Уже в ту пору перипетии ее романа с подлецом Симкой Швец-Царевым требовали пера и если не шпаги, то, по крайней мере, бритвы. Итак, девчонки были увлечены и не сразу заметили, что, вообще говоря, уже не одни. Из непостижимым образом открывшегося дверного проема на них смотрели. Отчаянно, обоими глазами, пялился отличник.
Кстати, причина его остолбенения понятна, не каждый день в семнадцать лет удается полюбоваться на эталонные нижние конечности прекрасной половины человечества да еще со столь близко расстояния. Другое дело, девицы, оторви да выбрось, они-то почему не шуганули немедленно нахала соответствующим месту и времени словцом?
А тоже обалдели. В уголке рта примерного во всех отношениях мальчика торчала, немыслимая, невозможная, абсолютно недопустимая сигарета.
Во!
Но, конечно, первым очнулся самый сознательный. Чудесным румянцем вспыхнули щеки Алексея.
- Пардон, - пробормотал он и быстро притворил волшебную дверь.
Но смыться просто так ему не дали. В конце концов, не за красивые глаза и выдающиеся формы ключевых игроков получала медали и призы девичья баскетбольная сборная школы номер три. Прыжок Валеры Додд был по-чемпионски стремителен.
Конечно, в дверь постучали. В тот самый момент, когда ключ уже сделал пол-оборота, Алеша Ермаков услышал торопливую морзянку. Бородка встретилася со шпеньком, но не успела привести в действие запорный механизм.
Несколько секунд мальчишка колебался, то есть не мог решиться. Не был готов сделать, без подготовки совершить самую непростительную ошибку своей юности. Однако требовательный код повторился, и Леша сдался.
- Чего? - спросил он, вновь в свой сумрачный закуток пуская свет. Озон огромного спортзала.
- А это… - на него посмотрели глаза, каких он никогда не видел, да и не чаял даже увидеть наяву.
- Ну, дай, - молвили губы, такие близкие и алые, - дай-ка разочек дернуть.
И ведь из года в год твердил товарищ Старопанский коллегам из ГорОНО, что нужно сделать его школу из экспериментальной чисто физико-математической. Не держать под одной крышей помойку и парнас. Все никак не доходило. Вот вам, пожалуйста, теперь любуйтесь, результат.
То есть, Алексея Ермакова, так обидно сгоревшего кандидата на золотую медаль, он вовсе не осуждал. Нет. Был деликатен, отнесся с пониманием к ситуации. И тем не менее не менее, Галина Александровна, мама Леши, интеллигентная женщина, кандидат исторических наук, доцент, лектор общества "Знание", пропагандист, пыталась. Дома. Ударить сына по лицу.
Причем кулаком и в нос. Неоднократно. Сухой, но очень крепкой рукой. Рассвирепела. Обычно она предпочитала открытой ладонью с размаху по уху. Ей вообще нравилось бить людей по голове. Такая особенность обмена веществ в ее организме. Что-то там неверно сублимировалось, дистиллировалось в сером веществе младшей дочки полковника Обьлага Воронихина, и в трудную минуту только одно могло утешить взрослую женщину - гримаса боли на родном лице.
А если за неудержимым позывом не следовало немедленное действие, то начиналась неконтролируемая постыдная истерика. Правда, беда такая случалась в жизни Галины Александровны лишь дважды.
Первый раз у гроба отца, так гнусно, подло бросившего ее, любимицу, младшенькую. Отдавшего дитятко на произвол чужих людей. А второй раз в ту самую минуту, когда ее собственный сынок, всегда покорно подставлявший щеки, сначала увернулся, а затем длинными пальцами в смешных чернильных точках неожиданно ловко поймал ее запястья. Поймал и смог удержать на некотором расстоянии от себя.
Поскольку валерианку на сей раз капать было некому, воспитательная беседа сама собой перешла в малоубедительную фазу невероятно унизительных воплей и конвульсий.
В отличие от мамы совращенного, папа прелюбодейки подобным сомнительного свойства испытаниям не стал подвергать свою нервную систему. Хотя товарищ директор и завуч с мартовской фамилией Шкотова два часа изо всех сил пытались пробудить в нем патриархально-первобытные инстинкты. Безуспешно. Но, впрочем, такова уж доля школьного работника низового звена. От детей - понос, от родителей - золотуха. Всего себя отдай людям, даже если это и не гигиенично.
Дома, застав готовую к чему угодно Леру в кухне, Николай Петрович довольно долго изучал булькающее содержимое утятницы и остался доволен, только посоветовал подбавить моркови:
- Подливка будет слаще, Валя.
После столь не свойственного ему вмешательства в область кулинарии и домоводства, папаша Додд сделал совсем уже необычную вещь. Пошел в комнату, зажег моргающий глаз телевизора "Березка", но не лег перед ним на диван, а вытащил из тумбочки скатерть и сам накрыл праздничным льном стол. На середину чистого круга он установил бутылку "Десертного розового" и к ней присовокупил не свой кривой стаканчик, а два зеленых свадебных бокала.
За ужином Николай Петрович рассказывал исключительно о новых карабинах и старых снегоходах, и вовсе не жалел, что дочку явно впервые заставил испытать и легкое отвращение, и приятное недоумение, и движений смешную неловкость, и неодолимую сладость дурацкой зевоты.
Утром он кратко, как бы между прочим, сообщил своей Валюхе, что учебный год для нее закончился на две недели раньше срока. Новый начнется в сентябре, но "не в этой твоей третьей, флаги вешать некуда", а в обыкновенной седьмой школе. Кроме того, сегодня после часа на своем агрономском бобике заедет дядя Вася и увезет на все лето к тете Даше. Сельской учительнице, двоюродной сестре круглоголовых Доддов. Снова пожить у леса и реки, возле которых Лера провела семь первых лет своей веселой жизни.
- Если чего-нибудь забудешь, плакать не надо, - сказал на прощание, - дядя Вася завернет в начале июне, а я в конце.
В общем, и в двадцать пять у Коли Додда во всем была полная ясность, и в сорок пять ни одной тучки на горизонте не появилось.
Чего нельзя сказать о Стасе. Молочную сестру Валерии Николаевны Додд, шестнадцатилетнюю дочку тети Даши одолевали сомнения и мучили вопросы. Ну, разве так бывает:
- А он мне, знаешь, что говорит? Говорит, так совершенно серьезно, я Маугли, зверек, волчонок!
- Ну, а ты, ты-то что ответила? - строго ведет допрос Стася, и в стеклах ее серьезных очков, единственных в семье, двойное отражение Валеры, стопроцентный контроль.
- А ничего. Сказала, что я черная кошка, мяу.
Все это, определенно, требует проверки. Просто совершенно не похоже на правду. Какой-то феномен, красавец, умница, будущий ученый - и Лерка, "зараза чертова", как любит, не слишком церемонясь, выражаться мать. Нет, пока сама не увижу, ни за что не поверю.
И ведь могла. Но судьба распорядилась по-другому. За два или три дня до того, как из рейсового автобуса, смущенно улыбаясь, вышел уже студент биологического факультета Томского государственного университета Алеша Ермаков, недоверчивую девочку Стасю сосед увез в райцентр. Там ей без долгих разговоров оттяпали аппендикс. Вырезали. Жара. Кишки и те наружу рвутся.
Лешка приехал днем. Прикатил на кремовом ПАЗике с красной пионерской полосой, у сельсовета вышел. Спрыгнул в обглоданную зелень обочины и, что скажете, простое совпадение? хе-хе, на другой стороне улицы, прямо перед собой, на крыльце сельпо увидел свою милую. Она его ждала. Правда, не с васильками, а с банкой болгарского сливового компота. Единственного деликатеса на полках таежного потребсоюза. Впрочем, предлагалось еще мыло земляничное, но его, как известно, много не съешь.
- Ты?
- А тебе показалось кто?
Несчастная "Стюардесса", извлеченная уже было из пачки, отправляется не в рот, а за ухо. Приезжий городской сейчас же становится похож на местного механизатора.
- Долго плутал?
- Да, нет. Твой отец все подробно объяснил… Я ему звонил… два раза… Там в универе автомат прямо в холле… Такой, знаешь, за пятнадцать копеек.
- Нет, не знаю.
И оба начинаются смеяться, Боже мой, ну конечно, лето, август, бабочки в осоке и птички в небе. Много ли надо для счастья при правильном обмене веществ?
В общем, не сказал, не стал ничего вспоминать. Оставил при себе. Этот визг, разбудивший струны сестренкиного фортепиано:
- Подлец!
Действительно, разве сын обязан докладывать, что мать, лишенная свободы движений, просто плюнула. Плюнула ему в лицо. От всей души, слюной горячей, пузырящейся, как кипяток.
- Мерзавец, гад! Убирайся вон из моего дома!
Навесила. Украсила и начала падать. Оседать прямо под ноги мальчика, все еще сжимавшего ее сухие, костяные руки. Конечно, Алексей растерялся, он испугался, он склонился над ней. Стал бормотать, что-то ненужное и совершенно бессмысленное:
- Мама, мамочка… тебе плохо, мама?
Но главное, он отпустил ее запястья. Освободил маленькие кисти рук, всегда сухие и белые, как у хирурга. И получил. Лежащему трудно ударить сильно, но зато можно очень, очень звонко.
- Ненавижу! - процедила женщина, добившись своего. Приподнялась на локотке и быстрым, точным движением завершила эпизод. Заставила все-таки резцы и коренные сына сойтись. Смачно клацнуть.
Но зачем еще кому-то знать это? Только докторам интересны анатомия и физиология. Просто приехал. Нет смысла копаться в прошлом, когда все, все впереди. А прочие на даче и на югах. Мать, принцесса Светка и отец отчалили на три недели в Кисловодск. А тетя Надя, Надежда Александровна, мамина томская сестра, безвылазно сидит в дачных смородиновых кустах где-то под Колпашево. То есть… Короче, на чем нас так нелепо и безобразно прервали эти идиоты? Ты помнишь, моя славная?
Самое удивительное, что она помнила. Не забыла. Хранила в сердце и в душе. Вот как. А ведь еще недавно ей это приключение казалось если не шуткой, то шалостью. Ну да. Чудесным озорством, когда сама не знаешь зачем и почему бросаешься к двери и что-то несусветное несешь, и даже делаешь. А просто весело. Ботаника.
Да, было здорово тихонечко войти в предусмотрительно незапертый коридорчик, на цыпочках прошествовать в лабораторию и замереть. Юркнуть за угол вытяжного шкафа и не дышать. Щекой припасть к стеклу и любоваться тем, как в желтых отсветах спиртовки порхают золотые мальчишеские ресницы.
Ну, а когда они вскинутся, и большие темные глаза профессора тебя увидят, замершую в укрытии, сделать Зою. Сейчас же, тут же, не задумываясь, показать ему нахальный красный язычок. Острый и длинный.
А вообще-то ей всегда нравились другие. Грибки боксеры и кони лыжники. Самоуверенные дураки, которых так весело водить за их короткие носы и вокруг собственного пальца. Надо лишь наловчиться, знать, как ненароком не угодить в клещи объятий под лестницей у раздевалки.
И с ними никогда ни о чем не печалилась Лера. Даже чувства такого не ведала. А вот разлучили ее с тихим мальчиком, из всех искусств, требующих глазомера и физической сноровки, владевшего ну разве только каллиграфией, и загрустила девчонка. Милые забавы сельской оторвы, вроде катания на моторных лодках с сынками трактористов-браконьеров, или ночные прятки в свежих стогах больше не манили. Не вызывали ныне безумного головокружения. И сладкий привкус опасности сменялся очень быстро чесночной отрыжкой переедания. Желудочек уменьшился, и аппетит пропал.
Так что Стася имела право удивляться и недоумевать. Очкастая зануда, которая тем летом практически лишилась радости полночных погружений в страну героев хороших и разных книг. А что делать, если в половине первого, а то и гораздо раньше, Валерка уже в кровати, лежит и рассуждает:
- Наверное, сейчас сидит к экзамену готовится… а в холле танцы, так ведь у студентов… но разве его выманишь…
Как быть? Да, только свет тушить и до свидания.
Между прочим, грешили. И пастырь детских душ Егор Георгиевич Старопанский, который пару раз употребил словцо "шлюшонка". Вклеил не вполне наробразовское, разъясняя ситуацию, растолковывая классной руководительнице валеркиного девятого "Б" Анне Алексеевне Морилло. И лешкина мать Галина Александровна напрасно утруждала язык и носоглотку. Вводя в курс дела томскую сестру Надежду, отчаянно по фене ботала. Оба ошиблись. Заблуждались. Валерия Николаевна Додд, до встречи с мальчиком Лешей, глупостей не делала. Прожив на свете шестнадцать полных лет, она, бандитка, как-то умудрилась ни разу и не переступить условную черту. Грань, за которой заканчивается компетенция педиатра и начинается гинеколога.
А случай представлялся, и неоднократно. Однажды не кто-нибудь, а сам Андрей Андреич Речко, любимый тренер и наставник, не смог с природой совладать. И ведь никаких дурных мыслей не было, просто шел с полотенцем на шее и с мыльницей в руке. Спускался по лестнице ночного общежития, насвистывая что-то футбольное. Нормальное дело. Физрук шествует в душ, который, давно уже известно, в дни школьных спартакиад в Новокузнецком доме пионеров работает только под утро, когда все спят.
Как шел, так с бравым маршем на устах и нырнул в сырую полутьму. А в этой мерцающей полутьме, под шумными струями девичье тело. Опередили, в общем, мужика. Ему бы чертыхнуться, да выйти. А он, зачарованно глядя на чудо, медленно начинает расстегивать молнию своей фасонной олимпийки. Но тут, слава Богу, блестящая русалка сама спешит на помощь одуревшему шкрабу. Глядя ему прямо в глаза, синеокая рыбка Валерка говорит тихо, но очень внятно:
- Я так сейчас орать начну, Андреич, так заблажаю, что слышно будет даже в Южке.
Решительная. Да. Очень решительная, не теряется ни на суше, ни на море. Молодец. Ну, а закрывать глаза и смеяться, забавно, но удивительно некстати фыркать, как будто мячик с дырочкой в боку, ее заставил совершенно неспортивный книголюб, первый математик третьей школы:
- Ты чего, что-то не так?
- Нет, все замечательно, ты молодец, Алешенька.
Через неделю пришло время забирать Стасю. Сосед гнал от души. Словно предчувствуя, как будет еле-еле на первой скорости телепаться с порезанной девчонкой в люльке. Всю дорогу до Судженска газульку заворачивал. Хотел, наверное, Алешку в седле проверить. Не вышиб. А до больницы студент не доехал, лишь потому, что у лесоруба никаких проблем со зрением. Мог быть бы птицей.
- Эй, слышишь, - лихач крикнул, притормозив у станционной водокачки, - никак электричка стоит.
И не ошибся. Смешал чистые слезы прощанья с мелким потом ненужной суеты.
Алексей спрыгнул с жесткого седла, глянул на Леру, глянул на поезд и снова взобрался на высокий насест.
- Уеду следующей.
- Ты чё, - гаркнул грубиян-мотоциклист. Мужик от удивления даже повернул свой рыжий чуб к дурачку студенту, - следующая уже завтра. Теперь до Томска только проходящий полвторого ночи.
- Беги, - сказала Лерка, ладошкой тронув запястье милого, погладив, - все правильно, беги.
Леша сполз с сиденья, смешно попятился, остановился.
- Я напишу тебе… я напишу тебе, - пробормотал.
А Лера, что сделала она? Да по своему обыкновению в самый трогательный момент взяла и по-хулигански подмигнула. Обоими глазами сразу.
И ничего не рассказала Стасе. Ага, такая вот она непредсказуемая, то не остановишь, то слова клещами не вытащишь. Обиделась сестра. Надулась. И вся эта история, в которой ниточка с иголочкой никак не сходятся, стала ее просто раздражать. Как, собственно, сам по себе городской стиль жизни с его непредсказуемостью, необъяснимостью, изломанностью и вечным нездоровьем. Фу.
А еще злобой, да, именно, злобой. И в этом Стася убедилась окончательно через год, когда поступила. Легко одолев экзамены, прошла на библиотечный факультет Южносибирского института культуры. Стала студенткой и обрела возможность лицезреть не сына, а маму. Доцента Ермакову Галину Александровну. Лично. Иногда три, а иногда четыре раза в неделю.
Ну, а электропоезд уехал. И с его гудком окончилось лето. И все должно было закончиться, если следовать логике той жизни, которую Стася не хотела и не могла принять.
Действительно, двадцать шестого августа Валерка вернулась в большой город у реки. К себе. В привычную среду обитания, где представление о ней давно сложилось. Любительница приключений. Опасных и недозволенных игр. Бестия. Лиса. Только попалась. В капкан залезла и стала теперь общенародным достоянием.
Конечно, разве не этим объясняется настойчивость, с которой два брата Ивановых путались. Жлобы. Девчонку не туда заманивали. Валеру, чуть захмелевшую на дне рождения подруги Иры. Уже третьего сентября, как бы благородно провожая, пытались увести то за обкомовские гаражи, то в темные дворы у бани.
Но не вышло. Вообще не получилось. У старшего не выгорело, еще месяца два, наверное, с настойчивостью милиционера донимавшего Валеру ночными телефонными звонками. Да и младшему карта не легла. Ловкачу, сумевшему однажды подловить ее, подкараулить в том месте на Ленина, где часовая мастерская соседствует с женской консультацией. Зря только зубы, съеденные камнем, скалил. Эка, а ведь, между прочим, оба первые, пожалуй, в нашем городе обладатели настоящих ботинок "Саламандер" на каучуковом ходу.
Да, очень многих осенне-зимнею порой котичка длинноногая в сапожках красных "кинула и обломила". А ведь какие люди в финских курточках подкатывали, красавцы со складными зонтиками "Три слона". Но даже Гога Шитерович в настоящей непайковой синьке "Джордаш" остался с носом. И каждый неудачник горечь невезенья компенсировал бесстыдностью вранья. Глупого и наглого. Так что репутация Валерки хорошела день ото дня. Трепетала флагом, алела лозунгом. Пугала и манила одновременно.
Ну, да и фиг с ней, со славой и молвой. Не вечно же ходить в медалях местного значения. Вокруг огромный мир, и все пути открыты - выбирай любой. Эта простая окрыляющая мысль являлась Валерии Николаевне каждый раз, когда из трехглазого жестяного ящика с надписью "для писем и газет" она доставала конвертик. Прямоугольник, измазанный дегтем томского почтового штемпеля.
Мальчик Леша оказался верен данному слову. Он действительно ей писал.
Выходил из университетских ворот. По горбатой улице Ленина шел до книжного магазина. Там у стойки с художественными открытками стоял минут пять. Губы покусывал и улыбался. Ловил миг счастливого вдохновения и покупал. Нечто совершенно невообразимое, матовое или глянцевое.
"Влюбленные. Песчаник. Индия. VII–X вв." из коллекции Государственного Эрмитажа, "Питер Клас. Завтрак с ветчиной. 1647 г." из того же собрания.
Уже с карточкой в руке заворачивал на почту. И там настроение минуты фиксировал. Присев к низкому столику, словно стихи выводил на белом прямоугольничке карманного формата.
"Почему-то мне все время кажется, что ты можешь появиться совершенно внезапно, как только ты умеешь это делать, просто возникнешь вдруг прямо из снега на улице, или нет, в столовской очереди будешь долго стоять за спиной, улыбаться и строить рожицы, а потом возьмешь да и спросишь "молодой человек, вы последний?"
Конечно, подобное предчувствие не может не сбыться. Обязано. Особенно если рассказать о нем, довериться обратной стороне парадного портрета героя-космонавта номер три Андриана Николаева.
Валера подлетела откуда-то сбоку, обняла примерзшего к перрону Алексея и поцеловала. Без всякого озорства, просто и горячо в губы. Надо же, южносибирский автобус сломался, не доехав до автовокзала метров двести.