До полного счастья - тебе - не хватает…
Да, не хватает.
Если есть в природе "полное счастье", то не "полное" - счастье ли это?
Но я счастлива, счастлива, счастлива!
На "четверочку".
Через час-другой, максимум третий,
его будущая супруга
сделается наконец вдовой,
ибо Волков Владимир Юрьевич,
в эту ночь снедаемый необузданным любопытством
относительно собственной
и, как теперь мы заметим, незавидной судьбы,
непременно скончается,
то есть умрет,
в нарушение всех графиков и инструкций
в несанкционированных объятиях
Е. В. Ковалевой.
Последнюю страницу очередной, далеко еще не последней главы нашей необыкновенной истории можем справедливо считать перевернутой.
Часть вторая
М. Подпругин
Мои мемуары
Интеллект и либидо - гремучая смесь.
М. П-н
Глава первая
Мои принципиальные расхождения с покойным мужем Е. В. Ковалевой. - Его монополизм. - Ответ воображаемым оппонентам. - Похороны мужа Е. В. Ковалевой. - Признаки катастрофы
Мы не были друзьями с В. Ю. Волковым. У нас были, особенно в последний год его жизни, довольно напряженные отношения. В то время я еще не получил допуск к основному фонду фонограмм, но и по записям неинформационных выкриков Е. В. Ковалевой, которые мне приходилось по долгу службы систематизировать, я иногда легко улавливал признаки недобросовестности ее партнера, не сказать сильнее - халатности. На дружеские замечания В. Ю. Волков реагировал крайне болезненно, говорил мне, что я вмешиваюсь не в свое дело, превышаю компетенцию и т. п. Он сам провоцировал меня обращаться к начальству: "Пиши докладную!" - а когда я и вправду писал, не стеснялся угрожать мне за мою приверженность истине самым банальным и нелицеприятным применением своей физической силы, притом что моей она уступала значительно. Грубость и дерзость овладевали его существом с каждым новым кварталом все больше и больше. Советов он не терпел, не выносил критики. У него прогрессировала "звездная болезнь". Он вообразил себя незаменимой личностью. Высокомерие его по отношению к товарищам по работе достигало угрожающего объема.
Став монополистом исключительного дара Е. В. Ковалевой, он ощущал себя хозяином положения. Барином. Сеньором. Банкиром! Он как будто забыл, что за его спиной стоит огромный коллектив, за спиной которого, в свою очередь, - гигантская общность людей, больше, чем общность, - все человечество с его роковой разобщенностью, - как бы мы не относились к фразеологии тех удивительных лет! - ибо лежала на наших плечах нами востребованная ответственность.
Он должен был помнить, с кем он живет и за что отвечает!
Мне могут возразить, сказать, что я предубежден. Скажут: он выполнил свой долг честно и работа его отмечена по достоинству посмертной наградой. Скажут: он более трех лет был единственным инспиратором при Е. В. Ковалевой. Объем полученной через нее информации, скажут, слишком велик, чтобы быть незамеченным, а важность слишком важна, чтобы не быть уважаемой. Пусть говорят. Говорите! Но вслушайтесь в свои слова. Есть ли в них смысл? Или хотя бы порядок? Допускаю, что есть. Пусть будет так. Все верно. Я не намерен умалять ничьих заслуг или ставить под сомнение справедливость наград, тем более посмертных. Нет! Я воздаю должное заслугам его и соответственно его светлой памяти. Вряд ли найдется сегодня кто-нибудь другой, кто лучше меня знает Е. В. Ковалеву, а потому я имею моральное право прямо сказать: кому много дано, с того и много спрашивается! К сожалению, должен констатировать, что В. Ю. Волков не сумел реализовать полностью ему отвечающий потенциал.
Не хочу каламбурить, но, пользуясь мягкотелостью жены, он больше думал о теле, чем о деле. Здесь даже трудно установить, кто кому потакал. Меня удивляла позиция Руководства, закрывающего глаза на очевидное. Мы все небезгрешны, и я, может быть, больше многих, но ведь тут - тут случай особый, надбытовой. Они сознательно нарушали график, а вместе с ним и дисциплину половых отправлений. Несанкционированные и самодеятельные, те лишь вели неизбежно к трагедии.
На похоронах я не был. Был в Евпатории (о чем ниже). Тягостное впечатление, рассказывают, оставила гражданская панихида. Говорили все как-то невпопад, сбивчиво - на мой взгляд, оттого что избегали ключевых терминов, определявших деликатный характер деятельности покойного.
Несмотря на то что за вдовой наблюдала группа психологов, с ней произошел припадок. Она упала на гроб и забилась в истерике. Этого никто не ожидал, те же психологи накануне прогнозировали относительно умеренную поглощенность образом умершего. Приводили в чувство с трудом. Она не позволяла сделать себе укол, отказывалась от медикаментозного вмешательства и даже выбила, говорят, стакан живительной воды из рук подносившего. Яростная враждебность Е. В. Ковалевой к окружающим всех озадачила. Никто не знал, как такой факт отразится на ее исключительном даре. И будет ли в принципе исключительный дар Е. В. Ковалевой достоянием государства. Представитель правительства уехал сильно расстроенный, так и не выразив своих соболезнований. На генерале, говорят, лица не было. Черная полоса наступала зримо, отчетливо. Перспективы пугали. Было смешно думать на тех похоронах о преемнике. Никто обо мне и не думал.
Когда через несколько месяцев, почти год, я по поручению Руководства Программы выводил Е. В. Ковалеву, спасая общее дело, из глубокой долгосрочной депрессии, меня поразила необычно тяжелая клиника горя этой незаурядной, но, скажу честно, нередко и безалаберной женщины.
Но прежде я должен рассказать о себе самом и о моей работе в Отделе - в более для него счастливое время.
Глава вторая
Некоторые особенности моего организма. - Мое семейное положение. - Мой идеал женщины. - Особое собеседование со мной в июне 1971 года. - Я подвергаюсь проверке. - Ее счастливый итог
За год до волковской трагедии в моей жизни произошло знаменательное событие - из рафинированных теоретиков Отдела я перешел в разряд лиц практикующих. Это означало признание моих объективных качеств, благодарю судьбу - своевременное.
Что же я собой представлял?
Был молод, абсолютно здоров, уверен в собственных силах. Обладал незаурядной мышечной системой и жгучим, по оценке заинтересованных лиц, отмечавшим также мой темперамент взглядом. Моя спортивная внешность никого не обманывала. Сон у меня был образцовый, моторика - отменная. Брился я дважды в день - утром и перед сном, и моя широкая грудь была изрядно волосатой. (Однако почему же в прошедшем времени? Была и осталась!)
Ради объективности следовало бы все-таки признать за собой что-нибудь характерно ущербное - близорукость, гнилые зубы, заикание, - но при всем моем уважении к читателю я не могу припомнить у себя ни одного физического недостатка; не считать же таковым несколько короткие по сравнению с туловищем ноги, что мною самим до сих пор воспринимается как крайне благоприятный признак (подробности позже) и чему обязано мое крепко сколоченное, слегка коренастое тело, опять же по отзывам заинтересованных лиц, некоторым "своеобразием" и (прошу прощения за чужой лексикон) "шармом". Я по-мужски не кокетлив и никого не намерен смущать подробностями, но без них невозможно представить мою необычную роль в реализации самых смелых проектов по Программе Отдела.
Итак, скажем прямо, в любовных схватках я не знал поражений, но в семейной жизни, увы, потерпел неудачу. Мою жену звали Лариса. Она была, по общему мнению, тоже красива и, что мне особенно импонировало, умна, но притом никак не могла простить человеческой природе некоторых простых вещей и в первую очередь известное стремление мужчин к полигамии. К тому же мы не сходились характерами и еще более темпераментами. Она походила на скандинавку, тогда как мой идеал, убеждаюсь со временем, - африканка, идеал, должен признаться, до сих пор мною не познанный.
Как бы то ни было, я хочу воспользоваться случаем и принести моей бывшей супруге благодарность за понимание ситуации в целом и, в частности, за то (хотя это и не пригодилось), что вопреки желанию ее родителей она добросовестно не потребовала от меня формального развода, чтобы не повредить моей предполагаемой карьере. Там, где я работал, относились в те годы чрезмерно трепетно к так называемому моральному облику кадров.
Мы жили порознь, довольствуясь каждый своей собственной личной жизнью.
В июне 1971 года, сразу после лиссабонской сессии НАТО, меня вызывают на собеседование. Сначала разговор идет о конкретных результатах моих непосредственных исследований - я обрабатывал нехарактерные оргазмические флуктуации в неинформативном поле Е. В. Ковалевой по фонограммам неосновного фонда, - но скоро убеждаюсь, что не это интересует опрашивающих. Моя частная жизнь - вот что составляет предмет их любопытства. Осведомленность Руководства Программы в этой области меня поражает. Им известно обо мне все, буквально все. Ну, например, особенности моих невинных приключений в Новосибирске, где я гостил полторы недели у длинноногой племянницы моего университетского преподавателя тогда еще обязательного для всех исторического материализма и ее смешливой подружки из местного пединститута. "А как же ваша жена?" - спрашивает полковник М. Л. Бойко, нахмурив для наглядности брови. Вопрос риторический, он осведомлен и без моих ответов. Тем не менее я все признаю и во всем признаюсь, объясняя характер моих поступков высоким уровнем моей половой конституции. Иными словами, объективным фактором; и мне кажется, субъективно они меня понимают.
Удивительнее всего, что именно технические детали в наивысшей степени интересовали комиссию. Подробности и нюансы: продолжительность, количество фрикций, возможность пролонгации… на столе лежала - я заметил ее издалека - персональная карта моего последнего (январского) медобследования, с четко обозначенной морфограммой. Разговор был затеян со мной неспроста, я чувствовал это со всей очевидностью.
Особенно запомнился один эпизод, до крайности мне тогда показавшийся странным.
- А не знаете ли вы Надежду Емельяновну из канцелярии? - спросил меня полковник Б. Б. Шумилин.
Но кто же не знал у нас Надежды Емельяновны? Ее знали все. Надежда Емельяновна была притчей во языцех.
- Можете не отвечать, но скажите, пожалуйста, как мужчина мужчинам, вот если бы взять Надежду Емельяновну и этак ей как-нибудь да и впендюрить - вы бы смогли?
Помню, как тикали практически бесшумные часы на руке генерала, подарок известной швейцарской фирмы в пору его посещения Берна в составе правительственной делегации - такая была тишина в кабинете. Слух у меня идеальный, интуиция - тонкая. Надо знать Надежду Емельяновну, чтобы понять всю каверзность поставленного вопроса. Но и кто спрашивал? Слово "впендюрить", жаргонное, низовое, - я нарочно сейчас уточнил еще раз его значение по словарю, - слово "впендюрить" произнес не кто-нибудь, а записной интеллигент, знаток мировой литературы, каким мы знали полковника Б. Б. Шумилина в нашем Отделе, - любитель непростой поэзии полуопального тогда А. А. Вознесенского и уже в те годы ценитель почти запрещенного за пределами этого здания творчества В. В. Набокова, эмигрантского автора целого ряда замечательных книг, из числа сочинений которого лично мне больше других по душе малоизвестная драма "Изобретение Вальса" - ее постановку уже в годы горбачевской гласности по стечению обстоятельств я увидел в одном из московских театров. Сложный, умный и высококультурный писатель!
Я понял, меня испытывают.
- А что, разве надо? - спросил я уклончиво, но уверенно.
- Нет, нет, - смутился полковник в мгновение ока. - Наоборот! Ни в коем случае!.. Нет! Вопрос о ваших возможностях… Только!
- По влечению - никогда, - ответил я честно, - но ради дела - пожалуйста.
Мой ответ им понравился.
Это необычное собеседование завершилось тем же, чем завершается любое себя уважающее собрание, - оргвыводами. Генерал, до сих пор не выдавший ни одним вопросом своей заинтересованности, но все-таки под конец разговора начинающий явственно обнаруживать на лице недвусмысленные признаки улыбки удовлетворения, вдруг попросил полковника М. Л. Бойко объявить, как он доброжелательно выразился, вердикт. Что тот и сделал от лица всего Руководства.
Во-первых, мне предписывалось оформить в официальном порядке развод с женой, дабы больше не вводить никого в заблуждение. "И не мучить женщину," - добавил некстати от себя полковник. А во-вторых, это главное, мне предлагалась новая область приложения моих интеллектуальных, но еще больше физических усилий.
Шел поиск аналогов исключительному дару Е. В. Ковалевой.
Глава третья
Моя новая тема. - Невероятные слухи и нелепые домыслы. - "Отряд" доброволок, каким он был. - Искусствовед, которую я распознал. - Несколько слов о секретных лабораториях. - Несколько слов о моем рационе, в частности о миногах. - Несколько слов об относительной неэффективности наших экспериментов
Итак, шел активный поиск аналогов исключительного дара Е. В. Ковалевой.
Горжусь, в этой партии мне досталась не последняя скрипка.
Тема меня увлекла.
Одиннадцать месяцев я не знал отдыха.
Меня просят написать об этом отдельную книгу. Вряд ли возьмусь. Еще не решил. Скорее всего, буду упрежден каким-нибудь предприимчивым романистом, что вполне справедливо: материал сам просится в руки - садись и пиши! Но кто бы ни взялся другой за перо, я надеюсь, домысливать ему ничего не придется. Со своей стороны всегда готов рассказать непредубежденному сочинителю такие подробности, какие человеческий мозг не в состоянии сочинить преднамеренно.
Исследования проводились в условиях строжайшей секретности. Рядовые сотрудники Отдела, к ним не причастные, могли о них только догадываться. Очевидным для всех было одно: что-то такое проводится, потому что не может не проводиться. Того требует жизнь.
Давно ли, не имеющий допуска, я сам распалял свое небедное воображение всякого рода догадками? Но ведь оно и понятно: секретность порождает фантазмы.
В этом отношении наша организация не представляла исключения из общего ряда. Так же как и в других режимных учреждениях, когда одни не ведают, чем занимаются другие, во всех подразделениях на низовом уровне шел у нас активный процесс мифотворчества. Поговаривали, например, о каком-то невероятно сплоченном отряде суперагенток, прошедших стажировку в зарубежных пятизвездочных отелях и наученных теперь уже нашими наставниками последовательно добавлять каждая свой оргазм в непрерывно единый всего коллектива. Намекали на таинственную дочку или внучку (или правнучку) некоего члена Политбюро, якобы в многокаскадном экстазе предсказавшую чью-то смерть на охоте… не иначе, Генерального Секретаря, и, как помню сейчас я, поговаривали, от укуса ни много ни мало змеи!.. Но наибольшие кривотолки возбуждала фантастическая установка для искусственного коитуса, будто бы работающая в две смены.
Установка была, но не была фантастической. И большее время простаивала.
Что же до родственников партруководителей, то таковых у нас не было вовсе и быть не могло - если не считать, конечно, двоюродную племянницу одного скромного механизатора из-под Полтавы, выбранного освобожденным секретарем по месту работы. (На каждую испытуемую имелось досье.)
По знакомству никого не устраивали, не тот случай. Отбор был жесток. О первом, негласном туре у меня нет сведений. Число испытанных на бытовом уровне, включая по рекомендациям из женских консультаций, думаю, превосходит четыре тысячи.
Сама же она (я говорю о племяннице механизатора) была пчеловодом. Привозила в Москву мед на рынок, где и была замечена. Очень хорошо ее помню. Надеюсь, и я не забыт.
Так что менее всего наши подопечные походили на суперагенток. От них даже скрывалась конечная цель экспериментов. На определенном этапе отбора с каждой доброволкой проводилось тщательное собеседование, где ей подробнейшим образом разъяснялось, что цель у нас одна, исключительно медицинская - всего лишь описание физиологии сексуальных реакций.
Когда я подключился к работе, "отряд" уже окончательно сформировался. Он состоял из двух групп доброволок, по девять в каждой. Возраст сотрудничающих в исследованиях лежал от 19 до 37 лет. 80 % были москвичками. Усредненный по группам образовательный индекс превосходил средний по стране. Все на данный момент не были замужем, причем восемь участниц исследований ранее состояли в браке, три из них дважды, а одна в свои 29 лет трижды выходила замуж, причем все ее мужья по странному стечению обстоятельств умерли от воспаления легких.
Сексуальный стаж исследуемых варьировался в широких пределах - от полутора до двадцати лет. Рожали одиннадцать, четверо дважды. Данными по абортам не располагаю.
Все, кроме одной, показали, что знакомы с приемами мастурбации.
По роду занятий исследуемых наблюдалось следующее распределение:
студентки……………………………………………………… 5
инженеры…………………………………………………….. 4
работницы производственной сферы………….. 3
нигде не работающие…………………………………… 2
тренер по художественной гимнастике………… 1
продавщица обувного магазина……………………. 1
пчеловод……………………………………………………….. 1
искусствовед…………………………………………………. 1
Последняя (искусствовед) определяла верхний возрастной предел всего "отряда", но, несмотря на малоперспективный возраст, именно ее кандидатура вызывала наибольший интерес у Руководства Программы. Считалось, что некоторые специфические реакции нашего искусствоведа свидетельствуют о зачатках дара, подобного тому, каким обладает Е. В. Ковалева. В декабре 1971 года мне удалось опровергнуть это ошибочное утверждение. Проведя серию эксклюзивных сеансов, я написал докладную, в результате чего после дополнительного обследования данная доброволка была отчислена из группы с диагнозом шизофрения параноидо-галлюцинаторной формы.
В остальном вплоть до марта 1972 года состав обеих групп не менялся.