- Это не мои стихи! - холодно и громко сказал он.
Рокер поднял голову и посмотрел сквозь него.
"Waltz, ein zwei drei, Waltz - смерть танцует нас,
Последний вальс - он трудный самый,
Waltz, ein zwei drei Waltz, auf wiedersehen mein lieben mama".
6
- Ну, и рожу вы нашли, - сказала Юлька. - Вылитый бандит! Никого поприличнее не обнаружилось?
- Ты не поверишь, - сказал он. - В самом деле сидел, по молодости, за какую-то глупость, но тем не менее факт.
- Да уж… - сказала Юлька. - Что-то совсем неладно в вашем королевстве. Лучше уж со шлюшкой договорились бы. Со шлюхами так легко находить общий язык, не правда ли?
- Как дела у твоего музея? - спросил он. Юлька всё реже там бывала, разъезжала по заграницам, с Ксюхой, в последнее время чаще самостоятельно.
- Тебе разве не докладывают? - сказала жена. - Театр теней пригласили на фестиваль в Эдинбурге. Я поеду с ним, недели на две, ты не возражаешь?
- Не возражаю, - сказал он. - Может быть, тоже прилечу.
- Это будет здорово, - равнодушно сказала Юлька. - Как ты его называешь? Шахтёр? Ох, и выдаст вам этот шахтёр на орехи.
- Ещё спорим, - сказал он. - Вопрос не решён окончательно.
- Ой, блядь, спорим! - выругался он, когда остался один. - Скоро уже станет не до вежливости.
Из-за кандидатуры шахтёра на пост хохляцкого президента началась натуральная драка. Он давно ждал этого момента, когда карлик перестанет показывать зубы и начнёт рвать по-настоящему. Воровали, конечно, на Украине безбожно, даже хлеще, чем у нас, бестолково, оставив для народа из лозунга "хлеба и зрелищ!", только зрелища. Ситуация гноилась давно, и это была одна из ошибок Стальевича, который хохлов недолюбливал и относился к ним свысока. "Не парьтесь, - говорил он. - Страна искусственная, жаль, меня не было в начале Мефодьича, провели бы в Пуще черту от Одессы до Харькова и не было бы сейчас украинской проблемы. Разворуют всё до последнего гвоздя и развалятся на мелкие княжества, кто под незгинелу ляжет, кто под мадьяр. А уж с этими о сохранности нефтепроводов мы договоримся. Нам эту гирю на хребет вешать пуще неволи".
Со шлюшкой несколько раз пытались договориться, был момент, когда согласовали, что она станет премьером при формальном президенте, но она вела себя точно как последняя блядь, в последнюю минуту отказывалась от своих слов и начинала нервно корчить царицу Тамар.
Он хорошо помнил её слова, сказанные на встрече в Крыму.
- Мы вашими не станем, - гордо произнесла королева хохелов. - Мы - европейцы!
- Ну-ну, - ответил он. - Хотите в дружные ряды нищих болгар и албанцев?
В каких закромах Родины откопали шахтёра, ему было неизвестно, это насторожило его. Пушистик показывал пальцем на спасателя, тот ссылался на какие-то мифические старые кадры. Он вдруг понял, что его водят за нос. "Ну, хорошо, - подумал он. - Хочешь разговор начистоту, будет тебе такой разговор".
С рокером было сложнее. Он посмотрел на листочки со своими последними стихами. Стихи были нежные, возвышенные, что обычно не было ему свойственно, хорошие стихи. "Дебил, - разозлился он. - Донаркоманился, подонок. Свободы ему захотелось".
Найти другого? Он засмеялся. "История, повторяясь, превращается в фарс". Утопить? Ему вдруг стало противно и скучно. А что ты будешь делать со своими стихами?
- Ты знаешь, - сказала Ксюха. - Не нравится мне твоя Юлька в последнее время. И дело не в том, что она блядует самостоятельно, без моего присмотра. В ней стала чувствоваться какая-то мстительность, то ли в отношении тебя, то ли всего мира, не могу пока понять. Свободная любовь должна приносить радость и азарт, а из неё чёрное так и прёт.
- Переманили? - спросил он.
- Не думаю, - сказала Ксюха. - Скорее, меня бы переманили. Меня, собственно, и переманили. Я, как умная маша, кочевряжиться не стала. Как будто это что-нибудь меняет. Не нравится мне твоя Юлька, будь осторожен.
5
- Ты не улетела? - спросил он.
Юлька сидела за обеденным столом, на столе были расставлены лёгкие закуски и бутылки.
- Рейс в три часа ночи, - сказала Юлька. Она всегда отказывалась от государева самолета, летала регулярными рейсами, правда, первым классом.
- Тогда давай поужинаем, - предчувствие нехорошего разговора овладело им.
- У меня тост! - Юлька налила ему полный фужер водки.
- Короткий, - добавила она. - За упокой души!
- Как скажешь, - хладнокровие не покинуло его, он выпил водку залпом. - Как я понимаю, сегодня годовщина.
- Правильно понимаешь, - Юлька пригубила вина. - Меня ты, видимо, пожалел, а с ним, в свойственной тебе манере, церемониться не стал. Спасибо, что живая.
- Он мне никто, - сказал он. - Приблудный ухарь, законопатил тебе голову, чего мне его жалеть. Все, кто клеятся к тебе, видят в тебе меня, извини за неприятную правду.
- В библии сказано: око за око, - сказала Юлька.
- Хочешь меня убить? - спросил он.
- Да, - сказала Юлька. - Не из-за него. Из-за себя, из-за того, что ты превратил меня в грязную тряпку, о которую можно вытирать ноги.
- Хорошо, - сказал он. - Убивай. Легко сказать, трудно сделать.
- Освобождается место нашего представителя при ООН, - сказал пушистик. - Право слово, Костя, это лучший выход для всех.
- Прекрасно, - сказал он. - Это в начале шпаргалки, а что в конце?
Пушистик злобно посмотрел на него.
- Вот Стальевич живёт себе в европах и никому не мешает. Ты же человек уходящей формации, чего, ей-богу, нервы мотать.
- У меня есть своё фамилиё, - сказал он. - И я люблю Отчизну странною любовью.
- Зря ты так, - сказал пушистик. - Мы же как лучше хотим.
- Так не бывает, - сказал он. - Противоречит логике исторического процесса.
- Итак, будет как в плохой итальянской опере, - сказал он. - Яд на дне бокала? Или в сумочке припасен револьвер?
- Электрошок, - сказала Юлька. - Очень сильный разряд. Вызывает мгновенный разрыв сердца. Так меня заверили.
- Ну, хорошо, - сказал он. - Я подремлю в кресле перед смертью, если ты не возражаешь?
Как называется это дерево? Молчишь. Ну, да, ты и должен молчать, болтуну не станут кричать: "Хали-гали, Кришна! Хали-гали, Рама!" Первый раз вижу дерево, которое не отбрасывает тень. Умом понимаю, что здесь иллюзия прекратила быть иллюзией, а душой чувствую - говно это всё. Понимаю, ты хотел бы сказать, если бы захотел говорить - это из моих ботинок течёт дерьмо. Да, течёт, я ведь сосуд, я разве виноват, что в меня всегда попадает всякая срань вместо амброзии.
Никто ни в чём не виноват. Представляю, как в древнегреческом театре актёры ломали руки: сыночек зарезал папаньку, мамашка убила детишек, никто не ведал, что творил, зрячие были как слепые, а слепые внимали глухим, на всё воля богов, против лома нет приёма. Ты думаешь, они в это искренне верили? Мне жаль, если это так. Зачем тебе третий глаз, учёная обезьяна, этот мир всё равно не изменится к лучшему.
Когда взрослеешь, ты думаешь, что видишь свет в конце туннеля, ты идёшь на этот мерцающий огонек, а на самом деле скатываешься в шахту, где вопли, крики и стоны. Говорю тебе как воинствующий атеист - всё в руках божьих. Какая тупая у тебя улыбка. Я тоже тупой, но я хотя бы не оспариваю это.
Зачем это всё? Ты что ли знаешь, хали-гали, прости господи. Потому что потому. Это умно - молчать, когда спрашивают. Это хорошо - не отвечать. А ещё лучше быть инфузорией туфелькой, лежишь амёбой на солнышке и греешь морду. А потом - бац - тебя уж нет, уже сожрали, а ты и не поняла. А если поняла?
4
"Надо сказать Силантьеву, чтобы вывезли тело, - вяло подумал он. - Силантьев мужик непробиваемый, выдержит".
Надо похоронить по-людски, жена всё же. Легенду придумаем потом, как обычно, внезапный инсульт от большой любви к искусству.
Он посмотрел на часы. "Уж полночь близится, а Германа всё нет". Не будем заставлять карлика ждать.
- Я, между прочим, первый, кто разместил рабочий кабинет в Сенатском дворце, - сказал карлик. - Остальные бегали по подсобкам - у Ленина квартирка в Кремле, у Никиты, у Брежнева, у Горбатого - хоромы посолиднее, конечно, но один чёрт коммуналка. Сталин - исключение, он Кремль не любил, на даче жил. Скромный был человек, заметь, дача, а не дворец.
- Я должен прослезиться? - сказал он.
- Ты должен уйти, - сказал карлик. - В ширме больше нет необходимости.
- Давно ли? - сказал он.
- Я понимаю, что ты сейчас думаешь, - сказал карлик. - Но это ничего не меняет. Всё, что можно было развалить, ты и такие как ты, такие как Х, уже развалили. Возможно, в этом была суровая историческая необходимость. Возможно, вам даже теперь хочется созидать, как приятно быть честным и благородным, когда ты богат. Но вы не сможете - для вас миф важнее действительности.
- Ты и сам часть мифа, - сказал он.
- Был, - сказал карлик. - Вынужден был быть, пока разгонял всю эту вашу шайку. Теперь я свободен.
- Миф остаётся в воспоминаниях, - сказал он. - Поэтому практической ценности в нём нет. Всего-навсего возможность для любопытствующего ума извлечь уроки и постараться не наступать на общеизвестные грабли.
- Каждый учится на собственных ошибках, - сказал карлик. - Самый родной велосипед - тот, который ты изобрёл.
- Шахтёр это война, - сказал он. - Со всем цивилизованным миром. Хочешь обратно за "железный занавес"?
- Не стоит пугать ежа голой жопой, - сказал карлик. - Думаю, что мы только выиграем, если этот "занавес" опустится.
- Игра слов и пустая бравада, не более того, - сказал он. - Ты же не знаешь, куда и, главное, как идти дальше. Ты - хороший полицейский, это твой предел.
- Кто, если не я, - сказал карлик. - Выбора нет. Я же не самоубийца.
3
Как звали этого дурачка, который взлетел на соломенных крыльях над Кремлем? Агапка, Захарка, Артамошка? Я читал у Сигизмунда Герберштейна, слух по Москве прокатился накануне, народу утром собралось на Красной площади тьма-тьмущая. Ждали выхода царя. Царь вышел, позвал смельчака, переговорил накоротке, царю вынесли кресло, он сел и велел бабам не голосить.
Патриарх подошёл к царю, попросил остановить смертоубийство.
- Он так сам решил, - громко сказал Иван Васильевич. - Как решил, так и будет, на то он и тварь мыслящая.
2
На ковре-вертолёте вдоль по радуге, я лечу, а вы ползёте, дураки вы, дураки. Какие странные мысли приходят в голову. А будут ли мыть мостовую? Булыжник бордовый, а кровь красная - почти незаметно. Юлька никогда не любила делать уборку, родители уезжали летом на дачу, я брал швабру и ведро с водой и намывал квартиру. Она приходила из института и говорила мне: "Как мне повезло с мужем".
"Как интересно устроена природа, - восторгается мать. - Папа брюнет, мама брюнет, а у мальчика локоны прямо золотые".
"Потемнеют, - смеются подружки. - Если, конечно, не от соседа".
"Не от соседа", - улыбается мать.
Извини, мама, что так вышло.
Я хотел написать стихотворение. Жаль, забыл о чём.
1
- Тело сильно изуродовано, в таком виде хоронить нельзя.
- Вы говорили с патологоанатомами?
- Говорил. Говорят, мало что можно сделать.
- Сообщим в прессе, что пропал без вести. Убил жену и скрылся в неизвестном направлении. Ищем. Обязательно найдём.
- Тупо. Не поверят.
- Тупо. Не поверят. Но у нас всегда всё тупо. Так что не привыкать.
Римлянин эпохи упадка
Он сидел на скамейке около остановки 531 маршрутки и пил из горлышка виски. На нем был зелёного цвета дождевик, зелёные же шорты и коричневые резиновые сапоги.
Стояла немыслимая июльская жара, два дня назад я отправил жену и дочку на море, и в этот законный субботний выходной с чувством честно исполнившего свой долг семьянина отправился бродяжничать.
Я бросил в пакет несколько бутербродов, бутылку кока-колы, сигареты и поехал в Пахру. В тамошних местах, когда дочка была маленькой, мы снимали на лето дачу. Местность была дивная, леса, чистенькие озерца, и у меня, слава богам, прорва времени до начала рабочей недели.
"Может, красотку какую подцеплю! - сладострастно думал я. Полупустой микроавтобус бойко летел по трассе. - Свобода! Надо слегка отдохнуть от семейной жизни!"
Я вышел из маршрутки и увидел это чудо в дождевике. Оно отхлебнуло виски и громко рыгнуло.
"Ну, касатик! - подумал я. - Сейчас тебя загребут стражи правопорядка".
- Вы немец?
Я оглянулся по сторонам. Кроме этого - в зелёном, на остановке не было ни души. Следовательно, и вопрос задал тоже он.
- Я из Антарктиды! - надменно произнес я и уже собрался переходить на другую сторону трассы.
- Я тоже так отвечал. Когда в арабских странах попрошайки доставали с этим своим: "Wey from you? Wey from you?" С одним небольшим исключением. В моём голосе не было надменности. Я, в принципе, не националист. Чего, гондурасам тоже на хлеб зарабатывать надо. Кстати, дрябнуть не хотите? - он покачал рукой бутылку виски. - Натуральный "Malt".
"Отчего бы и не дрябнуть, - подумал я. - Виски в жару тонизирует".
Он будто прочитал мои мысли: "Лучше тонизирует ром. Но я, выходя из дома, перепутал бутылки. Слеповат, знаете ли, стал".
Неизвестно откуда он извлек чистый пластиковый стаканчик.
- Не замерзли? - я посмотрел на его резиновые сапоги.
- Александр Васильич Суворов говорил: держи ноги в тепле, а голову в хладе. Я старику доверяю. Ну, со свиданьицем! Николай!
- Владимир, - представился я, и мы чокнулись.
- Не закусываю, - сказал Николай. - Пищевод должен принимать продукт в его изначальной чистоте. Я за раздельное питание: пойло отдельно, жратва отдельно.
- Военный? - спросил я.
- Бездельник, - серьезно ответил Николай.
- Хорошая и нужная профессия! - сказал я.
- Архитрудная! - без тени иронии продолжил Николай. - Я так устаю. Вот и приходится расслабляться. Накатим?
- Ну, за бездельников это святое! - сказал я и мы выпили.
- А живёшь-то на что?
- Ворую понемногу, - бесхитростно сообщил Николай. - Да мне и надо всего ничего: виски, ром, кальвадос хорош осеннею порою, когда суставы ломает. Ну, там колбаски, хлебушка, икорки иногда. Добработнице платить надо, чтобы убиралась и стирала. В общем, всё предельно скромно и незатейливо.
- Да уж, действительно. Ещё такой сущий пустяк, на яхте иногда прокатится по океану.
- Нет. У меня "морская болезнь". Качку не переношу.
У меня слегка затуманило в голове, то ли от выпитого виски, то ли этого бредового разговора.
- Ларьки грабишь?
- Нет, банки.
- А почему не церкви?
- Отбирать надо то, что мешает людям жить. А это деньги. А деньги - в банках.
- Мне деньги не мешают, - сказал я. - Наоборот, даже очень нужны.
- Тебе нужны, другим нет. Я же немного ворую. Кому очень надо, тому останется.
- Понятно! - сказал я. - Выпить ещё есть?
Мы чокнулись.
- А церкви не грабишь, потому что бога боишься?
- Нет, не боюсь. Но он сильнее. Зачем карабкаться по лестнице, которая всё равно рушится вниз. Не люблю я эти теологические разговоры. Теология - мертвая наука. - Николай поставил пустую бутылку на землю. - Ты пить ещё будешь?
- Буду! - сказал я. Потенциальная красотка махнула крылом и исчезла за горизонтом. - Где тут магазин?
- Пошли ко мне домой, - предложил Николай. - У меня лучше, чем в магазине.
"Вроде не гомик", - подумал я и сказал. - Пошли. Далеко до твоего дома?
- Четыре километра триста шестьдесят два метра. Если по прямой через лес. Если по объездной дороге, четыре километра девятьсот пятьдесят четыре метра.
- Откуда такая точность? - удивился я.
- Чтобы сродниться с землей, её надо мерять шагами. Пошли, выпить охота.
Дом был огромный, четыре этажа, массивное крыльцо с псевдоантичными колоннами, украшенными резьбой, напоминающей то ли арабскую, то ли еврейскую вязь.
- Санскрит, - сказал Николай. - Сам изречения вырезаю, когда не пью.
Одна из колонн действительно была не завершена.
- Пойдем, парк покажу! - Николай решил проявить гостеприимство.
Территория вокруг дома, соток пятьдесят по моим прикидкам, была окружена двухметровым забором и невпопад засажена фруктовыми деревьями. Лужайки между деревьями, правда, были аккуратно подстрижены.
- Я тут английский парк хотел разбить, - сказал Николай. - Но садовод из меня никудышный. Бросил на полдороге. Но траву стригу.
- Когда не пью! - сказал я.
- Нет, - сказал Николай. - В этом деле регулярность нужна, а то зарастёт, трактором не выдерешь. Моджахедов зову, - он показал на видневшийся невдалеке коттеджный поселок. - Две тысячи и всё в ажуре.
Мы вошли в дом. И кухня, и комнаты были чистенькие, я бы даже сказал, вылизанные, во всяком случае, на первом этаже. Образцовый порядок нарушали только там и сям разбросанные книги.
- Ты что, писатель? - начал догадываться я.
- Нет. Читатель. Писателей сейчас пруд пруди, - сказал Николай. - А кто их читать будет? Вот я и читаю. Садись в кресло в каминной комнате. - Он показал направление и нырнул вниз, видимо, в подвал.
По дороге я протрезвел и теперь терзался запоздалым раскаянием: "Чёрт меня занёс к этому чудику! Сейчас бы лежал на берегу озерца, грел бока, может девчонки какие прискакали бы от жары спасаться!"
Николай появился передо мной с ящиком, заполненным разномастными бутылками:
- Что будем пить?
- Раз уж начали с виски, давай и продолжать, - сказал я. - У меня тут в пакете бутерброды есть. Будешь?
- Попозжа! - сказал Николай. - Алкоголь вещь калорийная. Курево есть и слава богу.
Мы выпили.
- Чем занимаешься? - спросил Николай.
- В строительной фирме работаю. Инженер по эксплуатации подъёмных агрегатов.
- Хорошее дело, - сказал Николай. - Но гиблое.
- Это почему гиблое? На наших объектах никто не погибал.
- Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, - сказал Николай. - Это вопрос времени. Современные строители не знают, как строить, и поэтому здания рушатся с завидной регулярностью. Накатили?
Вообще, я пьянку хорошо переношу, всё-таки профессиональный строитель, но в данном случае меня развезло. "Жара действует!" - подумал я.
- Слушай, ты не прав! - сказал я, четко понимая, что мысли в моей голове несутся быстрее, чем плохо поворачивающийся язык. - Я вот окончил строительный институт, не с отличием, конечно, но своё дело знаю.
- Дело ты знаешь, - мирно сказал Николай. - А как строить, нет.
- Ну, расскажи мне, как надо строить. - Я начал заводиться: "Валить отсюда надо, а то, чувствую, мордобоем дело закончится".
Николай сделал большой глоток, поудобнее устроился в кресле и пояснил:
- Любое строительство начинается с жертвоприношения.
- Чего?! - алкоголь подействовал неожиданным образом и я начал хохотать, как умалишённый. - Таджика зарезать и в фундамент положить? Или лучше директора фирмы?
- Я говорю о жертве духа, - невозмутимо сказал Николай.
- О-о-о! Может тебе харэ сегодня пить?