Короче, снова надел свежую рубашку, а сам мыслю: впереди оченно неплохая возможность. Раз она шлюха, всё такое, почему б на ней не подучиться - на случай рано или поздно вступлю в брак, и вообще. Иногда про подобную хрень подумываю. В Хутоне как-то попалась книженция, а в ней прям жутко опытный, обходительный чувак, повёрнутый на половухе. Даже имя помню - г-н Бланшар. Книга паршивая, но чувачок вообще-то здоровский. Жил в большом замке на Ривьере, ну в Европе, и всё свободное время избивал дубинкой женщин. Тощий, как щепка, однако бабы от него торчали. В одном месте он там сравнивает женское тело со скрипкой, всё такое; нужен, говорит, чумовой исполнитель, дабы правильно на нём играть. Книга, понятное дело, дико пошлая, но из башки всё не йдёт та хренотень про скрипку. Вот, в общем-то, и хотел вроде как поупражняться - на случай в один прекрасный день женюсь. Ё-моё, Колфилд с Волшебною Скрипкой. Пошлость, конечно. Но не слишком откровенная. Не возражал бы получше в эдаких делах фурычить. По правде говоря, покуда развлекаюсь с какой-нибудь метёлкой, то вечно, чёрт побери, настоящая засада найти то, чего ищу - ну, вы понимаете, Господи Боже мой, о чём речь. Взять хотя б девчонку, о ком рассказывал, дескать лопухнулся и не трахнул. Я чуть не целый час потратил, пока снял с неё проклятый лифчик. И вот наконец-то сдюжил, а она уже готова глаза мне выцарапать.
Короче, всё брожу по комнате, жду появленья обещанной девицы. Да всё надеюсь, мол хорошенькая. Но вообще-то вроде даже по фигу. Просто хотел как бы уж с этим разделаться. Наконец в дверь постучали. Пошёл открывать, а под ногами оказался чемодан, я через него полетел, чуть коленку не расшиб. Вот чёрт, вечно выберу самое подходящее время для полёта через чемодан, и вообще.
Открываю дверь, там стоит шлюха. В пальто со стоячим воротничком, без шляпы. Волосы светлые, но сразу видно: крашеные. И совсем не старая мымра.
- Здравствуйте, - говорю. Ё-моё - обходительный, чёрт.
- Морис сказал про тебя? - спрашивает. Вроде б настроена не слишком на хрен дружелюбно.
- Парень с подъёмника?
- Ну.
- Про меня. Заходите, пожалуйста. - А самому становится всё больше и больше не в жилу. Правда.
Она вошла; сразу сняв пальто, бросила на кровать. Осталась в зелёном платье. Потом, присев как бы бочком на кресло у письменного стола, начала качать ногой вверх-вниз. Положила ногу на ногу и ну раскачивать. Слишком дёрганая для шлюхи. Правда. Наверно, потому как адски молоденькая. Примерно моего возраста. Я сел в кресло рядом с ней, предлагаю закурить.
- Не балуюсь, - говорит. Тоненьким жалобно-плаксивым голоском. Еле слышным. Причём не благодарит, после того как чего-нибудь предлагаешь. Даже в голову эдакое не приходит.
- Разрешите представиться: Джим Шишак.
- У тя часы наличествуют? - само собой, имя ей на хер по барабану. - Эй, а сколько те лет, а?
- Мне? Двадцать два.
- Фигушки.
Во прикольно сказанула. Прям по-детски. Вроде бы потаскуха должна сказать "чёрта с два" или "не трепись", а не "фигушки".
- А вам сколько? - спрашиваю.
- Сколько есть - все мои, - говорит. О-очень остроумно! - Дык наличествуют часы-то? - снова спросила; тут же встав, стащила через голову платье.
Мне стало прям не по себе. В смысле, столь неожиданно разделась, и вообще. Понятное дело: когда вот так вот встают да снимают через голову платье, надо возбуждаться, но я почему-то не того. Чувствовал чё угодно, только не вожделенье. Обалденная тоскища напала - не до трахалок.
- Ну’д’к наличествуют у тя часы-то?
- Не-а. Нету, - говорю. Ё-моё, жутко стало не по себе. - А вас как зовут?
На ней осталась только бледно-красная сорочка. Прям аж неловко. Честное слово.
- Санни, - говорит. - Ну, поехали.
- Не желаете немного поговорить? - спрашиваю. Детский сад, конечно, но больно уж чуднóе накатило настроенье. - Вы очень спешите?
Она посмотрела как на пыльным мешком из-за угла ударенного:
- О чём же на фиг хошь говорить?
- Не знаю. Так просто. Подумал - вдруг вы хотели б немного поболтать.
Она снова села на кресло возле стола. Но сразу ясно: напряглась. И опять закачала ногой - ё-моё, вот дёрганая чертовка.
- Не желаете сигаретку? - спрашиваю. Совсем забыл, она ж не курит.
- Я не курю… Слушай, собрался говорить - дык давай. У мя делов по горло.
А мне в башку не лезет, о чём бы. Подумал спросить, как стала шлюхой, всё такое, но не решился. Небось всё равно б не рассказала.
- Вы ведь не из Нового Йорка? - спрашиваю в конце концов. Больше ни шиша не посетило.
- Из Холливуда.
Поднялась, подошла к кровати, взяла платье.
- У тя плечики наличествуют? А то помну. Только из чистки.
- Ещё бы, - сразу сказал я. Приятно встать да заняться делом. Отнёс платье в шкаф, повесил. Вот чёрт! Почему-то стало вроде как грустно. Представилось: идёт она в лавку покупать платье, а никто не догадывается, мол пришла блядюшка, всё такое. Продавец вообще, наверно, подумал, обычная девчонка. В общем, стало адски грустно - сам точно не скажу почему.
Опять сев, я попытался продолжить завядший разговор. Вообще-то собеседница из неё та ещё.
- Вы работаете каждую ночь? - Едва произнёс, понял, сколь жутко звучит.
- Ну.
И прошлась по комнате. Взяла со стола перечень кушаний, стала читать.
- А днём чего делаете?
Плечами пожала. Вообще-то довольно худенькая.
- Сплю. На показы хожу. - Положив разблюдовку, глянула на меня. - Ну, поехали. Не всю же…
- Слушайте, я сегодня не очень хорошо себя чувствую. Вечер выдался трудноватый. Господом Богом клянусь. Я заплачу, всё такое, но вы ведь не особо возражаете, коль мы не станем этим заниматься? Ведь не особо возражаете?
Беда в чём: уже ни черта не хотелось. Настроенье жутко паршивое - ну не до трахалок, как на духу говорю. Она тоскищу нагнала. Зелёное платье, висевшее в шкафу, всё остальное. К тому же, вроде бы мне вообще в лом этим заниматься с девицей, целыми днями просиживающей на дурацких кинопоказах. Честно - в лом.
Тут она подходит с подозрительным таким выраженьем лица, словно якобы мне не верит:
- Чё за дела?
- Обыкновенные дела. - Ё-моё, тут уж задёргался я. - Просто мне только-только сделали иссеченье.
- Иди ты? Чё резали?
- Ну, как бишь его… клавикорд.
- Иди ты? Где ж сия хреновина расположена?
- Клавикорд-то? Ну, вообще-то в позвоночном столбе. В смысле, в самой середине позвоночника.
- Иди ты? Круто. - И села мне на колени. - А ты прикольщик.
Я уже её побаивался - посему продолжал врать напропалую.
- Ещё восстанавливаю силы.
- Ты похож на чувака из кино. Ну знаешь. Как же его? Ну знаешь, о ком я. Блин, как же его кличут-то?
- Не знаю, - говорю. Даже не намерена вставать с моих коленей.
- Да знаешь. Он ещё играет в ленте с Мел-вином Дагласом. Он ещё евойный младший братишка. Ну который ещё падает с лодки. Ну знаешь, о ком я.
- Нет, не знаю. Норовлю ходить на показы как можно реже.
Тут она изменилась прямо на глазах. Взгляд вдруг стал нахальным, и вообще.
- Давайте завязывать. Говорю же: не в настроеньи. Только из-под ножа.
Но она продолжает сидеть на коленях, всё такое, и глядит с охренительным презреньем.
- Слушай, ты. Я уже спала, вдруг придурок Морис будит. Думаешь, мне…
- Говорю же: за приход заплачу, и вообще. Кроме шуток. Бабок куча. Просто сейчас ещё лишь восстанавливаюсь после весьма тяжёлой…
- Какого ж чёрта тогда сказал недоделанному Морису, мол хочешь девочку? Раз те к чёрту только-только разрезали твой чёртов… как его там. А?
- Думал, самочувствие будет гораздо лучше. Немного погорячился в предположениях. Честно. Извините. Привстаньте на мгновенье - достану бумажник. Кроме шуток.
Девица злая, как чёрт, но с колен встала. Я подошёл к тумбочке, взял бумажник, достаю пятидолларовую бумажку, протягиваю:
- Большое спасибо. Премного благодарен.
- Здесь пять. А стоимость десять.
Ведёт себя всё нахальней. Я и боялся, что начнёт какую-нибудь хренотень. Честное слово, прям предполагал.
- Морис сказал пять. До полудня - пятнадцать, за один раз - всего пять.
- За один - десять.
- Он сказал пять. Я извиняюсь - на самом деле извиняюсь - но больше не отстегну.
Опять пожав плечами, сухо так говорит:
- Подашь платье? Или тебя слишком напряжёт?
Да, коварная девочка. При столь сопливом голоске - аж страшновато. Кабы большая взрослая блядь с толстенным слоем замазки на роже да всем прочим - вполовину б эдакой жути не нагнала.
Ну достал платье. Она надела, всё такое, потом взяла с кровати пальто:
- Пока, сюсик.
- Пока.
Даже её не поблагодарил, и вообще. Причём очень тому рад.
14
Старушка Санни отвалила; сев в кресло, я выкурил две или три сигареты. Начало светать. Ё-моё, во муторно! Вы даже представить себе не в силах, сколь гнусно. И тут я стал разговаривать с Элли - прямо вслух. Подчас на меня накатывает, в случаях очень уж мощной хандры. Всё твержу, дескать иди домой, бери велик и жди перед домом Бобби Фаллона. Бобби жил недалеко от нас в Мэне - то бишь тыщу лет назад. Короче, дело обстояло так: однажды мы с Бобби собрались съездить на великах к озеру Седебего. Решили взять с собой сухой паёк, всё такое, ружьишки - ну, пацаны ещё, вот и думали подстрелить кого из мелкашек. Словом, Элли, услышав, как договариваемся, захотел с нами, а я запретил. Сказал, он ещё маленький. И вот теперь, едва станет очень погано, всё приговариваю: "Ладно. Иди домой, возьми велик и жди перед домом Бобби Фаллона. Быстренько". Не то чтоб я никуда его с собой не брал. Вовсе нет. А в тот день не взял. Он не обиделся… сроду ни на кого зла не держал… но чуть только тоска накатит, меня почему-то замыкает именно на том случае.
В конце концов разделся да лёг спать. Уже в кровати вроде как потянуло прочесть молитву, всё такое, но не сумел. Вот прям охота, а получается не всегда. Во-первых, вроде как неверующий. Я люблю Иисуса, всё такое, но большинство остальной мутоты в Писании мне по фигу. Взять хоть Его учеников. Честно говоря, адски раздражают. Нет, после смерти Иисуса ещё куда ни шло, но пока Он жил, пользы Ему от них выгорало как от козла молока. Всю дорогу только вредили. В Писании мне почти все люди больше по нраву, чем Ученики. По правде сказать, следом за Иисусом мне из Писания больше всего лёг на душу чокнутый такой чувак, живший в гробницах, резавший себя камнями. Я дурачка несчастного люблю в десять раз сильней, нежели Учеников. В Хутоне то и дело спорил с одним парнем, Артуром Чайлдзом, тот жил в соседней комнате. Старина Чайлдз - квакер, и так далее, всю дорогу Писание читает. Приятный паренёк, очень мне нравился, но на многую хренотень в Писании мы смотрели по-разному, особенно на Учеников. Он всё талдычил, мол ежели я не люблю Учеников, значит не люблю самого Помазанника, и вообще. Всё напирал, дескать раз Иисус выбрал себе учеников, то как же их не любить. А я отвечал, мол понимаю: Он их выбрал - но наобум. Времени, говорю, Ему недоставало ходить да во всех копаться. Я, говорю, Иисуса вовсе не обвиняю, всё такое. Не виноват Он, просто сроки поджимали. Помню, спросил старину Чайлдза, считает ли тот, якобы повесившийся Иуда - ну, чувак, который Иисуса предал, и всё такое - попал в ад. Чайлдз сказал: безусловно. Однако тут я с ним в корне не согласен. Поспорил бы, говорю, на тыщу: Иисусу даже в голову не пришло отправлять старину Иуду в ад. Я б и щас поспорил, имейся в загашнике тыща. По-моему, любой из Учеников не задумываясь отправил бы его в ад иль ещё куда подальше, а вот Иисус не стал, - последнее готов прозакладывать. Старина Чайлдз сказал, плохо, мол, ты не ходишь в храм, да всё такое. В чём-то чувак прав. Не хожу. Во-первых, родители разной веры, и все дети у нас в семье безбожники. Коль уж совсем честно, то даже священников не терплю. Во всех заведениях, где образованье получал, у священников во время проповедей прорезаются жутко приторные голоса. Господи, жутко ненавижу подобные закидоны! Не врубаюсь, чего б им, чёрт возьми, естественными голосами-то не говорить. Слушаешь эдакого, а про себя думаешь: во заливает!
Короче, лёг в кровать - и ни хрена не выходит помолиться. Каждый раз: только начну - перед глазами стоит Санни, обзывает сюсиком. В конце концов, сев в кровати, опять закурил. А привкус у сигареты прям вшивый. Уже, наверно, чуть не две пачки высадил, как уехал из Пенси.
Сижу, дымлю; вдруг стук в дверь. Я, конечно, надеялся, мол не в мою, но сам-то прекрасно знал: в чью ж ещё. Хрен его поймёт откуда, но знал. Даже смекал, кто стучит. Нутром чуял.
- Кто там? - спрашиваю. И здорово испугался. В таких делах страшно трушу.
Опять стучат. Уже громче.
В конце концов встаю с кровати - само собой, в одной пижаме - и открываю дверь. Не пришлось даже включать свет, ведь уже совсем рассвело. За дверью стоят Санни с Морисом, прыщавым чуваком из подъёмника.
- В чём дело? Чё хотите? - ё-моё, голос дрожит прям адски.
- Ничево особенново, - вещает перезрелый юноша Морис. - Всево пятёрочку.
Говорит один за двоих. Старушка Санни просто стоит с приоткрытым ртом, и вообще.
- Я уже заплатил. Дал ей пятёрку. Сам у неё спроси, - ё-моё, во голос дрожит!
- А надо десятку, начальник. Я ж те г’рил. Десятку - за палчонку, пятнашку - до полудня. Я ж те г’рил.
- Ты сказал по-другому. Пятёрку запалку. До полудня да, пятнашку, точно, но я хорошо слышал, как ты…
- Гони бабки, начальник.
- За что?
Господи, сердце колошматит прямо, чёрт возьми, в горле. Хоть бы шмотки надел, в конце-то концов. Жуть: эдакая хрень, а ты в пижаме.
- Поехали, начальник, - сказал прыщавый Морис. Да как меня оттолкнёт вонючей ручищей! Здоровенный сукин сын - я чуть на чёртову пятую точку не упал. Смотрю - оба, он со старушкой Санни, уже в комнате. Ведут себя, точно чёртовы хозяева. Старушка Санни села на подоконник. А юный Морис развалился в кресле, расстегнул ворот, всё такое - ну, на лифтёрской одежде. Ё-моё, во попал!
- Ну-ка, начальник. Деньги на бочку. У меня там работа.
- Тыщу раз повторил: тебе вообще ничего не должен. А ей дал уже пят…
- Хватит болтать. Бабки.
- С какой стати платить ещё пятёрку? - взвизгнул я по-щенячьи. - Облапошить меня хочешь?
Юный Морис полностью расстегнул служебную куртку. А под ней только манишка - ни рубахи, ни хрена. Ну, и большое жирное волосатое пузо.
- Никто никого не собирается облапошивать. Надо заплатить, начальник.
- Нет.
Едва неткнул, он, встав с кресла, шагнул ко мне, всё такое. А вид, якобы обалденно устал или ему до смерти всё осточертело. Вот тут я трухнул по-настоящему, ей-богу. Помню, стоял вроде как со скрещёнными на груди руками. Кажется, всё б не столь плохо, кабы не пижама чёртова.
- Надо заплатить, начальник. - Подошёл вплотную и снова говорит: "Надо заплатить, начальник". - Больше ни хрена не в состояньи придумать. Самый настоящий придурок.
- Нет.
- Начальник, придётся тя чуток отмудохать. Не хотел, но кажись придётся. Ты должóн нам пятёрочку.
- Не должен я никакую пятёрочку. Только тронь - заору. Всю гостиницу разбужу. Ментов, и вообще. - А голос прям дрожит, как сумасшедший.
- Давай-давай. Чё ж не орёшь? Вот клёво! Хошь, чтоб предки узнали, де ты провёл ночь со шмарой? Эдакий маменькин сыночек?
Неплохо наворачивает, хоть и сволочь. Честно.
- Отвяжись. Кабы сказал десять, тогда другое дело. Но ты ясно…
- Платить собираешься?
Прижал меня к чёртовой двери. Прям навис, ну поганым волосатым животищем, всё такое.
- Отвяжись. Проваливай к чёртовой матери из моей комнаты, - а руки всё ещё скрещены, и вообще. Господи, во лоханулся!
Тут впервые подала голос Санни:
- Слышь, Морис. Хошь, возьму его бумажник? Он на этой, как её?
- А як же.
- Не смей трогать бумажник!
- У-же взи-ла. - Машет бумажкой. - Вишь? Беру тольк’ пятёр’чку, катор’ ты мне должóн. Я ж не варов’какая.
И тут я вдруг заплакал. Чего угодно готов отдать - лишь бы этого не случилось. Но заплакал.
- Разве вы воры? - говорю. - Просто украли пять…
- Заткнись, - толкнул меня прыщавый юноша Морис.
- Отстань от него, слышь? - сказала Санни. - Пошли, слышь? Он должóн нам бабки, мы их получили. Пошли, слышь?
- Иду, иду, - а сам стоит.
- Говоряттебе, Морис, слышь? Не трогай.
- А кто-ньть ково-ньть трогает? - чёртов простачок такой. И тут же со всей силы ткнул мне пальцем в пижаму. Не скажу, куда ткнул, но боль адская. Тогда я сказал, что он паршивый гнусный подонок.
- Чево-чево? - приставил ладонь к уху, точно глухой. - Чево-чево? Кто я?
Я всё ещё вроде как всхлипывал. От злости да дерготни чёртовой, и вообще.
- Гнусный подонок, - говорю. - Тупорылый хитрожопый козёл, а года через два скурвишься и станешь клянчить у прохожих на кофе. Всё твоё вонючее, замусоленное пальто осклизнет соплями, а сам ты…
Тут он мне врезал. Я даже не норовил уклониться, или нырнуть, иль ещё чего. Почувствовал только ломовой удар под дых.
Но не отрубился - помню, смотрю снизу и вижу, как они выходят, захлопывают дверь. А потом довольно долго лежал на полу; как после драки со Страдлейтером. Только на сей раз думал: всё, подыхаю. Честно. Вроде тону, иль ещё чего. Сложнячка в чём: не мог полностью вздохнуть. А стоило, наконец, встать и пойти в ванную, пришлось согнуться в три погибели, обхватить живот, и вообще.