Старик Спенсер держал проверочную работу, точно та кусок дерьма иль ещё чего похуже.
- С 4 ноября по 2 декабря мы изучали египтян. Ты выбрал их в качестве свободного вопроса. Хочешь послушать собственную писанину?
- Нет, не очень.
А он всё равно прочёл. Раз учитель задумал чего-нибудь сделать, его не остановишь. Просто делает и всё.
Египтяне - древний кавказский народ, проживавший в одной из северных местностей Африки. Последняя, как мы знаем, является крупнейшим материком в восточном полушарии.
Пришлось сидеть слушать тамошнюю хренотень. Вот говённый старикашка.
Египтяне чрезвычайно любопытны нам сегодня по различным причинам. Современные учёные всё ещё норовят разгадать тайну составов, использованных египтянами при обёртываньи покойников, дабы лица не разлагались в течение многих веков. Современные учёные двадцатого столетья всё ещё бьются над столь занимательною загадкой.
Кончив читать, положил листок. Я его уже почти ненавидел.
- На сём твой, ежели позволительно так назвать, набросок завершён, - выдавливает эдаким гнусным-гнусным голосом. Даже не предположишь, что старпер окажется настолько жёлчным, и всё такое. - Правда, ты тут ещё кой-чего приписал внизу страницы.
- Я помню, - говорю. Быстро сказал, ибо хотел помешать ему прежде, чем начнёт и то зачитывать. Но его уже фига с два прервёшь. Во вскипел.
Дорогой господин Спенсер (прочёл он вслух). Вот и все мои сведенья про египтян. Вроде б меня они не особо увлекли, хотя ваши уроки весьма познавательны. Если поставите двойку, не страшно - ведь у меня всё равно неуды по остальным предметам, кроме английского. С уважением, Холден Колфилд.
Положив злополучную работу, он посмотрел так, словно обул меня в пинг-понг иль ещё в какую игру. Пожалуй, в жизни ему не прощу чтенье вслух той бредятины. Напиши подобное он, зачитывать ему я не стал бы - точно не стал бы. Главное, сделал-то чёртову приписку лишь бы его совесть не мучила из-за моего неуда.
- Ты не винишь меня за двойку, дружок?
- Нет! Конечно же, нет. - Какого чёрта заладил: "дружок" да "дружок".
Покончив с проверочной работой, он её тоже бросил на кровать. И - само собой - опять не попал. Я встал, поднял, положил поверх "Атлантического ежемесячника". Утомляет то и дело вот эдак вот вскакивать.
- А как бы на моём месте поступил ты? - спрашивает. - Скажи честно, дружок.
Чувствую: старику впрямь вшиво из-за двойки. В общем, пришлось чуток пополоскать ему мόзги. Дескать я самый настоящий тупица, всё такое прочее. Мол на его месте поступил бы точно так же; якобы многие не понимают, сколь тяжко учителю. Вроде того. Брехня всякая.
Но вот удивительно: мόзги ему конопачу, а сам думаю совсем о другом. Я живу в Новом Йорке, ну и вспомнил про прудик в Главном саду, недалеко от Южного входа. Любопытно, замёрзнет он уже к тому времени, как приеду домой, а коль замёрзнет, то куда денутся утки? Куда пропадают утки после того, как пруд подёргивается льдом и после напрочь замерзает? Небось приезжает какой-либо чувак на грузовике да отвозит их в зверинец, иль ещё куда. То ли просто улетают.
Вообще-то мне везёт. В смысле, умею полоскать мόзги какому-нибудь старику Спенсеру, одновременно думая про уток. Чуднό всё-таки. При разговоре с учителем извилины напрягать не обязательно. Но в самый разгар балабольства он вдруг меня оборвал. Вечно всех обрывает.
- Ну, и какие у тебя мысли обо всём происходящем, дружок? Весьма занятно б узнать. Весьма занятно.
- В смысле, про мою успеваемость в Пенси, всё такое? - спрашиваю. Вот бы здорово, кабы прикрыл узловатую грудь. Не очень-то приятное зрелище.
- Ежели не ошибаюсь, тебя поджидали определённые трудности и в школе Хутон, и в Элктоновых Холмах, - говорит. Не особо язвительно, но всё ж с подковыркой.
- В Элктоновых Холмах никакие особые трудности меня не поджидали. Учился неплохо, и вообще. Просто бросил - ну вроде того.
- Позволь спросить, почему?
- Почему? Да сразу не скажешь. В смысле, довольно сложно.
Не хотелось вдаваться в подробности. Всё равно ни черта бы не понял. Он в такую хренотень не въезжает. По большому счёту из Элктоновых Холмов я ушёл оттого, что туда собрали сплошных лицемеров. Вот и всё. Кишели словно тараканы. Например, директором там некий г-н Хаас - в жизни не видал более двуличного ублюдка. Раз в десять матерее папаши Тёрмера. Скажем, по воскресеньям в школу приезжают все родители, а г-н Хаас ходит пожимает им руки. Чертовски обаятельный, всё такое. Разве только чьи-нибудь предки выглядят малёк чудаковато. Посмотрели б вы, как он вёл себя с родителями моего соседа по комнате. В смысле, раз чья-то мать толстовата, или несовременно одевается, ну всё такое, или отец носит пиджаки с подкладными плечами да допотопные чёрно-белые ботинки, то папик Хаас тут же им пожмёт руки, просияет притворной улыбочкой, а потом целый час продолжит разговаривать с другими родителями. Не выношу подобные мульки. От них у меня прям крыша съезжает. Эдакая тоскища, хоть вой. Как же я ненавидел проклятущие Элктоновы Холмы.
Старик Спенсер спросил о чём-то, но я не уловил. Задумался про папика Хааса.
- А?
- Вот ты покидаешь Пенси. Тебя ничего не тревожит?
- Ну конечно кой-чего тревожит. Ясный пень… Но не очень. Во всяком случае, пока не очень. Скорей всего, до меня ещё по-настоящему не дошло. До меня вообще медленно доходит. Сейчас я думаю только, мол в среду поеду домой. Наверно, я какой-то недоделанный.
- Неужели ты вовсе не мыслишь о грядущем, дружок?
- Не, ну конечно мыслю. А как же? Конечно. - Я чуток подумал. - Но вроде б не особо. Вроде б не особо.
- А помыслишь. Придётся помыслить, дружок. Но станет слишком поздно.
Не понравилось мне, как он сказал. Точно хоронит, что ли. Только тоску нагнал.
- Наверно, помыслю, - говорю.
- Хочу, дабы ты немного образумился, дружок. Я ведь стремлюсь тебе помочь. Помочь насколько в силах.
Впрямь норовил. Искренне. Но просто мы с ним совершенно разные, вот и всё.
- Я понимаю. Большое спасибо. Кроме шуток. Благодарю вас. Честно.
А сам встаю с кровати. Ё-моё, стреляйте меня, но больше не вынес бы просидеть на ней и десяти минут.
- Вообще-то уже пора идти. Надо взять из разминочного зала кучу барахла, ну захватить домой. Правда, надо.
Глянув на меня, он снова начал кивать, да с таким сосредоточенным лицом. И тут вдруг его стало обалденно жаль. Но всё равно я ни в какую б не остался, ибо слишком уж мы разные, к тому ж он всю дорогу мажет, бросая чего-нибудь на кровать, да из-за застиранной, распахнутой на груди пижамы, из-за удушливого запаха капель от насморка.
- Послушайте, сударь. Обо мне не переживайте. Правда. Всё наладится. Просто у меня щас такая пора. Ведь каждый проходит через всякие там ступени развития, верно?
- Не знаю, дружок. Не знаю.
Ненавижу подобные ответы.
- Точно. Все проходят, - говорю. - Правда. Пожалуйста, обо мне не переживайте. - И вроде б даже положил ему руку на плечо. - Лады?
- Как насчёт чашечки горячего шоколада - а потом уж пойдёшь? Госпожа Спенсер будет…
- Да выпил бы, обязательно выпил, но на самом деле пора. Надо ещё зайти в разминочный зал. Вообще-то спасибо. Большое спасибо.
Мы пожали руки. Ну, всё такое прочее. В общем, страшенная тоска взяла.
- Я вам напишу. Поправляйтесь.
- До свиданья, дружок.
Короче, закрываю дверь, иду в гостиную, а он чё-то крикнул - неразборчиво. Но почти уверен: крикнул "Желаю удачи!". Хотя надеюсь, чего-нибудь другое. Надеюсь, чёрт побери, чего-нибудь другое. Я бы ни в жисть никому не крикнул "Желаю удачи!". Больно уж звучит жутко - если вдуматься, конечно.
3
Вы сроду не видали столь обалденного вруна, как я. Просто мрак. Иду, скажем, покупать ежемесячник, а кто-нибудь спрашивает, куда мол путь держишь, и у меня не залежится ляпнуть, дескать в оперу. Ужас какой-то. Вот и старику Спенсеру сказал, якобы надо забрать из разминочного зала кучу шмоток, а это самое настоящее враньё. Я проклятое барахло даже в зале-то не держу.
В Пенси я жил в новой общаге имени Оссенбёргера. Там обитают только по двое: старший с младшим. Я младший. А сосед по комнате - старший. Оссенбёргер - чувак, заканчивавший Пенси. После выпуска заработал кучу бабок на похоронных делах: нашлёпал по всей стране погребальных шараг, через которые не в лом похоронить родственничков чуть не по пятёрке за рыло. Посмотрели б вы на того Оссенбёргера. Похоже, просто запихивает трупы в мешок да топит в реке. Ну, короче, он отвалил Пенси воз капусты, вот наше общежитье и назвали его именем. А во время первой футбольной игры года подвалил на чертовски длинном "Кадиллаке", ну нам всем пришлось встать и сделать паровозик - приветствие такое. На следующее утро в храмце он произнёс речь часиков на десять. Сначала выдал чуть не пятьдесят приколов вот с такой бородищей - хотел нам показать, дескать свой в доску. О-очень умно. Потом говорит, мол едва попадает в какие-нибудь передряги или там ещё куда, не стесняется тут же встать на колени да вознести молитву Богу. Где б мы ни находились, всегда надо возносить молитвы Господу - разговаривать с Ним, всё такое. Нам нужно думать про Иисуса точно про кореша, всё такое. Сам он всё время разговаривает с Иисусом. Даже за баранкой. Умора. Представляю: здоровенный хитрожопый дуболом, врубая первую передачу, просит Иисуса послать ему побольше холодненьких. Но самое замечательное произошло в середине речи. Тот всё заливает, дескать клёвый он чувак, крутой, всё такое, и тут вдруг Эдгар Марсалла, сидевший впереди меня, обалденно громко пёрнул. Неприлично, конечно - храмец всё-таки - но шутка охренительная. Молодец Марсалла. Чёрт побери, чуть крышу не снёс. Вслух почти никто не заржал, засранец Оссенбёргер сделал вид, якобы ни хрена не слышал, но папаша Тёрмер сидел рядом с ним на возвышеньи, всё такое, и уж он мимо ушей не пропустил. Ё-моё, прям позеленел от злости. Там-то промолчал, но на следующий вечер, согнав нас в учебный зал, произнёс речь. Дескать ученик, нарушивший порядок в храмце, в Пенси учиться недостоин. Мы подзуживали Марсаллу ещё разок выдать прям во время разглагольствований папаши Тёрмера, но тот был не в настроении. Ну, в общем, вы поняли, где я там жил. В новой общаге имени говнюка Оссенбёргера.
Сколь же приятно от старика Спенсера вернуться к себе в комнату: все отвалили на игру, а у нас для разнообразья включили отопление. Вроде как уютно стало. Короче, снимаю куртку, галстук, расстёгиваю воротник рубашки, надеваю кепку. Утром в Новом Йорке купил красную охотничью кепку с длинным-предлинным козырьком. Сразу её засёк за стеклом спортивной лавки, едва мы вышли из подземки - ну, после обнаруженной пропажи всех чёртовых рапир. Купил всего за один рваный. Знаете, как я её носил? Козырьком назад. Видок, конечно, допотопный, но мне так больше по вкусу. Эдак я в ней лучше выгляжу. Потом плюхаюсь в своё кресло почитать книжку. Там в каждой комнате два кресла. Одно как бы моё, второе - Уорда Страдлейтера, соседа. На ручках вечно кто-нибудь сидит, потому они дико обтрёпанные, но сами кресла очень удобные.
Книгу я взял из читальни по ошибке. Выдали не ту, а я заметил, лишь вернувшись в комнату. Дали "Из Африки" Айзека Дайнзена. Думал дерьмовая - ан нет. Очень даже неплохая книженция. Пишу я с ошибками, но читаю много. Любимый писатель у меня - брат Д.Б., а ещё балдею от Ринга Ларднера. Перед отъездом в Пенси я получил от брата в подарок на день рожденья книгу Ларднера. В ней прям дикие-чумовые действа, а ещё один рассказ о менте, следящем за порядком на дорогах, как тот влюблён в очень привлекательную девушку, которая вечно гоняет точно сумасшедшая. Но только он состоит в браке, ну мент, оттого жениться ему на ней нельзя, и вообще. А потом девушка погибает - ведь она вечно гоняла точно сумасшедшая. Мощный рассказик, а? Больше всего мне по душе книги, где хоть иногда происходят несуразности. Я читаю много великих произведений, вроде "Возвращенья на родину", всё такое, мне они нравятся; а ещё кучу книг о войне, про необъяснимые тайны, всё такое, но к ним не особо прикалываюсь. Книжка по-настоящему клёвая, когда её прочтёшь - и охота, дабы писатель оказался твоим обалденным другом да в любой миг дозволительно позвонить ему по межгороду. Но подобные книги попадают крайне редко. Айзеку Дайнзену я бы позвонил. Рингу Ларднеру тоже - правда Д.Б. сказал, он умер. Или возьмите "Бремя страстей человеческих". Прошлым летом читал. Хорошая книга, ни фига не скажешь, но звонить Сомерсету Мому не стал бы. Не знаю. Просто такому чуваку звонить в лом, вот и всё. Скорей уж звякнул бы Томасу Харди. Мне по вкусу его Юстасия Вай.
Короче, надев новую кепку, сажусь и беру "Из Африки". Я её уже закончил, но отдельные места хотел перечитать. Пробежал всего страницы три - и слышу, кто-то отодвигает занавеску от душа. Даже не глядя сразу ясно: Роберт Акли, чувак из смежной комнаты. В нашем здании между каждыми двумя комнатами душ, и чёртов Акли вваливается ко мне раз по восемьдесят пять на дню. Кроме меня, он, пожалуй, единственный изо всей общаги не пошёл на игру. Вообще почти никуда не ходит. Чувачок с охренительным присвистом. Он из старших, живёт в Пенси уже целых четыре года, всё такое, но никто сроду не называет его иначе чем "Акли". Сосед по комнате Хёрб Гейл - даже тот в жисть не обращается к нему "Боб" или там "Ак". В случае рано или поздно женится, супруга наверняка станет звать его "Акли". А сам длинный, как жердь, - метр девяносто пять, не меньше - плечи покатые и зубы вшивые. Мы всю дорогу живём в смежных комнатах, но я ни разу не видел, чтоб Акли чистил зубы. Они у него прям замшелые, страшенные; увидишь малого в столовой, рот набит размятым картофелем, горошком, всяким эдаким - блевать тянет к чёртовой матери. А ещё у него полно прыщей. Не только на лбу или подбородке, как у большинства парней, а по всей роже. Но и это не всё - норов у чувака просто жуткий. В общем, гнусняк. Честно говоря, сильной любви я к нему не испытывал.
Чувствую, стоит на высоком пороге душевой прям за моим креслом и смотрит, нет ли поблизости Страдлейтера. Люто ненавидит Страдлейтера, хоть тресни не войдёт, коли тот у себя. Вообще-то люто ненавидит всех, ну почти всех, чёрт побери.
Акли ступил с порога в комнату.
- Привет, - а произносит всегда так, словно ему обалденно скучно или он чертовски устал. Мол не думайте, я не в гости зашёл или вроде того. Боже упаси. Просто ошибся.
- Привет, - я взгляд от книги не поднял. С чуваками вроде Акли стоит поднять глаза - и ты приплыл. Приплыл-то ты в любом случае, но не сразу подняв глаза, не столь быстро.
Он принялся бродить по комнате - очень медленно, как обычно - да хапать наши вещи со столов-тумбочек. Вечно берёт и рассматривает чужие вещи. Ё-моё, иногда просто из себя выводит.
- Как фехтованье? - спрашивает. Явно хочет, чтоб я бросил читать и балдеть от книги. А фехтованье-то ему до фени. - Мы выиграли, а?
- Никто не выиграл, - говорю. Но глаза так и не поднимаю.
- Чево? - спрашивает. Вечно ему всё надо повторять по два раза.
- Никто не выиграл, - я незаметно глянул, чего он взял с моей тумбочки. Акли вертел в руках снимок Салли Хейз - девчонки, с которой встречаюсь в Новом Йорке. С тех пор как у меня появился чёртов снимок, он брал и рассматривал его по крайней мере пять тыщ раз. А потом, конечно же, всегда клал не на то место. Нарочно. Точно знаю.
- Никто не выиграл, - говорит. - Как так?
- Я забыл чёртовы рапиры и шмотки в подземке. - А сам всё ещё на него не смотрю.
- В подземке, Господи! В смысле потерял?
- Да сели не на ту ветку. Пришлось всю дорогу вскакивать смотреть на чёртов чертёж на стенке.
Тут он подошёл и заслонил свет.
- Эй, - говорю. - Как ты вошёл, уже двадцатый раз читаю одно и то же предложенье.
Столь толстый намёк понял бы кто угодно, кроме Акли. Нет, только не он.
- Думаешь, тебя заставят за них заплатить?
- Понятья не имею, и вообще мне по фигу. Не присядешь, Акли-молокосос? Весь свет застил, чёрт возьми. - Он не любит, когда его называют "Акли-молокосос". Вечно меня лечит, дескать проклятый молокосос я: мне-то шестнадцать, а ему - восемнадцать. Весь аж скривился, услыхав "Акли-молокосос".
Но с места ни на волос. Акли не тот чувак, чтоб отойти от света, чуть только его просят. В конце концов отойдёт, конечно, но раз попросили, уж потянет как можно дольше.
- Чё читаешь? - любопытствует.
- Книгу, чёрт побери.
Повернув обложку, посмотрел названье:
- Ну и как?
- Предложение, которое читаю, просто охренительное. - Под настроенье я сам тоже довольно жёлчный. Но до него не доехало. Снова стал ходить по комнате и лапать мои да страдлейтеровские вещи. В конце концов пришлось положить книгу на пол. Пока рядом чувак вроде Акли, не почитаешь. Просто немыслимо.
Сползя пониже в кресле, я наблюдал за хозяйничающим у нас в комнате стариной Акли. Вообще-то немного притомила поездка в Новый Йорк, все дела, к тому ж зевота напала. Короче, решил чуток дурака повалять. Люблю иногда поприкалываться - просто так, от скуки. Повернул охотничью кепку козырьком вперёд и надвинул на глаза. В общем, ни черта не вижу.
- Вроде слепну, - прохрипел я. - Мамочка родненькая, как здесь темно.
- Господи, вот чокнутый, - говорит Акли.
- Мамочка родненькая, дай мне руку. Почему ж не даёшь руку?
- Бросай чудить, ей-богу.
Не вставая, я стал шарить перед собой, словно слепой, повторяя:
- Мамочка родненькая, почему ж не даёшь руку?