Аннотация в печатном издании отсутствует
Аннотация переводчика к электронному варианту:
"Мужской" перевод знаменитой "The Catcher in the Rye" великого американца, изданный в 1998 г.
"Меня часто спрашивают, чего, мол, я взялся за какое-то старье. И вообще, нужно ли переводить уже переведенное. Мой ответ однозначен - да! <…> Вот, например, говорят про "The Catcher in the Rye", дескать, прошлый век, пусть шестидесятники тащатся от своего мальчика-бунтаря, а сами-то схавали книгу только в "женском" переводе сорокалетней давности, то бишь еще совковом, поднадзорном. А известно ли им, к примеру, что после выхода повести в США ее в некоторых средних и высших учебных заведениях запретили к изучению из-за "обилия богохульства и недостатка любви к родине"? "Как? Где? - удивляются. - А мы не заметили. Читали вроде внимательно". Читали-то внимательно, да вовсе не ту книгу, которую написал Салинджер, - по указанным чуть выше причинам."
С. Махов, из предисловия.
"Очевидна полемическая направленность этого переводческого труда: дабы отличаться от предшественников, Махов именует Сэлинджера Салинджером и неустанно, в каждой строчке, спорит с Райт-Ковалёвой, чьи переводы в его предисловии названы "совковыми" и "женскими". Конечно, такого рода переводческий экстремизм не идёт на пользу тексту, и всё-таки эта попытка дать читателю "нового Сэлинджера" заслуживает внимания, так как при всём блестящем мастерстве Р. Райт-Ковалёвой её переводы Сэлинджера действительно сглаживают "острые углы" …ограничения перевода довольно очевидны: молодежный сленг, не имеющий адекватного аналога, волшебные превращения гамбургеров, постоянное смягчение грубоватой, дерганой интонации рассказчика. Эти изъяны часто объясняют цензурой: Р. Райт-Ковалева вовсе не была той благонравной дамой, какой представляет ее себе современный читатель, любила и умела употребить крепкое словцо, умоляла редактора дать вставить хотя бы слово "говнюк", но даже этого ей не разрешили…".
Александра Борисенко - О Сэлинджере, "с любовью и всякой мерзостью" // "Иностранная литература", 2001, № 10.
Дж. Д. Салинджер
ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА
1
Если вы впрямь настроены послушать про всю тутошнюю бодягу, то сперва наверно захотите узнать, где я родился, как проистекало моё непутёвое детство, чем занимались родители прежде, нежели заполучить меня - короче, муру вроде наплетённой Дейвидом Копперфилдом - но, честно говоря, глубоко в прошлое лезть неохота. Во-первых, больно уж занудно; во-вторых, предки в обморок попадают, начни я трепать про их личную жизнь. Сразу начнут икру метать, особенно отец. Люди они вообще-то неплохие - тут уж без разговоров - но адски обидчивые. Понимаете, не намерен я излагать собственное чёртово жизнеописанье. Просто поведаю, какая со мной в прошлое Рождество произошла дикая хреновина - ну, перед тем как совсем скис и припёрло даже приехать сюда, дабы чуток оклематься. В смысле, Д.Б. я рассказал лишь изложенное здесь - брат ведь, не кто-нибудь. Он работает в Холливуде. Недалеко от здешней дыры, оттого навещает почти каждые выходные. И домой отвезёт, после того как отсюда выпустят - скорей всего, уже в следующем месяце. Брательник только-только купил "Ягуар", эдакую небольшую английскую тачку, дающую до трёхсот кэмэ в час. Раскошелился, конечно, как миленький, но щас-то бабки у него наличествуют. А раньше - ни фига. Раньше он был клёвым писателем и жил дома. В случае вы о нём сроду не слыхали, Д.Б. наваял обалденный сборник рассказов "Личная золотая рыбка". Лучший как раз называется "Личная золотая рыбка". О парнишке, никому не показывавшем золотую рыбку, поскольку купил её на собственные денежки. Здорово, да? А теперь Д.Б. в Холливуде, продаётся словно девка всяким там жучилам. Чего я по-настоящему ненавижу, дык уж великого немого. При мне о нём лучше даже не заикайтесь.
Начну, пожалуй, с того, как уехал из Пенси - есть такое подготовительное учебное заведенье близ городка Аджерз в Пенсильвании. Небось слышали. А уж объявленья-то наверняка видали. Его нахваливают чуть ли не в тыще ежемесячников, и вечно снимок: лихой чувак на лошади перепрыгивает через изгородь. Словно в Пенси всю дорогу только и играют в поло. Да я там ни разу ни одной кобылы даже издали не заметил. А под снимком верхового чувака подпись: "С 1888 года мы из мальчиков куём блестящих, ясно мыслящих юношей". Брехня собачья. В Пенси куют ни хрена не лучше, чем в любой другой приготовиловке. Я не заметил там ни одного блестящего, ясно мыслящего, всё такое. Ну, пожалуй, двух-трёх чувачков. И то вряд ли наберётся. К тому ж они, скорей всего, уже поступили в Пенси такими.
Короче, дело происходило в субботу, шла футбольная встреча с Саксон-Холлом. Ну как же - последняя игра года! Считалось, упаси бог Пенси проиграет, надо бежать совать голову в петлю, и вообще. Помню, часа в три стою на самой к чёрту вершине холма Томсен у дурацкой пушки, сохранённой со времён войны за независимость, всё такое. Оттуда целиком видно поле да соперников, гоняющих по нему друг дружку. Места для зрителей с холма не очень-то просматриваются, зато слышно, как все орут - за Пенси болели мощно, ведь там собралось всё заведение, кроме меня, а за Саксон-Холл дохловато: гости редко привозят много болельщиков.
Девчонок на футболе обычно раз-два и обчёлся. Приводить их разрешено только старшим ученикам. Гнусненькая шарашка, с какой стороны ни глянь. А мне вообще-то по вкусу места, где хоть изредка увидишь девчонок. Даже коль они всего лишь почёсываются да сморкают носы, или просто хихикают, всё такое. На игры часто ходила Селма Тёрмер, дочка директора, но при виде неё от страсти с ума не спрыгнешь. А вообще-то она ничего. Мы однажды ехали вместе из Аджерза и немного поболтали. Мне она понравилась. Её чуток жалко: шнобель здоровенный, ногти обкусаны аж до крови, а в лифчик столько подложено - на трамвае не объехать. И всё-таки понравилась, потому как из неё напрочь не пёрло дерьма, мол папочка у неё прям замечательный. Скорее всего, сама смекает, какое он трепло липовое.
Я стоял на вершине холма, а не торчал внизу на игре по очень простой причине: только-только вернулся с нашей фехтовальной сборной из Нового Йорка. Я ведь её чёртов распорядитель. Большая шишка! Утром поехали в Новый Йорк на встречу с училищем Макбёрни. Но сражения не состоялось. Я забыл все рапиры-снаряженье-шмотки в проклятой подземке. Не особо-то и виноват: пришлось всю дорогу бегать смотреть на отупенные чертежи веток, дабы не пропустить остановку. В общем, прикатили в Пенси не к пяти, а около половины третьего. На обратном пути в поезде все делали вид, якобы меня не замечают. Дикий всё-таки народ, честное слово.
Я не попёрся на игру вот ещё почему: шёл прощаться со стариком Спенсером, учителем истории. Тот подхватил кашель-насморк, и я подумал, до зимнего перерыва вряд ли уже где его встречу. А он прислал записку - мол хотел бы перед моим отъездом домой поговорить. Поскольку знает: в Пенси я не вернусь.
Совсем забыл сказать! Меня ведь вытурили! После перерыва я уже туда ни ногой. Ибо завалил четыре предмета, не старался, и т. д. и т. п. Мне всё талдычили, дескать, начинай вкалывать усердней - особенно в середине полугодия, перед тем как родители приезжали на беседу со стариной Тёрмером - но я не начал. Вот и выперли. Из Пенси вообще-то выпирают многих. Успеваемость там очень высокая, в чёртовом Пенси. Уж я-то знаю.
Короче, декабрь, и т. д., к тому ж холодрыга, точно у ведьмы за пазухой, особенно на вершине придурошного холма. А на мне только куртка - ни перчаток, ни хрена. За неделю до того кто-то спёр прям из комнаты верблюжье пальто с лежавшими в кармане меховыми перчатками - вот так-то. Чего-чего, а жуликов в Пенси хватает. И хоть многие из богатых семей, всё равно воруют по-чёрному. Чем дороже учебное заведенье, тем больше жуликов - без булды говорю. В общем, я всё стоял рядом с дурацкой пушкой, смотрел на игру да морозил задницу. За игрой-то особо не следил. Хотелось как бы почувствовать последнее прощанье - вот и вышел прогуляться. Понимаете, отваливая из учебных заведений иль ещё откуда, сроду не осознавал, дескать всё, отваливаю. Ужасно противно. Наплевать мне, какое получается прощанье - печальное иль ещё того похуже - но отваливая, хочу осознавать : от-ва-ли-ва-ю. А не осознаешь - тоска зелёная.
Но мне повезло. Вспомнив вдруг один случай, сразу осознал, дескать уматываю к чёртовой бабушке. А случай вот какой: ещё в октябре мы с Робертом Тиченером и Полом Камбеллом пинали мячишко перед учебным зданьем. Клёвые ребята, особенно Тиченер. Время к ужину, начало темнеть, а мы всё гоняем пузырь. Становилось темнее, темнее, мяч уже почти не разглядишь , однако бросать игру неохота. Но вынудили. Учитель природоведенья, г-н Замбези, высунувшись из окна учебного здания, велел идти в общагу готовиться к ужину. Вспомнишь к случаю подобную ерунду - считай сказал до свиданья. Часто так и выходит, почти всегда. Чуть только всё в башке прокрутив, я повернулся да побежал вниз по противоположному склону холма к дому старика Спенсера. Он живёт за пределами школы, на улице Антони Уэйна.
Бежал до самых ворот, а там скорость малёк сбросил - ну отдышаться. По правде говоря, дыхалка ни к чёрту. Во-первых, много курю… в смысле, курил. Сейчас заставили бросить. Во-вторых, за прошлый год вырос на семнадцать сантиметров. Из-за того даже чуть не заболел чахоткой, ну и попал сюда для всяких там исследований да прочей мутоты. Но вообще-то я здоровенький.
Короче, отдышавшись - перебежал через дорогу. А чертовски скользко, чуть на фиг не хряпнулся. Зачем бежал, сам не знаю - наверно, хотел, вот и всё. На той стороне дороги почудилось, словно исчезаю. К тому ж полоумный ранний вечер, обалденно холодно, сумерки, всё такое прочее - каждый раз, переходя дорогу, как бы куда-то пропадаешь.
Ё-моё, у дома старика Спенсера сразу к звонку. Во замёрз. Уши прям отваливаются, пальцы фиг согнёшь.
- Ну же, ну же, - бормочу почти в голос. - Кто-нибудь, откройте же две-е-ерь.
Наконец старая г-жа Спенсер открыла. Прислуги да всего такого нет, потому дверь всегда открывают сами. С бабками у них напряжённо.
- Холден! - говорит г-жа Спенсер. - Как приятно тебя видеть! Заходи, дорогой. Небось промёрз до костей?
Похоже, рада. Нравлюсь я ей. По крайней мере, вроде бы.
Ё-моё, пулей влетаю в дом.
- Как поживаете, госпожа Спенсер? Как господин Спенсер?
- Давай куртку, дорогой. - Не слышит, как спросил о г-не Спенсере: немного глуховата.
Она повесила куртку во встроенный шкафчик, а я пригладил волосы. Обычно стригусь коротко, и возиться с причёсываньем не надо.
- Как поживаете, госпожа Спенсер? - снова спрашиваю, только погромче, чтоб расслышала.
- Просто замечательно, Холден. - Закрыла дверцу шкафа. - А ты? - И по тому, как спросила, сразу ясно: старик Спенсер ей доложил, дескать меня вытурили.
- Великолепно, - говорю. - Как господин Спенсер? Грипп прошёл?
- Куда там! Ведёт себя точно самый настоящий… даже не знаю кто…Он у себя в комнате, дорогой. Входи, входи.
2
У них у каждого своя комната, всё такое. Обоим лет по семьдесят, да больше. Но кой от чего они тащатся - хотя, конечно, немного через жопу. Звучит грубовато, но я ведь не вобиду. Просто много думал о старике Спенсере, а коли думать о нём слишком много, то удивляешься, на кой чёрт он всё ещё живёт. В смысле, согнут в три погибели, разваливается на части, на уроках частенько роняет кусок мела у доски, и кому-нибудь из ребят с первого ряда вечно надо вставать, поднимать мел, подавать ему. Жуть, правда? Но думая о нём не слишком много, а в меру, обнаруживаешь: живёт не так уж плохо. Например, однажды в воскресенье мы с парнями зашли к нему на чашечку горячего шоколада, и он показал старое потёртое одеяло племени Навахо, купленное с г-жой Спенсер у индейца в заповеднике "Жёлтый камень". От эдакой покупки старикан как пить дать приторчал. Вот я и говорю: взять какого-нибудь хрыча вроде старины Спенсера - а он способен тащиться от покупки одеяла.
Дверь в его комнату оказалась открыта, но я на всякий случай постучал - ну, вежливость выказать, и вообще. А сам вижу: сидит в большом кожаном кресле весь закутанный тем самым одеялом, о котором я только что рассказывал. Услыхав стук, он поднял глаза и закричал:
- Кто там? Колфилд? Входи, дружок!
Не на уроках вечно орёт. Порой это охренительно на мóзги давит.
Вхожу - и тут же пожалел, что вообще припёрся. Старик читает "Атлантический ежемесячник", комната до потолка завалена лекарственными шариками-лепёшками, вся провоняла каплями от насморка. Обстановочка та ещё. Короче, не люблю я больных. А тут ещё на старике Спенсере столь затасканный-вылинявший халат, словно он в нём родился, не иначе. Вообще старики в пижамах и халатах не слишком приятное зрелище. Вечно у них видна старческая узловатая грудь. А ноги! Белые лысые стариковские ноги - ну, видали, наверно, на побережьях там, и вообще.
- Здрасьте, сударь. Получил вашу записку. Большое спасибо.
В писульке он просил до перерыва "зайти на прощанье", а то больше не увидимся.
- Зря переживали. Я бы по любому перед отъездом зашёл.
- Присядь вот здесь, дружок, - он имел в виду кровать. Ну сажусь.
- Как ваш грипп?
- Друг мой, кабы чувствовал себя слегка получше - пришлось бы послать за врачом.
Самому ему шутка весьма понравилась. Аж закатился от смеха. Потом постепенно пришёл в себя и говорит:
- Почему ты не на игре? По-моему, сегодня решающая встреча.
- Точно. Я туда заглянул. Но вообще-то мы с фехтовальщиками только вернулись из Нового Йорка, - ё-моё, кровать у него прям каменная.
Тут он стал чертовски глубокомысленным. Я знал: без этого не обойдётся.
- Итак, ты нас покидаешь?
- Ага. Похоже на то.
А он, как водится, начал кивать. Мне в жизни не попадалось, чтоб кто-нибудь столько кивал. Непонятно лишь, почему - то ль чего обдумывает, то ли просто уже выживший из ума старикан.
- Дружок, а что тебе сказал господин Тёрмер? Вы ведь немного побеседовали, не так ли?
- Побеседовали. Точно. Часа два у него проторчал, не меньше.
- Чего ж он сказал?
- Э… ну, дескать жизнь - игра, и вообще. Мол играть надо по правилам. Всё очень пристойно. В смысле, не особо вздрючился, и вообще. Всё напирал, дескать жизнь - игра, всё такое прочее. Ну, вы понимаете.
- Жизнь действительно игра, дружок. Жизнь действительно игра, в которую надо играть по правилам.
- Да-да. Понимаю. Понимаю.
Игра, чёрт побери. В гробу я видал такие игры. Конечно, ежели попадёшь в обойму с крутыми чуваками, там ещё в общем-то как-то похоже на игру, согласен. Но на другой стороне, где нет ни одного крутого, особо не разыграешься. Какая тут к чёрту игра?
- Господин Тёрмер уже написал родителям?
- Сказал, напишет в понедельник.
- А ты сам им не сообщил?
- Не-а, не сообщил - да я уже в среду вечером, наверно, приеду домой и с ними увижусь.
- И как они, по-твоему, к такой новости отнесутся?
- Ну как… осерчают. Наверняка осерчают. Вроде б уже четвёртая школа, где учился. - Я тряхнул головой. Довольно часто ей встряхиваю. - Вот ё-моё, - говорю. "Ё-моё" тоже частенько употребляю. Отчасти из-за вшивого словарного запаса, отчасти поскольку иногда веду себя не по возрасту глупо. Тогда мне было шестнадцать, щас семнадцать, но порой веду себя, словно едва стукнуло тринадцать. Вся хохма в чём: рост у меня сто восемьдесят девять сантиметров, да ещё седина. Честно. С одной стороны головы - правой - полным-полно седых волос. С самого детства. А я всё ещё подчас веду себя, точно мне лет двенадцать. Все так говорят, чаще других - отец. Конечно, отчасти они правы, но это не вся правда. Люди вечно думают, мол вот она, вся правда. Честно говоря, мне до фени; просто утомляет, когда просят стать повзрослее. Ведь порой веду себя гораздо взрослее собственного возраста - точно вам говорю - но эдакого сроду никто не замечает. Люди вообще ни в жисть ни хрена не замечают.
Старик Спенсер опять закивал. Причём тут же начал ковырять в носу. Якобы просто почёсывает, но на самом деле большой палец сунул прямо в ноздрю. Ему, наверно, казалось, ну фиг ли уж такого особенного - ведь в комнате только я. Мне-то наплевать, просто противно смотреть, как сопли выковыривают.
Потом говорит:
- Месяца два назад я имел удовольствие свести знакомство с твоими мамой и папой, пока они беседовали с доктором Тёрмером. Дивные люди.
- Точно, просто замечательные.
Дивные! Вот уж гнусное словечко. Чистая липа. Как его услышу - аж блевать тянет.
Тут вдруг старик Спенсер вроде как захотел сказать нечто обалденно умное, сделать какое-то тонкое замечанье. Сел повыше-поудобней в кресле. Но ни хрена особенного не последовало. Просто взял у себя с колен "Атлантический ежемесячник" и бросил на кровать рядом со мной. Но не попал. Там всего сантиметров пять, а он промахнулся. Я встал, поднял ежемесячник, положил на кровать. И тут меня резко потянуло оттуда к чёртовой матери. Почувствовал: щас станут учить жить. Вообще-то я б не возражал, но слушать поученья, нюхая капли от насморка да глядя на старика Спенсера в пижаме-халате - вроде б уж слишком. Точно вам говорю.
И - началось.
- Что с тобой происходит, дружок? - сказал старик Спенсер сурово, не как обычно. - Сколько предметов у тебя в текущем полугодии?
- Пять.
- Пять. А по скольким двойки?
- По четырём. - Я поёрзал. На столь жёсткой кровати в жизни ещё не сиживал. - По английскому всё в порядке, ведь в Хутоне мы уже проходили "Беовулфа", "Повелителя Рандала, моего сына", всё такое. В смысле, мне вообще почти не пришлось учить английский, разве только время от времени писать сочиненья.
Он даже не слушал. Вообще крайне редко слушает с ним разговаривающих.
- Я поставил тебе двойку по истории, поскольку ты совершенно ничего не знаешь.
- Понятное дело. Ещё бы. Вам иначе нельзя.
- Совершенно ничего, - говорит. Не терплю подобные закидоны. Ты с самого начала согласен, но тебе повторяют. А он заладил то же самое по третьему заходу. - Ну совершенно ничего. Я сильно сомневаюсь, открыл ли ты учебник хоть однажды за всё полугодие. Открыл? Скажи мне правду, дружок.
- Не, ну просматривал несколько раз. - Не хотел старика обижать. Он от летописей всяческих просто тащится.
- Просматривал, да? - ядовито гнусавит. - Твоя… хм… проверочная работа - вон там, на шкафчике. Верхняя в стопке. Принеси её, пожалуйста.
Вообще-то уже ни в какие ворота не лезет. Но я пошёл принёс - выбора-то всё равно нету. Снова сел на бетонную постель. Ё-моё, вы не представляете, как жалел, что зашёл попрощаться.