Снег летит вверх
Снег замирает и летит вверх – все выше и выше, кружась в ночном свете. Кажется, в это мгновение время остановилось и сделало шаг – не назад, но в сторону – на какой-то новый, еще неведомый мне путь, и вот уже совсем скоро оно пойдет по нему, а за ним – все мы, переполняемые предчувствиями. Куда-то – неизвестно куда, но туда, где хорошо, туда, где светло, туда, где нас уже ждут и, торопясь, готовятся к нашему появлению.
А сейчас снег летит вверх – странная иллюстрация к моему ощущению, что все, наконец, встало на свои места, но идеальная – к осознанию того, что жизнь необыкновенна, что мы так мало знаем ее, что она совсем не такая, какой мы привыкли ее видеть, что мы должны доверять своим чувствам больше, чем разуму, больше, чем логике, больше, чем привычкам. Снег летит вверх, замирает, падает вниз и вновь поднимается куда-то высоко – высоко, в неизвестность, в темнеющее ночное небо, окончательно теряя свою реальность, растворяясь в этом неземном свете.
Человечность
Человек – всего лишь человек. Словно что-то недосказанное есть в каждой человеческой жизни. Недожитое, недочувствованное, недоиспытанное – во всем человеческом: в нашей любви, в наших днях и годах, в наших отношениях, наших мечтах, нашем существовании.
Это и есть важнейший признак человеческого рода. И если ты чувствуешь, что что-то недополучил, недолюбил в этой жизни – значит, все хорошо, все правильно, значит, все так, как и должно быть, значит, человеческая кровь бьется и течет по твоему телу, согревая его. И она тоже ищет свой путь, свою свободу от этой человеческой ограниченности.
Мы хотели от жизни большего, хотели больше и от любви, и от себя. Но приходим к смирению, осознавая истинную человеческую суть. Мы слабы и трусливы, чтобы чувствовать полностью, чтобы любить полностью, чтобы жить полностью – хотя бы один день.
Этот день обычно называют "последним днем" – прожить "как последний день", но что достается нам вместе с ним на самом деле? Только сожаление и отчаяние от того, что так много недополучили от всех предыдущих дней, оттого, что столько всего спрятано, оставлено, не найдено, пропущено нами в их череде – оно и сейчас, это так очевидно, находится там, но нам уже никогда туда не вернуться. Можем только смиренно сожалеть об этой нашей человеческой сущности.
Но если бы нам сейчас была дана возможность еще раз прожить день – не этот, уже не способный ничего изменить для нас, последний, а другой, гораздо более ранний – день, когда еще не было сожаления, не было груза нашей человечности, когда еще не было недосказанного, недочувствованного. Если бы это произошло, если бы мы были полны силы, сознания и воли, что бы мы постарались сделать с ним? Не почувствовать ли его весь, не прожить ли его полностью, не любить ли, не мечтать ли, не сделать ли его совершенным – началом будущего, позволяющим нам и в следующий день вступить без сожаления?
Но мы сейчас в середине жизни и погрязли в собственной человеческой сущности, в этих полупустых днях, заполненных лишь отражениями наших ошибок и наших упущений. Наша человечность берет свое начало в этой несовершенности, она рождается и вырастает на ней, и при этом все-таки пытается стать чем-то чистым и ярким, прекрасным и иллюзорным – или уже ничего не пытается, старается просто удержаться на ней, словно пустоцвет на раскачиваемом сильным ветром судьбы дереве.
Субботнее утро
Затянувшееся субботнее утро все не хочет уходить.
Остается рядом со мной, всматривается испуганно в зимнюю предвечернюю тьму, зияющую за занавешенным окном, боясь, что кто-то сейчас увидит нас вместе, увидит, что оно нарушило все правила и законы, что оно прячется здесь – у меня, что оно осталось здесь.
Оно не притрагивается к успевшему давно остыть чаю, приготовленному для него, оно больше не говорит мне, молчит. Уже прозвучавшие слова – словно падающий снег, постепенно тают в тепле этой комнаты, растворяются в ее тишине, как и звон не снятого телефона, как и все, что было до этого дня и, наверное, когда-нибудь будет после.
Оно чувствует вину
За то, что остановило мою жизнь,
За то, что оборвало привычно быстрый бег моих минут и часов,
За то, что разрушило день или даже неделю, так старательно стремившуюся к своему завершению, чтобы передать эстафету моей жизни дальше.
Следы этих разрушений повсюду в обиженной моим сегодняшним невниманием к себе квартире.
Но не остановилась, нет, моя жизнь – остановился я, и я благодарен за это, я никогда не чувствовал столько жизни в себе – странная смесь лености и творчества, духовности и легкого голода, утра и вечера, света и тьмы.
Я бесконечно благодарен этому утру, и оно может оставаться сколько угодно, ему нечего и некого бояться здесь, со мной, так как это – мое мгновение, это – мое настоящее. Я хочу сдернуть занавес с окон, с этого дня с моей жизни, пусть и ночь, пришедшая раньше времени, не ждет под дверью, заходит к нам, пусть – все, кто пришел или еще придет, заходят, я хочу готовить горячий чай для гостей моей жизни и никогда и никуда больше не бежать – быть здесь и сейчас, на своем месте. Пусть они приходят и уходят, я хочу жить здесь и сейчас – я хочу быть собою.
Жданные или неожиданные гости – и утро и день, и вечер и ночь – и лунный свет на подоконнике – и ночной морозный ветер, что стучал к нам в окно, пока и ему не открыл и его не впустил – кто бы не пришел, я знаю, что все приходит и уходит, но я могу быть только сейчас и здесь, на своем месте, в своей жизни и я хочу быть гостеприимным хозяином этого мгновения, я должен им быть, это мой долг и мое право, от которого я почему-то так долго бежал.
Морской город
Родившись в морском городе, я столько раз слышал об этом море и все свое детство искал его. Я пытался поймать его отблеск через просветы между домами каждый раз, когда вместе с родителями проезжал или прогуливался по этим запутанным улицам. Я пытался разглядеть его в глазах взрослых, узнать в этих огромных и малых реках, попадавшихся на моем пути, расспросить у них – не к нему ли они бегут, не к этому ли морю? Не расскажут ли мне хоть что-то о нем? Но так и не находил его.
Мне нужно было знать, где оно спрятано в этом городе и почему. Я пытался понять этот странный город, город на море, город, прячущий море от меня, прячущий эти бескрайние просторы, город надменно держащийся, безразличный и молчаливый. Я смотрел, как чайки бросались с высоты, словно на серую морскую гладь, на асфальт площадей, и я, правда, надеялся, что раз они есть здесь, значит оно тоже где-то рядом.
Я столько раз слышал о любви, о том, что эта жизнь создана для любви, искал ее, всегда. Я высматривал ее украдкой в окно автомобиля, когда маленьким ребенком проезжал со своими родителями по этим узким улочкам моего города. Я искал ее так долго – в лицах, встречавшихся на моем пути и надменно или безразлично смотрящих на меня. Искал ее и не находил. Я расспрашивал о ней всех, кого угодно, первых встречных, не видели ли они ее? Не знают ли ее? Смотрел в их глаза и пытался понять, врут они мне или нет, правда ли знают ее или нет? Нет.
И вот я стою на этом холодном берегу. Сейчас. Столько лет прошло – что-то очень похожее на середину жизни, что-то похожее на край мира.
Смотрю на него, оно рядом, оно есть – это море.
Город боится подойти к нему – я нет, так странно оказаться совсем рядом с ним – огромное холодное море, и даже все, что я вижу сейчас, лишь только ничтожно малая его часть, только начало.
Но что мне сказать ему теперь? Что?
Что спросить у него?
Наводнение
Ночь подступает к нашему дому, словно бескрайне разлившееся море. Ее холодная вода уже просачивается сквозь щели, поднимаясь все выше и выше, медленно заполняя собой эту пустоту. И некуда прятаться от нее, некуда бежать, нет смысла даже пытаться открывать дверь, за ней только чернеющее холодное море воцарившейся ночи. Нет сил и смелости самому сделать шаг в эту ледяную воду, да и некуда плыть, бессмысленно, нет никакого другого берега. Огни в доме напротив тонут во тьме, один за одним, навсегда погружаясь на дно. Я просто смотрю за ними и жду, когда это произойдет со мной.
Но все-таки наступает утро – полный разброд и развал во всем. Насколько только видно с моего шестнадцатого этажа, с вершины мира, что похоже и спасла меня – повсюду следы этого моря, его ночного присутствия здесь, его разрушений, но его самого нигде нет. Лишь безжизненное осушенное дно, по которому уже бродят, словно что-то ищут, что-то собирают, кажущиеся одинокими точками люди, испуганные морем и радующиеся Его отступлению, тому, что оно не довело свое дело до конца, тому, что им дали еще один день. Люди, спешащие что-то успеть, собрать эти подачки, эти секунды и минуты, этот хлам нашей жизни, то, что Ему не нужно и не интересно, то, что Оно оставило нам из жалости. Или из любви?
Пустота
Пустота тоже имеет вес – она тяжела и неподъемна.
Это хорошо понимаешь, переполненный ею, оказавшись зажатым где-то между короткими декабрьскими днями так, что не выбраться самому, не пошевелиться.
Между этим днями нет вообще ничего – как не всматривайся, лишь тьма. Не светят декабрьские звезды – слишком мало их, чтобы разбавить эту пустоту, чтобы чем-то помочь тебе.
И приходится закрыть окно, как бы ни хотелось свежего воздуха, как бы ни был он жизненно необходим прямо сейчас – ледяной холод этого северного мира сильнее тебя. Своими руками закрываешь для себя этот последний путь для побега – невероятный, нереальный, не стоивший даже мгновения твоей веры.
Когда-то ты откроешь это окно, и там будет лето, и тепло, и счастье, и будет уже невозможно его закрыть, невозможно отказаться от той ночи, что встретит тебя за ним, от ее звуков и ее нежности. Твое сердце задрожит от дыхания ветра, не бессмысленно воющего, не орущего от злости, холода и безысходности, но шепчущего только тебе, касающегося твоей души и слуха древним заклинанием, признанием, тайной, услышанной им в каких-то бесконечно далеких краях. И ты тоже услышишь ее, ты тоже узнаешь ее, ты удивишься ее простоте и пообещаешь хранить ее всегда.
И утро будет белым свежайшим молоком в черный кофе твоей счастливой бессонной ночи, еще держащейся из последних сил над этим городом. И усталость покажется счастьем, и все будет нараспашку – окна, двери, рубашка, дни и ночи, душа и мысли – все нараспашку – все открыто жизни, все переполнено ею, и так легко будет верить.
Я против городов без рек
Я против городов без рек. И если не реальная река, то река времени, река жизни, река истории – хоть какая-то, та, в которую мы могли бы всматриваться бесконечно или броситься, потеряв все наяву, которая неслась бы вперед, сама по себе, сильная и вольная, которой были бы безразличны все драгоценности этого города, но верная обещанию, хранила бы в своих водах его огни.
Река – это память городов, это их кровь, их главная артерия, пульсирующая жизнью.
Должно быть, в этих безвольных городах что-то неподвластное им, что-то уносящее из них всю боль и горе, что-то шепчущее по ночам слова любви тем, кто ее потерял окончательно, что-то пьянящее, что-то скрывающее наши ошибки, страхи, безверие – на самом дне.
Жизнь городов
Люди живут в городах. Мы существуем сами по себе, почти забывая, что рядом с нами, совсем рядом, переплетенная с нашей судьбой проходит и жизнь нашего города.
Впрочем, и город иногда забывает о нас. И он в этом забвении даже более гармоничен, чем мы. Пустынные улицы, брошенные вещи. И тогда, кажется, он и не заметит, если нас совсем не станет – будет и дальше жить, занятый своими делами, застрявший где-то между полуднем и полночью. И даже не в одиночестве – в конце концов, у него и кроме людей полно жителей, ему надо напоить своих голубей на площадях и охраняющих его покой дворовых псов. У него тысячи обязанностей.
Но это взаимное забвение непрочно и сиюминутно, не больше чем расставание любимых, которые на самом деле никогда не расстаются и, отпустив одну руку, уже испуганные ищут другую. Они нарочито стараются не смотреть друг на друга, но идут рядом, нога в ногу, пусть даже не замечая или не признавая этого, но так сильно боясь отстать. Все же город живет вместе с человеком, он шумно отмечает с нами общие праздники, делит с нами радость и горе, беды и невзгоды.
* * *
Есть города умудренные старостью, но это вовсе не значит, что они потеряли азарт или страсть к жизни. Хотя есть и такие города – увядающие, распадающиеся, теряющие свою жизнь.
Есть города молодые, стремящиеся вперед, наивно хватающие все новое – все то, что видят, пытающиеся быть похожими сразу на все, и даже не замечающие, как посреди всего этого, где-то спрятанное от глаз посторонних, в самом их сердце еще только зреет, прорастает их суть, смысл их жизни, их естество – то, за что их полюбят потом, за что будут всегда хранить в памяти те, кто не останется равнодушен.
Есть города, которые меня любят, радуются моему появлению, расспрашивают о моих делах или, наоборот, обрушивают на меня разноголосый поток своих новостей.
Есть города, которые не станут говорить со мной, считая меня чужаком.
Есть города равнодушные, но принимающие все равно услужливо.
Есть города, требующие услужливости, требующие служения себе.
Есть города, которые молчаливо прогуливаются рядом со мной, по своим пустынным улицам и вспоминают, тихо вспоминают наше давно ушедшее прошлое, наполняя восторженной дрожью так сильно растянувшееся настоящее мгновение.
Есть города, которые любят и ждут, которые не помнят и забывают, которые полны скорби и памяти, или надменно тщеславны и не помнят или делают вид, что не помнят ничего.
Есть города, с которыми приятно выпить кофе утром – пока никого нет, дыша свежим воздухом вымытых до блеска дождем улиц.
Есть города, которые не помнят меня и не могли помнить, но которые помню я. Города навсегда отразившиеся в моем сердце, ярчайшим спелым созвездием пронесшиеся когда-то мимо меня.
Города тихие, города сварливые, скандальные, не замолкающие – разные, разные. Они живут своей жизнью – всегда, а мы рядом с ними. Это их голоса слышатся за окном случайного отеля, это их отголоски навсегда остаются в памяти.
Некоторые остались родными – далеко-далеко, навсегда, некоторые близки и помнят, но держатся, как чужие, некоторые словно просят забрать их с собой – но как? Невозможно. Невозможно.
У городов есть душа, она переполнена их сутью, она впитывает все и вся и питает все и вся – она суть и соль жизни, что проходит в них, через них.
* * *
Один город, мой хороший друг, ждет меня всегда, радостно встречая и предлагая мне все, что люблю, зная все, что я люблю. Этого не так и много – не сложно, но, кажется, только у него все это всегда есть, и десятки лет греется для меня кофе – каждый день, и специально начищаются до блеска его причудливые шпили и крыши – только для меня. Я люблю навещать его, приезжать к нему в гости – раз в год, может быть, реже, никто не знает меня в нем, и я никого не знаю – только к нему.
Бесконечное многообразие судеб и историй – все это и есть настоящая жизнь, настоящая. Иногда это не просто дружба, иногда это любовь – знаю людей, которые влюбляются в детстве или в юношестве, просто увидев в журнале фото какого-то еще незнакомого им города, еще не зная, что эта влюбленность продлится всю их жизнь, и станет ее основной и важнейшей частью. И кто-то из них, может быть, когда-то даже украдкой побывал в этом городе, но не нашел смелости признаться ему. А кто-то, может быть, так и не был в нем никогда. А кто-то бросил все и всех и навсегда отправился к своей любви и, наверняка, жил с ней долго и счастливо до конца своих дней, вместе растя свои детей и даже внуков.
Бесконечное многообразие судеб и историй – иногда это просто курортные романы на одну, две – семь, двенадцать ярких ночей. Хотя иногда эти любовники тоже оказываются связаны, пусть и украдкой, но на всю жизнь.
Я слышал истории, когда любя друг друга, город и человек все же расставались. Человек уезжал, обретал кров в другом городе, в другой жизни, в другом мире, но все-таки продолжал любить до самой смерти – смесь тоски, грусти, страха потерять эту иллюзорную связь окончательно и страха возобновить ее – вернуться назад и не увидеть в глазах ответной любви. Наверное, лучше не возвращаться больше, никогда не возвращаться.
Но, впрочем, не всегда это переходит во что-то личное, и некоторые города остаются нам не больше чем просто коллегами по работе – дружелюбно настроенные, встречающие на вокзале и обсуждающие дела, сопровождающие нас до самого вечера и даже чуть дальше, но потом вежливо прощающиеся и оставляющие нас на ночь в безымянных отелях, наедине с нашими мечтами о других городах и странах, а утром опять встречающие нас – вновь и вновь. Пока мы не покинем их навсегда.
* * *
Мой главный сообщник, я помню его, как мы, словно заговорщики, ночами обсуждали наши планы. Я помню, как он внимательно слушал меня, как гасли огни вокруг, и замолкали все звуки, и чтобы никто не мог больше услышать наши разговоры – ветер стеной и холод стеной, и снег стеной, и только он оставался рядом. Зачем ему было нужно это? Сколько он уже слышал подобных планов? В скольких заговорах участвовал? Что дали они ему? За сотни лет? Где те, кто был в них с ним? Где? Разбежались по всему миру, бросив, оставив одного? Почему он взялся помогать мне, почему решил выслушать, решил дать мне шанс?
Я помню нашу общую нищету – его благородную и мою беспризорную. И в этой цепочке важных и взрослых дел он все-таки находил силы, чтобы присматривать за мной, быть рядом. Он находил время на меня, одного из миллиона детей своих – и все же был со мной, окликая меня, когда я убегал слишком далеко вглубь этих бесконечных улиц. Я помню эту довольную нищету – нечего ему было дать мне, не было настоящих игрушек, и лишь его улицы, и железные ограды, и захолустные дворы – все полностью предоставлял в мое распоряжение, для моих игр.
* * *
Это жизнь. О чем нам жалеть? Нам надо принять ее – надо постараться вместить в нее свою душу, свою любовь. Ибо это единственное место для них. Известное нам. Это наш дом. Наш единственный настоящий дом.
И тебе спасибо. Я сейчас допью свой кофе, можешь уже рассчитать меня. Спасибо за твой однодневный приют – мне пора уезжать. Я не стал и не стану твоей судьбой, но она точно есть, и, может быть, кто-то дальше? Кто-то, кто дальше? Кто-то, кто приедет после меня? Моя жизнь сложна и сложена, слишком многие города стали ее частью, и мне уже их не выкинуть из своего сердца – никак. Впрочем, и тебя уже не выкинуть.
Пора домой.