон. И я лично понимаю, почему. У мужиков есть деньги. И они делают дело с предосторожностью. Поэтому такие девочки чувствуют себя с ними в безопасности. Я вспоминаю, каким я был в восемнадцать. Boy, о воу, то что я выдавал, годилось только для пятнадцатилетних соплюх. Я был неуклюж, как медведь. А научился всему я только у вышеупомянутой сорокаоднолетней женщины.
Знаете, у сегодняшних девочек прямо-таки врожденный инстинкт в смысле того, что с ровесниками, мол, будет одна мука. Поэтому они специализируются на господах постарше. Тем известно, где она - закавыка. They know how. В конце концов они тоже люди, наши девочки, и тоже хотят получать что-то от этого. А если несмотря на все, кое-что случится, то у взрослого есть на сей случай связи, не так ли? А мальчишка? Что он может? Молиться Богу или бежать исповедоваться мамочке.
Вот как обстоят дела.
Аналогично обстоят дела у ребят моего или переходного возраста. Большинство девочек, которые мне попадались, были слишком глупы не только для интересного разговора, но и для этого дела. I ask you: у кого сегодня есть время на учебу? Нет, нет, спасибо! Официант, мне - тридцатилетних! Можно и чуток постарше.
Теперь вы, наверно, поймете мое нервозное состояние. Я имею в виду нервозное состояние за рулем в тот момент, когда мы взбираемся вверх к перекрестку автострады. Не то чтобы я весь в поту, но я, надо признать, нервничаю. И виновата в этом дама Верена. Меня все время тянет посмотреть на нее. Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида.
Итальянский пижон смотрит нам вслед, потом пожимает плечами и уходит в здание аэропорта.
- Перестал, - говорю я.
Она опять не отвечает.
Сбоку мне немного видны ее глаза, несмотря на треклятые очки. Кажется, глаза у нее черные. Ноздри у нее подрагивают. Руки дрожат. Я вижу, что у нее расстегнулась застежка браслета - этакий маленький замочек из платины. Надо бы сказать, но мне не до того. Меня сейчас занимает только одно - получше рассмотреть ее.
Она прекрасна. Прекрасна. Прекрасна. И все в ней прекрасно. Тело. Осанка. Волосы. Я думаю, если провести по ним гребнем, они затрещат. Ах, а если запустить в них руки…
- У-у-у-у-ух!
Проклятье - еще бы чуть-чуть и… Я не заметил знака остановки при въезде на автостраду. Я почти что врезался в кадиллак. Если бы водитель не успел крутануть руль…
Нет, так дело не пойдет. Ежели я сейчас дам как следует по газам, то нужно будет глядеть в оба вперед, а не в сторону - на нее. Я говорю:
- Простите.
- Что? - спрашивает она своим прокуренным голосом.
- Так, ничего. Просто еще немного, и мы были бы покойниками.
Вы думаете, дама что-нибудь говорит мне в ответ?
Нет, ни словечка. По нашей стороне автострады, ведущей вверх, в горы Таунус, машин немного. В обратном направлении - на Кассель и Франкфурт - они идут сплошным потоком - радиатор к выхлопной трубе. Ясное дело. Воскресенье. Весь город рванул за город. Теперь возвращаются. Папочка. Мамочка. Детишки. Устраивали в лесу пикники. Набрали веток с разноцветными осенними листьями. Вот они - сидят в машинах счастливые, усталые семьи. Семья - стоит мне только услышать это слово…
Я иду в левом крайнем ряду. В правом делать мне нечего. Стрелка спидометра стоит уже на 160. Иногда в моем ряду попадается машина, которая тоже спешит. Вот, например, этот толстый "опель-капитан". Он не желает уйти направо и пропустить меня. Значит, надо сесть ему на пятки и сигналить, сигналить фарами.
Ну, наконец-то до тебя, миленький, дошло.
Парень за баранкой трясет кулаком и гудит мне вслед.
Не сердись, дорогой. Когда дама спешит - сам понимаешь…
И какая дама!
Мы уже минуты три едем по автостраде, когда она мне вдруг говорит.
- Мне было бы это безразлично.
- Что, простите?
- Если бы мы стали покойниками.
- Да-да, конечно.
- Нет, я серьезно.
- И я совершенно серьезно сказал: да-да.
Внезапно у нее вытягивается подбородок и голос звучит так, будто вот-вот она начнет глотать слезы:
- Мне абсолютно все безразлично. Все на свете. Меня от всего тошнит.
- Ну-ну, - говорю я подбадривающе и бросаю взгляд на пятикаратный камешек и на браслет с изумрудами и бриллиантами.
- Ах, вы про это, - говорит она. - Про эти вещи. Они сами по себе не дают счастья!
- Браво! Все, как в красивом немецком кино, - говорю я. - Выкиньте-ка тогда эту дрянь в окошко. Застежка браслета уже сама расстегнулась. Достаточно лишь тряхнуть рукой.
К сожалению, она не обращает на это внимания. Если бы она тогда застегнула маленький платиновый замочек! Многое было бы иначе. Возможно, даже все.
Теперь мне хорошо об этом писать. После мы всегда знаем, как надо было сделать. Но в тот момент, когда нужно…
Я уже забыл о расстегнутом браслете. Меня вдруг начинает злить эта женщина. Конечно же, она дитя подвалов, Только дитя подвалов может нести такую чепуху. Одни деньги, видите ли, не делают счастливым. Знаем мы все это…
Затем следует еще кое-что похлеще.
- Вы еще очень молоды, господин Мансфельд.
- Пожалуй, уважаемая госпожа, - отвечаю я, - пожалуй, я еще очень молод. Но именно поэтому я прошу вас чуть-чуть подумать о моей такой юной жизни. Мне, например, не все безразлично. - Следует эффектная пауза. - Да и вам тоже.
- Неправда.
- Ну, если вам все безразлично, зачем вы тогда так торопитесь во Фридхайм.
И тут она делает такое, что меня действительно сводит с ума. Она кладет свою левую руку на мою правую. Ее рука прохладна, моя - горячая.
Рука. Рука. Думаю, что этого мне долго не выдержать. Она говорит:
- Вы правы. Я говорю чепуху.
Я говорю:
- У вас чудные руки.