И вот он оказался в самой гуще народа. Все кричали наперебой - благодарили Никсона. Одни желали здоровья ему, другие мудрости и оптимизма, третьи пытались ему задать тот или иной острый вопрос, впрочем вряд ли рассчитывая на вдумчивый ответ, потому что Никсон, это было для всех очевидно, не говорил по-русски. Переводчик находился в растерянности, он не знал, что переводить Никсону и кого. А Ричард Никсон стоял, улыбался, и улыбка его была простой, человечной, а вовсе не той, которую - "чи-и-из!" - принято называть американской.
Попросили автограф. Кто-то протянул листовку Никсону, и он ее подписал. И тут со всех сторон десятки рук стали протягивать листовки, листовки, и он всем подписывал, Никсон! Всем!
Я был потрясен. Что подписывал бывший президент Соединенных Штатов Америки! Я не знал, что и подумать!.. Он ставил подписи - под
"Да здравствует СССР!"
"Долой оккупационное правительство!"
"Борьку Ельцина под суд!"
"Демократов к ответу!"
"Верни народу его сбережения, премьер-недоучка!".
У меня не было ни одной листовки, к этому моменту я уже все раздал, ни одной, кроме призыва прийти 17 марта на большой антиправительственный сбор, посвященный третьей годовщине референдума о единстве страны. Я протянул ее Никсону и сказал:
- And for me, please, mister Nikson.
Наши глаза встретились. Долгий, живой, выразительный взгляд… Еще мгновение - и я поверю в невероятное: неужели он вспомнил тот далекий 72-й и толпу как бы встречающих, в которой был среди прочих и я, молодой и в цивильной одежде. Или Никсон почувствовал вдруг, что перед ним стоит человек, который знал о нем когда-то так много, как не знал он сам о себе. Особенно в дни Уотергейта?.. Нет, конечно, не так. Мог ли догадываться он, экс-президент США, о тогдашней деятельности Е. В. Ковалевой? И что он знал обо мне вообще? Ничего. И мне было жалко этого старика. Я сказал:
- Let’s believe in future.
Что-то он понял, не мог не понять.
Он отвел глаза и твердой рукой оставил на листовке автограф.
Через минуту Ричард Никсон уехал. Взбудораженные, мы долго еще не могли разойтись. Я себя ощущал опять молодым. С новой силой надпочечники мои вырабатывали андрогены, и кровь была горяча. И хотелось работать, как прежде.
Он покинул нашу страну, так и не поговорив с президентом.
Он говорил с нами.
Прощайте, мистер Никсон!
Через несколько дней Ричард Никсон скончался.
Глава шестая
Среди нас - провокатор. - Мои подозрения. - Меня обвиняют. - Моя апология самого себя. - Нашим исследованиям приходит конец
Но вернемся в май 72-го.
Итак, у нас произошло ЧП.
К Никсону оно имело то отношение, что было приурочено к его визиту. Не более. Но и не менее. Лучшего момента для провокации придумать было невозможно.
Кто-то - кто, так и осталось неустановленным - написал гнусный донос на сотрудников нашего подразделения и отправил его по каналам обычной почтовой связи в адрес ни много ни мало председателя комитета. В этом отвратительном доносе клеветнически утверждалось, что в структурах, вверенных его руководству, успешно функционирует публичный дом, будто бы специально организованный группой кадровых офицеров для утоления своей похоти. Давались характеристики по персоналиям. Я видел этот гадкий документ. Применительно ко мне неизвестный доброжелатель употребил слово "похоть" с эпитетом "необузданная". Также назывались имена, как было сказано, "представительниц древнейшей профессии", якобы нами некогда совращенных, от которых, по утверждению анонимщика, мы требовали в первую очередь "артистизма". То есть "слышал звон, но не знаю, где он", должен был подумать посвященный в суть дела читатель этого мерзкого сочинения. Вот что составляло суть провокации. Давалось понять, что звон действительно идет и это лишь первый его отголосок.
Можно представить, какое впечатление произвело письмо на Руководство Программы, уместно добавить: сверхсекретной программы!
Если автор был идиотом, почему идиоты осведомлены о деталях сверхсекретных исследований? Но идиотом он не был, здесь был тонкий расчет, автор наш - кто-то из своих, и цель провокации - заблокировать эксперименты.
На некоторое время Отдел погрузился в атмосферу невыносимой подозрительности. Многие подозревали многих.
Лично я грешил против В. Ю. Волкова. На мой взгляд, он, как монополист исключительного дара, каковым являлся дар Е. В. Ковалевой, был менее других заинтересован в успехе наших исследований. Позже, когда Елена Викторовна стала моей женой, мы эту деликатную тему обсуждали с ней неоднократно - она всегда защищала своего покойного мужа, нередко аргументированно, но чаще посредством эмоций. Как бы там ни было, я ей поверил и отказался от своих уже никчемных подозрений. Хотя теперь, по прошествии лет, бывает снова нет-нет и подумаю: а не потому ли не нашли виноватого, что гибель В. Ю. Волкова через несколько дней после описываемых событий сделала расследование в принципе бесперспективным?
Но, повторяю, я никого не хочу обвинять. У меня нет никаких доказательств. Это просто вопрос. Можно, если угодно, с тремя вопросительными знаками!
Я ведь тоже побывал в числе подозреваемых.
Да, да, смешно сказать - я! я! - был подозреваем в совершении этой омерзительной гнусности!
Не сказать об этом с моей стороны выглядело бы необъективным. Потому говорю.
И чьих же, спросят меня, подозрений я стал объектом, мишенью?
Главного нашего психолога - вот чьих!
Как же тут не задуматься о причинах неплодотворности экспериментов? Что же еще ожидать от исследований с таким психологическим обеспечением? Как смотреть в глаза мультиоргазмической партнерши, когда группа психологической поддержки вот-вот внушит тебе, - не о себе говорю, но все-таки, - вот-вот внушит половое расстройство, того гляди зазомбирует?
Сей знаток человеческих душ строил свои подозрения по двум пунктам.
Первое. Я, видите ли, большой любитель докладных.
Второе. Мне, знаете ли, присущ скрытый эксгибиционизм. Я склонен, оказывается, к демонстрации своих интимных и будто бы примитивных переживаний, а также к публичным самовыражениям, что якобы еще и сочетается у меня с тайной неприязнью ко всему, способному что-либо прикрывать, накрывать, укрывать - к одеждам, театральным занавесам, режимным предписаниям блюсти секретность.
Полный маразм!
На первый пункт я отвечал докладной. По второму пришлось пройти тестирование, он же сам и обрабатывал. Результаты до моего сведения доведены не были, но от меня все же отстали. Оно и понятно, специалисты просто так на дороге не валяются. Но как трудно, как невыносимо тяжело работать в атмосфере всеобщей подозрительности!
С ускоряющимся замедлением затормаживались наши исследования. Это стало очевидно всем, особенно теперь, когда Руководство Программы обратило на нас пристальный взор. Проверки следовали одна за другой и лишь усугубляли состояние общей нервозности. Двое из восьми исполнителей обнаружили полную недееспособность. Объекты расхолаживались, у них начинались досадные сбои. Усвоенное за последние месяцы быстро утрачивалось, и наступала полоса затяжных простоев.
Провокатор добился, чего хотел: уникальные исследования надежно блокировались. Осталось подводить итоги.
Что ж, они не были утешительными. Нет, в области общей сексологии был совершен невероятный рывок - это бесспорно, - но с позиции задач, поставленных Руководством Программы, наши эксперименты оказались безрезультатными. Е. В. Ковалева по-прежнему оставалась уникумом.
Вот почему тяжелейшая депрессия, поразившая Е. В. Ковалеву после неожиданной гибели ее мужа, была воспринята нами как общая катастрофа.
Глава седьмая
Несвоевременность выхода из игры Е. В. Ковалевой. - Китайский фактор. - Тревожная ситуация в Южной Америке. - Подарок Л. И. Брежневу, или Пиррова победа. - Величина преимущества: один голос
Чтобы понять всю остроту проблемы, следует сказать несколько слов о международном положении, на фоне которого протекала депрессия Е. В. Ковалевой.
Приоритетным направлением нашей внешней политики оставался Вьетнам. И здесь - не без помощи Е. В. Ковалевой - наша дипломатия во многом преуспела. Война прекращалась. И хотя еще в декабре американцы возобновили бомбардировки наземных коммуникаций Северного Вьетнама, а в Южный Вьетнам продолжали поставлять военную технику для враждебного нам режима, мы уже достаточно хорошо представляли, чем это все кончится в самое ближайшее время.
Большую тревогу вызывало продолжающееся сближение США с Китаем, а также практически нами не исследованное сближение Китая с Японией, резко ускорившееся после гибели В. Ю. Волкова. Уже в сентябре премьер-министр Японии К. Танака побывал в Пекине и был принят Мао Цзэдуном. Объявлялось о прекращении состояния войны между Японией и Китаем и об установлении дипломатических отношений. В конце осени в Японию устремились одна за другой китайские делегации, нашим Отделом, к сожалению, неконтролируемые.
Испытания на полигоне в Западном Китае ядерного оружия, тем более в атмосфере, одинаково беспокоило как нас, так и американцев. Симптоматичен отказ китайцев подписать соответствующий протокол к Договору о запрещении ядерного оружия в Латинской Америке.
Между прочим, именно в Латинской Америке нашим агентам влияния с гибелью мужа Е. В. Ковалевой приходилось труднее всего. В Уругвае, например, усиливались репрессии против оппозиционных группировок в соответствии с так называемым законом о государственной безопасности и общественном влиянии, по символическому совпадению вступившим в силу в день похорон В. Ю. Волкова. Помню, как в сентябре я выступал перед коллегами с небольшим, но емким сообщением (в рамках еженедельных политинформаций) об усилении цензуры печати в Бразилии. Казалось бы, мелочь? Как посмотреть! На бразильскую гласность мы возлагали надежды…
Но наибольшие неприятности ждали нас в Чили. Внутриполитическая обстановка в этой прихотливо вытянутой вдоль автострады страны (или, могли бы сказать, вдоль безумно длинной железной дороги) обострялась с каждой неделей. Двадцатипятидневная забастовка владельцев грузовых автомобилей при такой причудливой географии не могла не поставить экономику государства на грань краха. Что было, то было. В большинстве провинций вводилось чрезвычайное положение и власть передавалась военным. Пока еще армия была на стороне президента Сальвадора Альенде и правительства народного единства, но ситуация менялась к худшему. Дело шло к государственному перевороту.
Слабым утешением могло послужить нам завершение выпуска вторым изданием полного собрания сочинений В. И. Ленина в Аргентине - такого рода событиям тогда придавалось большое значение.
В день 65-летия Октябрьской революции Ричард Никсон тоже приподнес подарок Л. И. Брежневу - 7 ноября вновь победил у себя на выборах. Пиррова победа! Пиррова - если взглянуть на нее в перспективе угрозы импичмента, в общих чертах успевшей обнаружиться через Е. В. Ковалеву, как следует из протоколов, еще весной 1972 года. Увы, эта важнейшая тема оставалась непроработанной вплоть до июня 1973-го, пока наконец я не взялся за дело.
Что же касается Ближнего Востока, то тут наша деятельность начинала пробуксовывать, и особенно заметно по мере усиления активности американцев. Радикальное осуждение Израиля на 27-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН справедливо считать следствием лишь давнишних наработок Елены Викторовны.
Два слова о ФРГ. Стабильностью ситуация там не отличалась. Договор с нами их бундестаг ратифицировал с перевесом только в один голос. Восточная политика канцлера Вилли Брандта находилась под постоянной угрозой, и наш человек в его окружении с выходом Е. В. из игры начинал проявлять заметные признаки беспокойства.
Глава восьмая
Истоки одного заблуждения. - Постановка проблемы. - Изделие № 2. - Забавный анекдот из моей жизни. - Монография американских исследователей. - Секс был!
… И все-таки:
"А был ли в нашем государстве в прежнее время секс?" - нередко спрашивают меня буквально на каждом моем выступлении. О, узнаю, узнаю этот до боли знакомый лукавый, озорной огонек в дерзком взгляде очередной представительницы всегда сомневающейся молодежи!
"Был, - отвечаю я откровенно, с твердым желанием рассеять сомнения юных. - Был и какой!"
А ведь верят, что не было, по-прежнему верят!.. Кому?!
"У нас нет секса", - вспоминается им.
Да. Не спорю, эта тяжелая, неуклюжая фраза безответственно встала однажды в гордую позу фразы крылатой и у всех была на слуху. Но кто же автор перла сего? Государственный муж? Ответственный партийный работник? Главный сексолог страны? Как бы не так! Я отвечу тем, кто не знает. Домохозяйка.
Позволю себе еще одно отступление. Слишком важен вопрос. Ему посвящаю главу.
Итак, простодушная домохозяйка, вектором демократических перемен и достаточно случайным образом занесенная в прямой эфир популярной в то время телепрограммы (при Горбачеве). И не просто телепрограммы, а телемоста, то есть как бы моста с другим континентом, избирательно представленным небольшой группой жителей США, приглашенных в их местную телевизионную студию!
Американцы спросили:
- А как у вас с сексом? (В переводе три с в ущерб стилю свистят, к сожалению. Не виноват.)
И перед лицом обоих полушарий, причем от лица части нашего полушария, простодушная домохозяйка ответила смело:
- У нас нет секса.
"У нас нет секса!" - подхватили газеты, предаваясь глумливо сарказмам.
Будто мы не нормальны.
"Есть или нет?" - предлагали дискуссии тему.
Начиналась эпоха так называемой гласности, и символом ее был Горбачев. Обнажались проблемы.
О том, что у нас есть (и чего, кстати, нету у них), я, как понимает непредубежденный читатель, знал - и знал основательно, во всяком случае, лучше других. Пока газетные борзописцы резвились на поприще поверхностной фельетонистики, я, будучи практиком и знатоком порядка вещей, невольно прозревал самую суть нашей общей проблемы, и странно, что о ней, о сути проблемы, до сих пор никто не писал.
Пробел должен быть ликвидирован, и кем, как не мной?
Приступаю.
Так вот.
Засекретить тему "секс" у правительства, позволю себе заявление, было еще больше основательных причин, чем, допустим, тему "новый стратегический бомбардировщик". Ибо именно по этому, по секс-направлению, в безобидном лице Е. В. Ковалевой мы имели прорыв, грандиозный прорыв (…и в моем лице, добавлю я в скобках)!
С обретением Е. В. Ковалевой употребление "секса" в открытой печати было сведено к минимуму, оргазм, тем более женский, практически засекречен. Сознаюсь, мы даже делали вид, что у нас не бывает месячных. Этакий блеф…
Откровенно говоря, мы перестраховывались. У нас все было, и читателям хотя бы первых глав Моих Воспоминаний доказывать это не надо! Но я углубляю тему. Было лучше, чем у других, больше, чем у других. У нас была Е. В. Ковалева!
Молодежь не поверит мне, и тем не менее я говорю: все - все! - что даже в быту относилось к области секса, непременно просвечивалось откуда-то изнутри невидимыми лучами внутренней конспирологии. Знаете ли вы, что обыкновенный презерватив, к примеру, вынужденно именовался изделием № 2 и под таким обезличенным псевдонимом ненавязчиво искал свой замысловатый путь к потребителю? Аптечные прейскуранты, чудом уцелевшие в круговерти истории, еще ждут взыскующих правды своих рудокопов.
Помню, однажды на совещании у генерала в присутствии членов Государственной Комиссии мною была допущена весьма характерная оговорка. Я выступал с ежемесячным отчетом и вместо "секреторная деятельность моей простаты" произнес забавную вещь:
- Секретная деятельность моей простаты… - Запнулся. Секунду молчу. Продолжаю доклад.
Читатель будет смеяться, но никто и бровью тогда не повел. Мою оплошность попросту не заметили! Таков анекдот…
Меня спросят: а каково лично мое отношение к описанной мной атмосфере? Как относились вы, исполнители, профи, к тому, о чем говорится? Отвечу: с терпимостью. Необходимость принципиальных позиций по указанным пунктам в целом была доступна моему пониманию, но перегибы я не приветствовал. Помню, как, будучи еще практикантом, воодушевляясь донельзя, штудировал я основательный труд Вильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон "Половые реакции человека". Сексологи знают, о чем говорю. Перевод монографии, изданный у нас ничтожным в числовом выражении спецтиражом с обязательным грифом "Совершенно секретно", я, как начинающий специалист, получал под расписку в отведенной для чтения тесной каморке. Вентиляции нет, опечатаны окна, дверь закрыта на ключ… Льет настольная лампа свет на страницы, и в каждое слово и зорко и жадно въедается мой вопрошающий взгляд. Равномерно колеблясь между практикой и теорией, я, мечтающий о просторе, боялся подумать тогда, что выберу скоро и ту и другую. В тесной читальне сердце жаждало широты. Я понимал: подобных исследований наука доселе не знала. 510 брачных пар, а если умножить на два - 1020 возможных оргазмов, пускай не все состоялись, далеко не все, но даже без учета эксцессов - это ль не цифра?! И каждый детально изучен! Каков материал! Но я отвлекаюсь… Отвлекся.
Напомню, о чем говорю. О секретности. Разве не казус? - Фундаментальный труд свой Вильям и Вирджиния сумели издать в США еще до чехословацких событий - в 1966 году, если быть точным, - но что особенно важно: совершенно открыто! Повторяю: открыто! Отчего же у нас он был засекречен?
Ответ.
Считалось недопустимым привлекать внимание традиционных противников наших к нашему интересу к предмету их интереса.
Перечитай, читатель, последнюю фразу, и многое станет понятно тебе.