Человеческая жизнь
Мы, люди, все теряем, что дается нам, все и всех – ежедневно и неминуемо. Теряем мечты, теряем время, часы, дни, недели, месяцы, годы, теряем тех, кто нам стал хоть на мгновение близок.
Все и всех теряем – словно ничего и не было в нашей жизни, словно ничто и не принадлежало нам, все лишь пронеслось мимо, мы лишь наблюдатели, но никогда в действительности не обладали ничем.
Мы словно непутевые дети – все, что попадает нам в руки, все рано или поздно ломается или пропадает – ничего уже не найти.
Но все же, я чувствую, что становлюсь богаче с каждым днем, даже постоянно теряя, ощущаю, как что-то накапливается во мне, что-то бесконечно важное. И каждый день это ощущение все сильнее, все отчетливее, и все потери, все воспоминания лишь усиливают его, лишь делают во много крат больше, все в плюс, все складывается – одно к одному – переполняет меня, становясь моей собственной жизнью. И ничего не имея, ничем не обладая, и не имея возможности чем-то обладать, все уже потеряв и продолжая терять вновь и вновь, я все же богат, бесконечно богат – ею.
Настоящее
Сколько ни молюсь о будущем, все время проваливаюсь в прошлое из этого зыбкого настоящего. Оно кажется мне тонкой ледяной коркой, ноябрьской. А под ней отрезвляющий холод прошлых неудач.
И вновь и вновь погружаешься в него, и тонешь, и уже нет сил выбраться на лед, каждый раз он ломается под тобой, превращаясь в ничто. Кажется, уже и нет никакого настоящего, и только что-то там вверху, окончательно недосягаемое – безразлично темнеет, идя на закат, и что-то холодное тянет вниз, на дно.
Никогда не думал, что буду всерьез верить в это. Никогда не думал, что смогу. Но сейчас самое время для этого, время идти по воде. Время для веры, время для веры в настоящее. Раз нет надежды на этот лед, раз нет надежды ни на что больше, мне – всего лишь человеку – время просто идти по воде, время жить в этом настоящем, только в нем. Время верить в него. Сделать еще шаг. И еще..
Черт с ними – с этими облаками, равнодушно сходящимися надо мной. Черт с этой темной леденящей бездной внизу, черт со всем этим. Только настоящее. Только настоящее. Ничего больше не было и нет.
Я чертовски замерз, насквозь промок, пока шел через эту ночь. Этот спасительный островок настоящего – в моем доме, очерченный полукругом света. За ним все еще тьма, переполняющая пространство, покачивающаяся словно волны, словно море. В этой домашней тишине так странно звучат первые звуки – глухой звон чайной кружки, шепот закипающего чайника. Настоящие звуки. Звуки из моего настоящего. Тянутся мгновения и кажется я чуть-чуть согреваюсь. По чуть-чуть согреваюсь. Тает лед.
Тает лед и где-то далеко – далеко уже зарождается, уже замышляется кем-то новое утро.
Случайность
В случайности – Бог. Самые важные решения и события нашей жизни нарочито случайны. Он прячется в случайности. Он создал ее. Специально. Он усложняет самые простые свершения в нашей жизни – до бесконечности, до невозможности проследить в них Его волю. Специально. Чтобы иметь возможность эту волю свободно использовать.
Рождение человека – из бесконечного множества шансов только один реализуется. Случайность определяющая все? Но и этой случайности предшествуют другие – не менее невероятные. Случайность встречи двух людей – двух из миллионов, из миллиардов. Встречи друг с другом, встречи со своим счастьем. В одной стране, в одном городе, в одном полутемном кафе, в одну ничем не приметную минуту. Как забыть ее? Она озарена светом первого узнавания – светом божественной случайности.
Появление человека, его путь к себе, к Богу, его внутренний рост, его возрастание сопровождаются миллионами случайностей. И только так, прячась в них, Бог проявляет свою волю. Только так влияет на нашу жизнь. Как бы ни старались вы – не выследить Его, тысячи следов ведут к любому событию – какие из них Его? Все спуталось. Некого благодарить и винить некого.
* * *
Но зачем так усложнять все? Зачем? Если все равно все зависит от Него, не достаточно ли было бы просто Его прямого слова и Его воли? Почему, вместо того, чтобы дать нам единственно верный и прямой путь, открыть одну лишь дверь – нашу, Он предлагает сотни дорог и сотни дверей? Почему не дает прямого ответа? Сколько ни умоляй. Это ведь все равно, что не дать ничего. Как нам открыть именно ту дверь, которую мы должны? Случай? Только случай все это? Без Его подсказки, без Его воли? Безумно тяжело, невозможно. И мы пугаемся этой неопределенности, мы считаем ее – эту сверхсложность нашей жизни, эту тяжесть выбора, эти бесконечные случайности признаком не существования Его. Будь иначе, разве Он не изменил бы все это? Не сказал своим голосом что-то? Прямо нам? Не проявил бы напрямую свою волю? Не сделал бы все это единственно верным и простым для нас? Мы страдаем, теряем свою веру, не находя в этих днях, сменяющихся один другим – совершенности, божественной простоты – каждый из них лишь усложняет нашу жизнь, дополняет ее неразрешенными вопросами и не подошедшими к ним, отметенными прочь, ответами.
* * *
Но сложность и кажущаяся несовершенность нашей жизни, вся ее случайность, ставшая для многих доказательством небытия Его – является и единственным подтверждением Его существования, признаком Его присутствия, вместилищем Его воли. Зависимость любой, даже самой простой вещи, от миллиона факторов, случайность во всем – это Его воля во всем, нежелание Его, чтобы что-то могло происходить без Его контроля, без Его участия. Нет ничего в этом мире, в чем не оставалось бы места для случайности, а значит, нет ничего, в чем не осталось бы места для Его воли. Ничто невозможно без Его воли – в любой связи, в любом процессе, в любом обстоятельстве, имеющем место в этом мире, заложена случайность, заложена Его воля – всегда сохраняется место для Него.
* * *
И мы веками боремся с этой случайностью, даже не понимая, что на самом деле это борьба с Ним. Тысячи лет наша наука пытается избавиться от нее, умалить ее роль, выкинуть ее из нашей повседневной жизни – и тем самым отнять у Него право решать все по своему усмотрению, право менять все, право везде и всюду реализовывать свою волю. Мы пытаемся полностью подчинить эту случайность законам, человеческим законам, и тем самым убрать Его из этой жизни. Но как мы можем убрать Его? Мы сами – полная случайность, всецело зависящая от Его замысла и беспомощная против Его воли. Мы – одно из сложнейших и, тем самым, наиболее зависимых от случайности, от Его воли созданий на земле.
* * *
Убрать Бога из этой жизни, избавиться от его воли – есть путь к упрощению, к искоренению случайности, к уменьшению ее значимости. И именно таким путем пошла бы эволюция, если бы Он позволил ей. Если бы Он отказался от нас и от этого мира. И если бы правила всем эволюция, обычная жажда материи к выживанию, она никогда не стала бы так усложнять все для себя, не поставила бы себя в зависимость от миллиона случайных факторов, иначе не было бы шанса у нее продолжить, сохранить эту жизнь. Она бы стремилась к упрощению, к простоте, к полному контролю, к совершенности. Но этого не происходит – Он везде и во всем. И мы всецело зависим от нашего настроения, от света солнца, от луны или тьмы, от ветра, от дождей и от цепи бесконечных случайностей.
* * *
И в случайной непредсказуемости стихий, в этой несговорчивой переменчивости настроения у моря, погоды, ветра – я вижу Его волю. Так часто меняются, бросаясь то в жар, то в холод могущественные стихии, неподвластные нам, но влияющие на всю нашу жизнь, способные уничтожить за одно мгновение все человечество, но опять останавливающиеся в миллиметре от предела нашего терпения, оттого, чтобы окончательно растоптать нас. Это тоже случайность или в этом есть чья-то воля? Более сильная, чем эта стихия? Воля, что усмиряет ее? Управляет ею? Держит ее на поводке – оттаскивает ее назад, как бы та устрашающе не бросалась на нас? Как бы сильно ни бились океанские волны о парапеты набережных?
* * *
И даже в книгах – только Его воля. Воля открыть что-то писателю или нет. Воля подарить ему откровение или нет, воля водить его рукой или предоставить ему мучительную возможность самостоятельно писать то, что уже тысячи раз написано и еще ни разу никому ничего не дало, воля проявить свой лик в случайном переплетении букв, слов и мыслей – или остаться в стороне.
Как мало книг, где Его лик отчетливо виден. Но они есть. И есть книги, в которых нет ничего – бессмысленное самостоятельное упорство писателей. Но и их создание определено Его волей. И что это как не Его воля – эта случайность, не позволяющая тысячам бесконечно трудолюбивых авторов написать ни одной ценной строчки, ни строчки, где будет Он, сколько они ни пытаются. Почему так? Все люди одинаковы – чем одни писатели лучше или хуже других? Что это, как не случайность? Что это, как не Его воля? И в чем виноват неудачливый автор, не имеющий возможности никак повлиять на эту случайность? Что может здесь его собственная воля, кроме как просто вновь и вновь подчиняться этой случайности, вновь и вновь верить в нее и надеяться на нее? Что может быть глупее, чем наивная попытка скрыть от Него свои исписанные листы – спрятать ошибки и неточности? Как это возможно? Как? И в чем смысл этого? Если и писать-то все это должен и может лишь Он? И в лучшем случае Он перечеркнет все, что написано до него на листе и напишет свое. На что можно надеяться – на какое везенье? Если и само везенье это лишь Его благословение? Да и о каком благе мы можем говорить, если никогда не знаем что будет дальше, что родится из этого мгновения и во что оно переродится потом? И если миллионы случайностей должны совпасть, чтобы получилась одна книга, и если в каждой случайности Бог, как это возможно сделать без Него? Как это возможно сделать без Веры в Него и без того, чтобы слушать Его? И становится легче, когда ты Ему все-таки протягиваешь лист, и Он перечеркивает все. Становится легче.
Искусство и жизнь
Искусство имеет ценность только тогда, когда оно равно жизни создателя, жизни человека. Впрочем, как и все, что есть в этом мире.
В то мгновение, когда это ало-фиолетовое небо августа чуть померкло, остановилось, как на фотоснимке запечатленное в твоей душе, оно стало равным всей твоей жизни, всем твоим чувствам – всему. Оно обрело смысл, оно стало настоящим.
А потом опять побежали дни – один за одним, один за одним.
И это молчащее бессмысленное море, и этот труд, тяжелый, но ничего не приносящий. Он мог бы быть бесценным, он мог бы быть всем, если бы удалось сделать его хоть на мгновение равным всей жизни, всю ее посвятить ему.
Идут спектакли, играет музыка, тишина города периодически вздрагивает и озаряется только зажегшимися фонарями, чуть раньше срока потемнело, но еще не окончательно потухло зимнее небо. Идет снег.
Чем хороши эти спектакли – все это нагромождение слов и звуков? Лишь тем, что иногда, когда покидаешь душные залы и вдруг лицом к небу встречаешься с этим меркнущим, молчащим светом, твоя пустота на мгновение полностью озаряется им, делая его всем, что ты есть, единственным твоим содержимым – воздухом, переполняющим все, дающим тебе возможность, наконец, вздохнуть первый раз свободно. Опять в первый раз.
И это твое равенство небу, меркнущему перерождающемуся свету – все, что ты есть сейчас. И вся твоя жизнь приобретает смысл. И небо становится искусством, настоящим, оно становится жизнью, тобой.
И ты потом так долго несешь это ощущение, воспоминание о нем в своей душе. И больше всего на свете ты хочешь его сохранить. Ты хочешь найти возможность его сохранить. Это – настоящее искусство. И наша душа ничем не хуже бумаги, холстов или картона – все что угодно может хранить искусство – наша душа не хуже, ничем не хуже.
И когда какой-то человек хотя бы на мгновение становится равен всей твоей жизни – его также больше никогда не забыть и только хочется сохранить эти ощущения, только хочется понять, как сосуществовать с ними дальше. Это чертовски сложное искусство жизни, мы живем им. Мы живем в нем. Оно и есть жизнь. Оно становится равным нашей жизни – оно становится ее сутью, ее основой.
И если в чем то и есть смысл, хоть какой-то, то он в этом искусстве. В этом небе, в этих огнях, в горячем чае или в ночной дороге, во встречах и расставаниях, в минутах и мгновениях, во всем том, что может стать равным нам – в настоящем и подлинном искусстве жизни.