- Самое непостижимое во всём происходящем, - передразнивал он ветер, - что невзирая ни на что, не обращая внимания на тот дебильный факт, что каждая отгрузка продукции больше напоминала битву не на жизнь, а на смерть, рыбопромышленнику в конечном счете снова давали деньги, и значит ему опять надо было лететь на остров. Просто романтики рыбной промышленности - столичные инвесторы! - смеялся он вместе с морем. - Да, трудно зарабатывать деньги в наше время. Постоянно на грани психушки. Впрочем, мне наплевать.
Ему действительно было наплевать. Ему платили не за здравый смысл, а за функцию увещевателя. Он констатировал: "взрослые дяди играли в наивные шахматы, обе стороны гонялись за пешками, ибо… и напрочь…. и вот она, сермяжная правда…." Тут ему стало совсем смешно: "Тьфу, глупость какая!.."
- Ну, и бог с ними!
На берегу было хорошо. Море ещё не замерзло. Вода была спокойной, иссиня-теплой в лучах осеннего солнца и как бы приглашала искупаться. Пустынный пляж километрах в тридцати от города, дикий даже по сахалинским меркам, был тем немногим, что искренне восхищало его на острове.
В первое лето он весь август провалялся на жарком песке, почти сразу отбросив тупую идею посетить рыбопромышленника на стане.
- Зачем портить жизнь человеку, - в полудрёме бормотал он. - К осени чего-нибудь да наловит, вот и начнём бодаться на предмет возврата вложений. Пусть отдохнёт в ожидании предстоящих боев.
Развалины рыбоконсервного завода казались генуэзским замком где-нибудь в окрестностях Кафы. "Простор и безлюдье!.." - не уставал он восторгаться, как какая-нибудь провинциальная фифа.
- Всё-таки штампы крепко засели у тебя в голове. Почему замок, и генуэзский, а не, к примеру, португальский? И в окрестностях Кафы, а не, скажем, Пизы? Хотя, что делать генуэзскому замку в окрестностях Пизы?! Бред какой-то. Всё бред на этом острове. Или у тебя в голове? Нельзя ли проще и точнее. Море, солнце, слегка заснеженный песок пляжа. Древние актеры играют для Диониса, зрители уходят и приходят, завтракают и ужинают, занимаются любовью и своими делами. Актёры начинают на рассвете и заканчивают на закате. У них свой ритм и своё время, беспечное и непохожее на людское…
_____/////______/////______
- Эразм Каторжанин. Для близких. Близкими становятся после третьей распитой, - седой человек с высушенным лицом церемонно поклонился. - Расходы пополам. Заметьте, честно.
- Очень приятно. Павел Александрович Карыгин. В вашем городе проездом.
- Я вижу, что проездом. Из первопрестольной?
- Из неё родимой.
- По коммерческой части или на наши красоты посмотреть?
Разговор происходил в японском кафе "Тоехара". Кафе он обнаружил ещё в первый приезд на остров. Местоположение "Тоехары" было чрезвычайно удобным, в центре города и одновременно на отшибе, заблудившееся во дворах хрущёвок, без рекламы и почти без опознавательных знаков. Кафе держал полукровка, сын японского военнопленного и лагерной работницы. Кухня была нищей, обслуживание паршивеньким, зато было тихо, без вездесущей молодежной попсы. Ну и, конечно, название - Тоехара - в честь прежнего имени города времён японской оккупации.
Он часто заходил обедать, а в этот душный летний вечер смотреть телевизор в гостиничном номере было просто невозможно.
- Есть одна незадача. Я не пью вовсе.
- Не беда, - ответил Эразм. - Я сегодня при лавэ. Так что, гуляй рванина.
- Ну, почему Эразм, я примерно догадался. А Каторжанин-то причем здесь? Тюрем, насколько мне известно, на острове давно нет.
- Не ищите чёрную кошку в тёмной комнате, особенно, если её там нет. Известная японская поговорка. Эразм просто моё имя. Редкое, но настоящее. А в остальном… - Эразм отхлебнул водки. - Извините, пью мелкими глотками. Экономлю, так сказать. Я, говоря высоким штилем, хранитель традиции.
- Любопытно. И что за традиция?
- Не знаю.
- Это как?
- Истинность настоящей традиции заключается в том, что её давно никто не помнит. Смысл и значение потерялись, так сказать, на равнинах истории.
- Да вы демагог.
- Что есть это слово? Звук, выпорхнувший навстречу небу. Вот, скажите мне, зачем Диоген жил в бочке?
- Видимо, ему там нравилось.
- Не думаю, что он был сумасшедший. Тогда была юность человечества. Традиции формировались и должны были иметь зримое воплощение. Вы согласны, что философия это образ жизни, а не профессия?
- Вне всякого сомнения.
- Поэтому Диоген и жил в бочке, отрёкшись от всего суетного и сомнительных благ в пользу чистого разума. Или, к примеру, геометрия Лобачевского. Вы слышали о ней?
- Это где параллельные прямые пересекаются?
- И дважды два равняется пять, и треугольник бывает квадратным. Сто лет назад казалось идиотизмом, а сейчас ведь доказано, что факт, многомерное пространство, и всё такое прочее. Всё зависит от угла зрения. И мёртвая цифра, если стать её адептом, становится живой и страдающей, с бездонными погружениями ада и рая…
"Эх, сейчас хлопнуть бы стаканчик, - подумал он, отдаляясь от разглагольствований быстро хмелеющего Каторжанина, - и войти в равновесие духа, как у этого преждевременно постаревшего человека".
Он не пил уже три года. Он закодировался по настойчивой просьбе жены: у нас всё наладится, всё будет хорошо, только прекрати свое пьянство.
Естественно, ничего не наладилось. Скорей, разладилось окончательно. Его пьянство, ставшее очевидно беспробудным перед кодировкой, с молчаливым недовольством сослуживцев и периодическим ревнивым мордобоем жены, было скорей последствием, чем причиной слишком быстро выросшей стены непонимания. Это он осознавал совершенно чётко.
Хотя звезды предвещали иное. Он познакомился с будущей женой в тридцать три года, в свой день рождения, будучи состоятельным холостяком и умеренным ловеласом. Куда уж больше совпадений…
Он влюбился первый раз в жизни. И как всякий влюбленный, совершенно не понимал, что теперь с этим делать. Или не хотел понимать.
- И что с того, что из провинциального сибирского городка? И что с того, что меркантильна до безобразия? - говорил он друзьям и знакомым. - Не надо всё сводить к взаимоотношениям периферии и мегаполиса. В конце концов, женщине нужны деньги, чтобы выглядеть хорошо и нравится мужчине.
- Ты ошибаешься! - говорили ему все без исключения. - Не женись на ней, не оформляй на её имя квартиру. Поживите год-другой так, притритесь друг к дружке….
Он знал, что он ошибается. И она, строго говоря, не скрывала, что живёт в другой системе координат. Выпивая в гордом одиночестве, он часто вспоминал, как она говорила в минуты интимной близости: "Ты должен знать, в сложный момент меня не будет рядом, я сбегу. Я не та, с кем живут до гробовой доски".
Он слушал и не верил ей. Он любит её, они любят друг друга, почему они не могут пройти по жизни, держась за руки.
Он чокался с кухонными часами: "Какие претензии?! Тебя же предупреждали…"
Звёзды, холодные и слепые, мерцали в высоте, у них не было интереса к земной жизни. В их мире царствовала геометрия Лобачевского, беспощадная в своих выводах.
______/////______/////______
Тофуи, будущий владелец "Тоехары", занимался браконьерством ещё в советские времена. Тогда-то, в начале восьмидесятых, на горизонте его жизни и всплыл Каторжанин. Они вместе браконьерничали, естественно, выпивали, и именно Каторжанин подбил его на эту аферу с контрабандой.
Государство легко давало Тофуи разрешение посещать родину отца. Грузовые пароходики из Корсакова часто бегали в Японию, Тофуи, нагруженный всякими цацками - матрешками, ушанками, православными крестиками, водкой - был на них желанным гостем.
Обратно он возвращался с фирменными сумками, набитыми джинсами и жевательной резинкой. Постепенно, по мере роста коммерции, пошли и специальные заказы: бас-гитары "Yamaha" и музыкальные комбайны. Эразм, в ту пору рыжий разбитной парень, ловко всё сбывал, и жизнь потекла как в сказке.
Они быстро обзавелись машинами, жена и дочь Тофуи были одеты с иголочки, по последней моде. Эразм часто вытаскивал его на материк, во Владик, в Хабаровск, иногда и в Москву и Ленинград. Эразм, свалившийся на остров неведомо откуда, всерьёз утверждал, что он коренной петербуржец и происхождением чуть ли не из графьёв.
Тофуи, конечно, ему не верил, он просто щурил из без того узкие глаза: ему очень нравилась эта легкая жизнь, Эразм, с помощью денег молниеносно решавший любую бытовую проблему, Эразм, внезапно остановившийся в засыпанном листьями московском переулке и рассказывающий про графа Толстого, который именно в этом доме кому-то бил морду или кого-то любил, а интриганку эту звали Анна Каренина, а, может, Софья Андреевна…
Их предприятие лопнуло внезапно и анекдотично. Дочке некоего большого начальника на острове не подошли джинсы, она захотела поменять размер, пьяный Эразм послал её куда подальше. За девушку вступились, произошла драка, Эразм оказался в околотке, и всё бы ничего, он был готов поменять джинсы, и вернуть деньги и вдвойне, и втройне…
Но… Девушка в слезах пожаловалась папе на проклятого фарцовщика, как раз шла очередная волна борьбы с теневым капиталом, начальник позвонил куда надо. Эразма раскололи быстро, Тофуи взяли на обратном рейсе, на донышке сумки валялась пачка йен, которые он не успел потратить, и рассчитывал на них в следующую поездку. "Извини, родной! Валютно-финансовые махинации, - сказал ему начальник таможни. - Это почти что Родину продать. Понял ты, япошка безродный?!.."
В общем-то, он отделался нелёгким, но испугом. Всю вину на себя взял Эразм, "засрал мозги честному труженику, извините, гражданин следователь, ввёл в заблуждение".
Жена и дочь били поклоны во всех инстанциях, так что на суде ему дали условный срок и запрет на выезд за границу. Эразму тоже повезло, уже начиналась гласность, и свои четыре года колонии общего режима он скромно оттарабанил где-то в уссурийской тайге.
Годы шли быстро. Дочка выросла, закончила лингвистический институт в Москве. Сразу после начала перестройки она и жена успешно репатриировались в Японию, у дочки была хорошая работа переводчицы, её ценили, она моталась и в Индию, и в Китай, жена счастливо жила себе в полупансионе в пригороде Саппоро. Он иногда навещал их, но всегда с радостью возвращался на остров.
"Здесь у меня мама и папа похоронены, - говорил он в ответ на почему вернулся. - Прикипел я тут. Да и не люблю я все эти косоглазые прибамбасы…"
Это был бойкий старичок и - в тех редких случаях, когда выходил в зал - весьма словоохотливый. "Я ведь чебуречную хотел открыть, - как бы извинялся он за сервис. - Мне очень нравилась чебуречная, в Москве, на Колхозной площади. Как теперь называется Колхозная? А-а! Мне Колхозная очень нравилась…. Но в японском центре поддержки соотечественников сказали, что надо продвигать японскую культуру. Короче, денег дадут только на национальный ресторан. "А у меня мама русская, - сказал я. - Вот и будет национальная чебуречная". Но этот желтолицый так на меня посмотрел, что я понял - лучше помалкивать".
"Вот и кормлю вас дохлой рыбой, простите меня, грешного…" - хотел добавить Тофуи, но под укоризненным взглядом официантки замолкал.
Эразм вернулся на остров поседевшим и отягощённым смешными знаниями. Он, будучи совершенно трезвым, утверждал, что прочёл на зоне всю историю философии, которая была в лагерной библиотеке. Он ещё много чего утверждал, оголтелой лжи или правды, Тофуи по привычке щурил узкие глаза, но он постарел, ему было лень гнаться за мерцающим светом Эразма.
В кафе негромко пел голос Шклярского.
- Здравствуйте, Павел! - приветствовал его Каторжанин. - Напомните мне, вы ведь по профессии землемер?
- Статистик. В том смысле, что я окончил экономико-статистический институт.
- Я и говорю - строитель Дауд.
Он уже привык к изворотливой логике разговора Эразма и просто слушал "Египтянина" Шклярского.
- Да, прилетел сегодня утром. Вас угостить?
- Если можно, - сказал Эразм. - Лёд в Охотском ещё не встал, хоть и ноябрь. Корюшку поэтому не могу брать. А сволочь Тофуи жадобится, говорит, надо сохранять запасы к новогодним праздникам. Итак, поговорим, с вашего позволения, о землеустройстве, - продолжил Эразм. - Или о статистике. Это практически то же самое, просто статистика - вертикальное построение мысли, иногда смотрящее на землю под прямым углом. Человеку очень нужно всё подсчитать, рассчитать и потом с гордым видом сообщить окружающим, как правильно жить.
- Вы опровергаете основы мироздания, - усмехнулся Павел. - А как же насчёт того, что надо держаться корней? Патриотизм, историческая преемственность, здравый смысл, в конце концов?
- Если ходить по земле и работать на ней - безусловно надо. А если лететь в затяжном прыжке из детородного органа в могилу, то вовсе не обязательно.
- Ну, дорогой мой, если все будут лететь, кто же будет работать? И где тогда вы возьмете водку?
- Вы абсолютно правы, Павел. Вы даже можете сказать: вот она позиция вечного паразита общества, который воровал при социализме, ворует при капитализме, ничего не созидает, когда откинет копыта, никто его не вспомнит добрым словом. Есть только одна закавыка, которая, к сожаленью, ломает сию безупречную логику. В доколумбовой Америке не было колеса.
- При чём здесь доколумбовая Америка? - разозлился Павел. Апломб самоучки Эразма начал его раздражать. Он и сам не отличался патриотизмом, честностью в работе, с самого начала существования в бизнесе он делал множество нелицеприятных вещей, было дикое желание, как тогда говорили, "упаковаться": первая квартира, первая ванна джакузи, первая машина. "Не убиваю же никого, - говорил он приятелям и коллегам и в первую очередь, самому себе. - Государство против нас, пенсия нам не грозит. Надо защищать свой маленький мир, сплоченный корпоративной этикой". Сплоченность корпоративного мира быстро оказалась обычной фикцией, свои в сложных ситуациях сбегали, даже не успев предать. Всё это сопровождалось каким-то странным азартом, болезненным ощущением того, что ты выигрываешь и выигрываешь изначально проигранное. Как-то незаметно азарт уступил место инерции, а потом…
- А потом апатии, - сказал Павел.
- Не понял?! - честно сказал Эразм. - Вы не закажите мне ещё водки?
- В доколумбовой Америке не было колеса, были массовые человеческие жертвоприношения, абсолютная кастовость общества, правители инков говорили на языке, недоступном простому народу, но, при всём том конкистадорам явились выдающиеся чудеса архитектуры, инженерной и математической мысли - вы это хотели сказать, Эразм?
- Я хотел сказать, - ответил Эразм. - Они жили без колеса, среди джунглей и ягуаров, они жили без денег, они смотрели на мир чуть-чуть иначе, чем мы, и не подохли с голода. Сами до этого докопались или кто-то подсказал, чёрт их разберет. Но, боюсь ошибиться, похоже, они умели лететь из этого самого органа и по дороге делать что-то полезное. При всей их очевидной жестокости.
Он хорошо помнил этот миг апатии. Он, представитель крупной фруктовой компании, прилетел в Кито заключать годовой контракт на поставку бананов. Посольская машина задерживалась, они со встречающим, заместителем торгового консула, отошли на бетонированную площадку покурить.
Фигура, коренастая и сильная, с космой чёрных как деготь, немытых и нечёсаных волос, вдруг выросла перед ними. Сначала он даже не понял, кто это - мужчина или женщина. Индеец молча протянул руку, повернув ладонь тыльной стороной вверх.
- Он из горной деревни, - сказал встречающий. - Живут там на самой верхотуре, питаются чем придется. Когда совсем невмоготу, спускаются к аэропорту просить милостыню. Дикие совсем, видите, даже в глаза не смотрит. Гордый.
Весь вечер он пил в гостиничном номере, отказавшись под предлогом усталости от делового ужина. "Мы чужие для них, пришли, всё испоганили, понастроили дорог в места, куда ходить не надо, принесли своего бога, которого зачем-то распяли, - звенело в голове от виски. - Мы для них какие-то суетливые букашки. Даже посмотреть не захотел. Он нас не видит, в нас для него ничего нет, пустота и тщеславие, оболочка никому не нужного статуса".
Утром, проблевавшись, с гудящей как колокол головой, он наскоро подписал контракт, согласившись, к изумлению эквадорцев, на самые невыгодные условия.
- Что-то вы так быстро?! - недовольно сказал всё тот же заместитель консула, провожая его в аэропорту. - Мы для вас целую культурную программу подготовили. На две недели всё расписано.
- Извините, срочные дела в Москве, - с натянутой улыбкой ответил он. - Волка ноги кормят.
"Баран ты, а не волк, - подумал провожающий. - Даже воровать не научился по-человечески…"