- Всего хорошего, господин Оливер! - говорит он и, хромая, идет через бетонную полосу к двери, над которой написано: AIR WEATHER CONTROL. Он получил осколок в колено. В самом конце, в сорок пятом, когда все уже накрылось. Поэтому и хромает. Отличный парень этот Тэдди. Интересно, что он думает о нашей семейке? Могу себе представить. Скорее всего то же, что и я.
Я поднимаю свою сумку и иду к паспортному контролю. Сегодня здесь кипит работа. Как и всегда по воскресеньям. Много больших машин. Перед рестораном, на воздухе, сидят за столиками люди и наблюдают, как садятся и взлетают "боинги" и "каравеллы". Сегодня отличный денек. Голубое небо и еще совсем тепло. И эти самые серебряные нити в воздухе - бабье лето. Пахнет дымом - жгут картофельную ботву. Вдали на траве летного поля пасется стадо овец.
- Пожалуйста, ваш паспорт.
Я подаю служащему за высокой стойкой свой паспорт. Он раскрывает его и сразу же делает такую физиономию, как делают все они всегда. Некоторые даже присвистывают, прочитав мою фамилию. Или издают этакий жужжащий звук. Но все они делают одинаковую физиономию.
Кстати, этот служащий - новый. Я его еще никогда не видел. И того - тоже, что стоит передо мной, облокотясь на барьер и загораживая проход, - не дай бог убегу.
На мне фланелевые штаны, белая рубашка без галстука и блейзер. Никаких запонок. Ботинки без шнурков. Я всегда так одеваюсь, когда еду в Германию. Так быстрее раздеваться и одеваться.
- Ваши фамилия и имя?
"Слушайте, - мог бы сказать я им сейчас, - это написано в паспорте, который у вас в руках. Зачем же спрашивать?" Но я не говорю этого, ибо давно знаю, что это совершенно бессмысленно. Скажешь такое, и они заставят тебя прождать полчаса в транзитной комнате, делая вид, что наводят справки по телефону, и все продлится раз в пять дольше. И все же пару раз я им это сказал. Семь лет тому назад. Тогда мне было четырнадцать, и я не мог по-другому. Теперь я стал умнее. Воистину.
С вежливой улыбкой я отвечаю:
- Меня зовут Оливер Мансфельд. Но я не отец, а сын.
Тот, что за стойкой, вообще не слушает меня. Он молча наклоняется и что-то ищет.
- Слева в верхнем ящике, - говорю я.
- Что?
- Книга разыскиваемых в левом верхнем ящике, - говорю я. - Если то издание, что было раньше, то страница 134, предпоследняя строчка внизу. Там он значится.
- Кто?
- Мой родитель.
Он таки достает книгу разыскиваемых из того самого ящика, что я ему назвал, листает его, слюня палец, и находит 134 страницу. Затем ведет пальцем сверху вниз, хотя я ему уже сказал, что мой отец стоит в самом низу, и наконец находит его фамилию и читает то, что про него написано, беззвучно шевеля губами.
Другой - тот, что преграждает мне путь, - между тем спрашивает:
- Откуда вы прибыли?
За последние семь лет я многому научился, а поэтому не говорю: "Вам отлично это известно. Воздушный контроль вас известил о моем прибытии еще в то время, когда мы крутили в воздухе левые виражи". Вместо этого я мягко, вежливо отвечаю:
- Из Люксембурга. Как всегда.
- Что значит "как всегда"?
- Это означает, что я всегда прилетаю из Люксембурга.
- Его семья там живет, - говорит тот, что за барьером, закрывая книгу разыскиваемых. - Здесь об этом сказано.
После этого все продолжается как обычно, - может быть, на сей раз немного пообстоятельнее, поскольку обоим в данный момент больше нечего делать.
- Куда вы направляетесь теперь?
- В горы - в Таунус. Завтра начинаются занятия в школе.
- В каком вы классе?
- В восьмом.
- В двадцать один год?
- Да.
- Значит, вы три раза оставались на второй год?
Сообразительный малый. Но отвечать нужно вежливо и дружелюбно.
- Так точно. Я плохой ученик. В математике и физике вообще ничего не соображаю. Я идиот. Но мой отец настаивает, чтобы я окончил школу.
То, что он настаивает, - это правда. Неправда то, что я идиот. Я понимаю и физику, и математику. А оставался я три раза, чтобы позлить своего предка. И мне это удавалось. Каждый раз он бушевал целую неделю. Это были мои самые счастливые недели за последние семь лет. Я провалюсь и на выпускных экзаменах. And how! Устрою себе пару приятных часов.
- Это весь ваш багаж?
- Да.
- Что в сумке?
- Книги. Пластинки. Туалетные принадлежности.
- А остальное?
- Остальное я оставил во Франкфурте. У друга. Он уже отослал мои вещи в интернат.
С летного поля доносится все нарастающий свистящий звук. Затем он переходит в более низкую тональность, становится скулящим и затихает. Приземлился турбовинтовой самолет - я вижу это через открытую дверь.
- "Люфтганза" из Лондона, - говорит тот, что за стойкой. И слава Богу, теперь прекратится болтовня - у него будет работа. Он делает знак своему коллеге.
- Я иду, - говорю я.
- Куда? - спрашивает коллега.
- А что вы только что хотели мне сказать?
- Я должен попросить вас пройти со мной в таможенный контроль.
- Представьте себе, а я это уже угадал, - говорю я.
- Нельзя ли без наглости, молодой человек?
Вот что получается, когда выпускаешь себя из рук. Нет уж, лучше не открывать пасть.
К машине "Люфтганзы" между тем подкатили трап. Дверь самолета открыта, и из него выходят первые пассажиры. Парень приблизительно моего возраста, девочка немного помоложе, мужчина, положивший руку на плечо своей жены. Все смеются. Их фотографируют. Всех вместе. Счастливая семья. Бывает же такое!
Какое же все-таки дерьмо мой предок!
Но хватит.
Все. Не думать об этом. Недоставало еще разреветься.
В первые годы со мной такое иногда случалось здесь, у паспортного контроля, когда я видел счастливые семьи. Отца, мать, детей. Поверьте, ревел.
2
Вас хотя бы раз потрошила таможня? По-настоящему - в одной из своих кабинок? Со мной это было как минимум раз пятнадцать. Как минимум! Я вам расскажу, что это такое и как себя нужно при этом вести. Вдруг пригодится!
Что касается поведения: дружелюбие и еще раз дружелюбие! Ни единого сердитого слова. Ни единого злого взгляда. Делать все, что велит таможенник. Самому говорить, только если тебя спросят. И ради Бога - никаких протестов. Они лишь добавят господам настроения. А вы? Что вы будете от этого иметь? Ноль целых хрен десятых.
Деревянные кабинки - размером не больше сортира. Рассчитаны как раз на двоих. В каждом боксе табуретка, стол и крюк на стене. Кабинки стоят в ряд в глубине зала. Так сказать, под сенью устройства для общего таможенного контроля (знакомой всем горки из оцинкованного железа, на которой пассажиры открывают свои чемоданы). За этим сооружением стыдливо прячутся кабинки. Господ пассажиров обыскивают таможенники, уважаемых дам - таможенницы. Да, и такое бывает. Иногда это даже забавно. Стенки боксов деревянные, как у кабинок на пляже. Справа и слева слышно каждое слово.
- Снимите, пожалуйста, бюстгальтер. И трусики, пожалуйста, тоже.
- А что это? Бандаж? Весьма сожалею - расстегните и его.
Но в этот воскресный день я явно единственный, кого потрошат. В деревянной кабине, где все происходит, тихо. Таможенник облачен в зеленую форму и очень низенький. Сначала он копается в моей дорожной сумке. Каждую грампластинку он вытаскивает из конверта и заглядывает в полиэтиленовую оболочку. Рей Конифф, Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд, Оскар Петерсон. Затем идут книги "La Noia", "The Rise and Fall of the Third Reich", "Последний праведник", Мартин Бабер и Камю, Лев Троцкий: "Моя жизнь".
Каждую книгу коротышка листает и трясет так, что обязательно должно выпасть то, что лежит между страницами. Но ничего не выпадает. Потому что там ничего не лежит. Дойдя до Троцкого, он в первый раз спрашивает:
- Вы это читаете?
Я (смиренно):
- Да, господин инспектор. Ради Бога… Ведь это не запрещено?
Ответа не следует. Вот так с ними и надо.
Он таки пролистывает Троцкого два раза. (Потому что из всех книг, что у меня с собой, тайное послание я спрятал бы именно в этой автобиографической книге, не так ли?) Но и Троцкий оказывается пустым номером.
За книгой следуют туалетные принадлежности. Тюбик с зубной пастой открыт, тюбик с зубной пастой закрыт. Электробритва. На нее уходит две минуты. Время тянется так долго, и я знаю, что оно будет еще тянуться и тянуться, и мне ни в коем случае нельзя терять выдержку. Поэтому я начинаю смотреть в маленькое окошечко кабины.
В двери каждой кабины есть такое маленькое окошечко. Собственно, оно должно быть затянуто занавеской. Но здесь занавеска задвинута не как следует.
На оцинкованной горке в данный момент разгружается багаж пассажиров, прилетевших самолетом "Люфтганзы". Люди стоят очередью к трем таможенникам. Их очень быстро обслуживают. Ага, вот опять та супружеская пара с детьми. Поскольку они продолжают смеяться и радоваться, я предпочитаю перевести взгляд куда-нибудь в другое место. Вон там проход в темное складское помещение. Перед ним стоит щит с надписью "Вход воспрещен!". За щитом в полутьме целуется парочка. Но как целуется!
Он обнял ее за плечи, она его - за талию. Поцелуй бесконечен. Он классно выглядит. Черные волосы. Черные глаза. Высокий. Стройный. Серый костюм из материала "фреско". Остроносые ботинки. Усики. Скорее всего итальянец. Она ниже его - пожалуй, с меня. На ней бежевые брюки, бежевые туфли без каблука, бежевый свитер, платок свободно повязан вокруг шеи. Беж, думаю я, это ее цвет. И она это знает. Формы у этой дамочки скажу я вам! Boy, о boy. Как у гоночной яхты. При том, что она не так уж и молода. Наверняка за тридцать.
Ну наконец-то. Le baiser phantastigue завершился. Они смотрят друг на друга. То есть она может видеть его глаза, а он ее - нет, так как половина ее лица скрыта огромнейшими темными очками. На то у нее, наверно, есть причины. Если этот господин ее супруг, то тогда мой предок - честный человек!
Жаль, что на ней очки, мне так хотелось бы посмотреть, какие у нее глаза. А сейчас я вижу только довольно узкое лицо с очень белой кожей, на левой скуле черная родинка, полные красные губы, изящный нос, высокий лоб и иссиня-черные волосы, падающие мягкой волной на шею.
Сейчас она что-то говорит мужику. У нее прекрасные зубы. Он тоже что-то говорит. Она кривит рот, будто собирается заплакать. Затем быстро-быстро начинает целовать его в губы, щеки, глаза. Если бы оба знали, что на них смотрят! Вообще-то они неплохо устроились в укромном уголке, у входа в склад. Ох, как она его! Невольно возбуждаешься от одного того, что видишь это!
- Выложите все из карманов и положите на стол.
Значит, с моей дорожной сумкой толстяк уже расправился. Цирк продолжится. На очереди портмоне, спички, сигареты, носовой платок. И он таки вытряхивает из коробки все спички, а из пачки все сигареты и трясет носовой платок. Я снова наблюдаю через окошко. Те двое все еще обнимаются. Ох, ну и женщина…
- Пожалуйста, разденьтесь.
- С удовольствием.
С этим идет все быстро, ибо я знаю, как одеваться, когда приезжаю в Германию. Уже спустя полминуты я стою перед толстяком в носках и трусах, а тот начинает не торопясь обыскивать одежду. Он выворачивает карманы, ощупывает подкладку и швы блейзера, заглядывает за отвороты фланелевых брюк. А вдруг там водородная бомба!
- Можете сесть.
- Спасибо, я постою. - Потому как она снова его целует.
- Конечно, вы все это считаете издевательством, господин Мансфельд.
- Ну что вы, что вы! - Она гладит его черные волосы, держит ладонями его голову.
- Поверьте, я только исполняю свой долг.
Теперь она начинает целовать ему руку. Один раз. Два. Три. Затем она прижимает его ладонь к своей щеке. Ох, ребята, и повезло же мужику. Какая баба, с ума сойти! Эх, увидать бы ее глаза…
- Я всего лишь маленький чиновник. Если приказано обыскать, я обыскиваю. Служба есть служба. Против вас лично я ничего не имею.
Нет, это подло, так долго подглядывать за ними. Я поворачиваюсь и говорю толстяку:
- Я тоже против вас ничего не имею, господин…
- Коппенхофер…
- Абсолютно ничего против вас, господин Коппенхофер! Я знаю: вы обязаны выполнять свой служебный долг. Меня здесь так часто обыскивали, что я просто удивляюсь, что не видел вас до сих пор.
- Я здесь всего три недели. Меня перевели сюда из Мюнхена.
- Ага, вот почему! - Я стягиваю с себя носки и подаю их ему. - О моем отце вам, конечно, все известно?
Он смущенно кивает. Неплохой парень этот толстяк. Посмотрите только, как он стоит и смущенно глядит в мои носки.
- Я не считаю это издевательством. Издевательством, направленным лично против меня. Оно направлено против моего отца, чтобы он страдал, зная что его сыну, как преступнику, устраивают шмон каждый раз, когда он возвращается в свою собственную страну. Бессмысленно объяснять здешним господам, что они исходят из совершенно неверного предположения. Дело в том, что мой отец нисколько не страдает от этого. Моему отцу насрать на это. Моему отцу вообще насрать на всех людей. И прежде всего - на меня.
Господин Коппенхофер беспомощно глядит на меня.
- Что - и трусы? - спрашиваю я.
Он мотает головой и делает стыдливую мину.
- Если, позволите, я сам… быстренько…
Я встаю, он быстро спускает мне трусы сначала сзади, затем спереди и осматривает то, что в трусах.
- Можете одеваться.
- Спасибо, господин Коппенхофер, - говорю я и беру свои носки. Почему бы мне не быть с ним полюбезнее? Он-то при чем? Ребята с паспортного контроля тоже ни при чем. У них свои указания. Я говорю ему:
- У работников паспортного контроля свои указания. Как я вам уже сказал, издевательства адресованы моему отцу. Но при этом исходят из неверного допущения. А именно - что моему отцу на меня не насрать, что он меня любит.
- Вы говорите ужасные вещи, господин Мансфельд.
- Я говорю всего лишь правду. Вы что думаете, мой предок такой уж дурак, что мне или кому-нибудь из своих директоров, которых он постоянно вызывает к себе, даст интересующий вас материал? Если бы он был таким простачком, то его еще тогда упрятали бы за решетку.
Что это со мной сегодня? С чего бы это я так разболтался? И треплю все дальше и дальше?
- Его директоров вы тоже каждый раз потрошите. Они к этому уже привыкли. За эти семь лет вы нашли хотя бы один-единственный документ, одну единственную крохотную записочку? Черта с два! Те подлянки, которые мой предок замышляет там у себя в Люксембурге, не записываются на бумагу! Их держат в голове его господа-соратники, которые возвращаются от него сюда. А вы, к сожалению, не можете сказать: снимите голову, уважаемый господин!
- Вы все же очень злы на меня.
- Клянусь, что нет! - Я уже одет и запихиваю вещи в сумку. Их немного. Я никогда не кладу много в сумку, когда еду в Германию. Иначе потеряешь массу времени.
Те двое все еще стоят на своем месте. Теперь они держатся за руки и молча смотрят друг на друга. Наверно, ему скоро пора лететь. Ясно, что летит именно он - судя по ее одежде.
Во время шмона до меня постоянно доносились объявления по радио. Ну вы знаете: "Внимание, "Эр Франс" объявляет отправление самолета, рейс 345, в Рим, с посадкой в Мюнхене и Цюрихе. Желаем приятного полета", "Attention please! Passengers Wright, Tomkinson and Harris, booked with Pan American World Airways to New York, please, come to the counter of your Company…". И так далее.
Так вот - только я засунул в карман свои сигареты, как слышу: "Госпожа Верена Лорд! Вас просят подойти к справочному бюро. Вас вызывают к телефону!"
Сквозь свое маленькое окошко я вижу, как вздрагивает женщина в громадных солнечных очках. С ужасом взирает на обнимающего ее мужчину. Она что-то говорит. Он что-то говорит. Она мотает головой. Красивые черные с синим отливом волосы разлетаются по сторонам.
"Госпожа Верена Лорд… Госпожа Верена Лорд… Вас просят к телефону… Подойдите, пожалуйста, к справочному бюро!"
Теперь он говорит ей что-то, пытаясь ее успокоить. Жестикулирует руками. Конечно, итальянец. Она топает ногой.
Толстый таможенник отворяет дверь.
- Всего доброго, господин Мансфельд. Вы можете идти. И, пожалуйста, Бога ради не держите зла.
- Да, да, - говорю я и, не глядя, подаю ему руку. Сейчас я вижу только женщину в черных очках. С сумкой в руке я прохожу мимо нее - нее и ее мужика. В этот момент она поворачивается и мы сталкиваемся.
- Пардон, - говорю я.
Она смотрит на меня совершенно отсутствующим взглядом и убегает куда-то через зал. Мужик, поколебавшись, следует за ней. Что он - боится? Кажется, что так. Я бы на его месте тоже боялся. Вдруг его даму требует к телефону господин супруг?
Почему здесь пахнет ландышами?
Ну да, конечно, - это запах ее духов. Это "Диориссимо". Эти духи я знаю. В предпоследнем интернате, из которого меня вышибли, у меня была этакая маленькая и клевая телка, которая любила эту жидкость. И я ей частенько дарил ее. Я вовсе не жмот. Совсем не жмот. Но стоит это бешеных денег, а запах такой нестойкий и выдыхается с такой же быстротой, с какой я вылетел из интерната из-за этой маленькой телки.
Верена Лорд…
А мне, между прочим, надо в справочное бюро. Мне нужно там узнать, как проехать во Фридхайм. Что по автостраде - это ясно. А дальше как?
- Алло, носильщик!
- Слушаю вас, господин.
- Не будете ли вы так любезны пригнать из гаража мою машину? Белый "ягуар".
- Вы его поставили у нас, когда улетали?
- Да.
- Можно попросить у вас документы?
Я отдаю их ему.
- У вас есть еще багаж?
- Нет. Ключ от машины в зажигании.
- Тогда я подгоню машину прямо к главному входу.
- О'кей.
Я иду к справочному бюро и обгоняю при этом черноволосого. Такого красивого. Такого вальяжного. Он о чем-то размышляет - это видно по нему.
"Диориссимо". Я все еще ощущаю их запах. Длинные ноги. Черные с синим отливом волосы. Верена Лорд. И вдруг я чувствую укол в печени.
Стоп. Момент. Верена Лорд…
Верена Лорд?