* * *
Лера по-свойски открыла массивную дверь, увенчанную латунной табличкой "Васнецов Сергей Геннадьевич. Директор".
Кому директор, а кому и дядя родной! Если бы не он, то и Леры бы здесь, в Москве, не было. Лерина мама пребывала в уверенности, что в столице в почете только две учебные дисциплины – разврат и наркомания, и ничему хорошему там не научишься. Не хотела свою кровинушку в гнездо порока отпускать. Но дядя пообещал за девочкой приглядывать и приглядывал добросовестно. Вместе с тетей. Почти год Лерочка жила у них дома, пока комнату в студенческом общежитии не дали. Дядю с тетей она искренне любила, и они отвечали племяннице взаимностью. До сих пор с гастролей подарки привозят, иногда деньжат подкидывали. Или соленья с дачного участка. Лера даже лишний раз в гости к ним приходить стеснялась – ведь с пустыми руками не отпустят.
Любимой племяннице разрешалось заходить в кабинет без лишних формальностей вроде ожидания в приемной. Но дяди в кабинете не оказалось. Лера пробежала по театру и нашла его в фойе, где Васнецов вдохновенно режиссировал рабочими, развешивающими под потолком портреты актеров труппы. Звонко чмокнула родственника в гладко выбритую одутловатую щечку. Дядя и так-то росточком не вышел, а с годами и вообще словно осел. После ритуального приветствия племянница отвела благодетеля в сторонку и без прелюдий выпалила свою диковинную просьбу.
– Лерочка, – озадачился Васнецов, – я не представляю, как это будет выглядеть. И потом… Какой-то у тебя странный метод.
Он, конечно, старался ни в чем не отказывать девочке – без отца росла, бедняжка, но театр – не цирк, чтобы фокусы показывать. Весь вечер на манеже!.. И не дневной стационар дурдома.
– Дядя Сережа, никто пока не знает на что способен наш мозг, – вскочила на профессионального конька племянница. – Это же настоящий клондайк для исследований. А тут такой редкий случай! Если моя гипотеза подтвердится – это ж скольких людей сможем из темноты бессознательного вытащить! Я не о диссертации – я о глобальном. О методе, который поможет больных спасать! Ты понимаешь, в случае с этим моим пациентом – любая мелочь может помочь и привести к исцелению. Возможно, этой самой мелочи ему и не хватает, чтобы вспомнить все. И потом, ну чем вы рискуете? Мы просто придем на репетицию, посидим тихонько. Он же не будет никуда лезть. С ребятами я договорюсь, они в курсе. Они и раньше мне помогали.
Лера вспомнила сцену с бандитами и рассмеялась:
– Знаешь, у тебя есть двое – Игорь и Валера, я фамилий не знаю, не из первого состава, так они замечательно бандитов играют. Так натурально! Я даже не ожидала. Все шкафы перевернули.
– Лера! Что ты такое говоришь?!
Оказывается, пока он в кабинете сидит, его артисты разбоем промышляют! Да, зарплата у начинающего артиста смешная, но в его, Васнецова, времена было принято по ночам вагоны разгружать. Тяжело, зато в ладах с законом.
– Нет. Ты не так понял! Я сама их попросила – бандитов изобразить. Какая для них практика! И в этот раз ребят подключу, если не возражаешь. Они же артисты. Пусть опыт нарабатывают.
Лерочка придала лицу умоляющее выражение и, наклонившись, по кошачьи потерлась щекой о директорский пиджак.
– Артисты! – неодобрительно хмыкнул Васнецов, в очередной раз давая себе слово не идти на поводу у любимой родственницы. – Ты сама большая артистка, как я погляжу.
Театр должен быть для публики храмом, а Лера при личном директорском попустительстве пытается из святилища балаган устроить!
Слева что-то загрохотало, причем грохот сопровождался сочными витиеватыми идиомами. Это упал с верхотуры и повис на веревке ведущий режиссер. Точнее, похмельные рабочие выпустили из рук один из портретов. Васнецов мгновенно забыл про племянницу и, несмотря на солидный возраст, подпрыгнул козлом и поспешил подставить под удар собственное бренное тело. Так в цирке атлет ловит на грудь пудовые гири. Портрет болтался из стороны в сторону, держась за одно металлическое ухо, рабочие матерились, Васнецов стонал. Когда режиссер на веревке был затянут обратно под своды храма искусств, дядюшка вернулся к племяннице и попытался все же отбояриться от сомнительной авантюры.
– У меня настоящий режиссер, стервец, опять в запой ушел, а ты новую головную боль придумала! – Трясущийся перст директора указал на спасенный портрет. – Все сроки ведь вышли, а до премьеры как до Луны. Труппа на репетиции работать должна, а они вместо этого будут перед твоим пациентом комедию ломать. Театр одного актера, то есть одного зрителя!
– Почему одного? – невинно поправила дядю Лера. – Двоих. Я же тоже там буду.
– Успокоила! Вот ты бы лучше взялась за моего режиссера! Человека абсолютно точно лечить надо, а он отказывается. Ни в какую! Талант ведь, только пьет, как свинья. Хорошо еще, что Виктор ему задницу прикрывает – репетиции проводит. Но только не тянет Витя – калибр не тот. А спонсоры каждый день звонят – всё ли в порядке? Выкручиваюсь пока…
– Дядя Сережа, я же не нарколог! С запойными не работаю! – возмутилась Лерочка и снова оседлала своего горбатого конька: – Мы вам не помешаем. Всего-то один раз. Один маленький разочек…
– Хорошо, приводи своего больного, – сдался Васнецов, – завтра спектаклей нет, на вечернюю репетицию.
– Спасибо тебе, дядь Сереж, – воодушевилась племянница и благодарно клюнула Васнецова в макушку, – мы сначала к тебе заглянем, скажи ему пару слов. Так, общие фразы. Здрасте, Юрий Иванович, как дела? Как самочувствие? Запомнишь?
– Ну, Лерка, заварила ты кашу!
Следующим вечером, как и договаривались, Лера пришла в театр под руку с больным. Вернее, по легенде, со здоровым. Ивановым. Юрием Ивановичем. Режиссером. До театра добрались на метрополитене. "Муж" задавал там совершенно детские вопросы. Увы, память отшибло капитально.
Разочарование постигло "режиссера" еще у входа. Театрик показался ему маленьким и убогим – этакий местечковый очаг культуры в обветшалом здании, принадлежавшем в прошлом типовому совковому кинотеатру. Зато афиши радовали кислотным буйством красок: огромный ярко-лимонный плакат с бирюзовой надписью по диагонали: "Гамлет" был, на взгляд Плетнева, уместнее для рекламы гастролей шапито. Другой – ядовито-зеленый с лаконичным красным словом "Идиот" – вполне мог украсить любую дискотеку. Под стеклом красовалась и небольшая серебристая афишка под грифом "Скоро!", сообщавшая, что грядет премьера "Преступления и наказания". Афишка, прямо скажем, так себе, на фоне "Гамлета" сильно проигрывала – маленькая, блеклая, словно наспех сляпанная. О чем Плетнев поспешил поделиться с женой.
– Это же временно, скоро из типографии постоянные привезут и повесят, – успокаивала Лера.
Афишку за скромную бутылку коньяка в срочном порядке наваял театральный реквизитор по ее просьбе. Коньяк, конечно, не "Хеннесси", но мог бы и с душой подойти, а не формально. Обещал ведь! Спасибо, что прикрепить не забыл.
– И давно я тут? – уточнил "режиссер".
– Не очень, первую пьесу ставишь. Достоевского в современной трактовке. Говорят, неплохо получается. А до этого был помрежем. Ты вообще у меня талантливый!
Пожилой вахтер при их появлении вскочил с места, бросив на бумажную тарелку недоеденный бутерброд, и почтительно склонил голову, выказывая режиссеру дань уважения.
– Здравствуйте, Юрий Борисович! С возвращением! – Вахтер энергично работал челюстями, стараясь побыстрее пропихнуть внутрь колбасу с булкой, деликатно вытер руку о широкие штаны и протянул для приветствия. Взволнованный режиссер даже не заметил ошибки в отчестве.
– Здравствуйте.
Должно быть, мимо вахтерской будки он проходил не единожды, раз его знают и даже пропуск не требуют. Хотя какие тут пропуска? Это же театр.
– Он Иванович, – сквозь зубы прошипела Лера и бодро дернула Плетнева в сторону фойе, – пойдем к директору.
В приемной их ждала проинструктированная Лерой секретарша.
– Ой, Юрий Иванович! Здравствуйте! С возвращением! Как вы?
– Здрасте. Помаленьку. Прихожу в себя, – неуверенно ответил Плетнев, отстраняясь от пергидрольно-ногастой Лолиты не первой молодости, и прислушался к звукам за дверью. Внутри то ли репетировали "Вий", то ли делили имущество при разводе. Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают.
– Ну, дай Бог! Дай Бог! Если вы к Сергею Геннадьевичу, то подождать немного придется. Опять спонсоры приехали. Разбираются. Как они надоели! Что нам делать, если у Никитина беспробудный творческий кризис? Мы и так выкручиваемся, как можем.
В голове Плетнева китайской петардой взорвалось слово "спонсоры". Знает он таких спонсоров! Имел счастье видеть на днях.
– Спонсоры? Те, что у нас были? – гневно вопросил он, переводя суровый взгляд с жены на секретаршу и обратно.
Секретарша не отличалась сообразительностью – вопрос застал ее врасплох, – но решила не спорить с больным человеком и утвердительно кивнула. Разумеется, те самые, какие ж еще? Интересно, что он имеет в виду? А мужик, кстати, симпатичный, видный, жаль, что не в себе.
– Нет-нет, другие, – Лера поспешно схватила мужа за рукав и сердито зыркнула в сторону секретарши.
– К вам тоже приходили? Вот бандиты! Всех достали: и вас, и нас, – секретарша намека не поняла и, как могла, беседу поддержала. В кои-то веки в их театре ей досталась хоть какая-то роль!
– Сейчас разберемся! – Плетнев решительно убрал Лерину руку и уверенно шагнул в сторону кабинета.
Разум возмущенный кипел. Это что за методы такие у творческой интеллигенции? Это что ж за спонсоры такие?! Беспредельщики! Здесь вам не девяностые! Мало вас положили! Целые кладбища таких спонсоров. А все не угомонятся. Сейчас угомоним.
– Нет, Юра! Не надо! Это другие! Совсем другие! – перепугалась Лера и бросилась за ним, но удержать не смогла.
– Подожди, Лерочка, – сурово произнес больной и снял женскую руку с собственного локтя, – я сейчас.
Он без стука зашел в кабинет директора, хмуро оглядел сидящего за столом бледного и нервного хозяина, перевел взгляд на лощеного типа, расположившегося в кресле для посетителей, и оценил амбала, торчащего у окна.
– А, Юрий Иванович! – Васнецов сразу сообразил, кто перед ним, заметив за его спиной растерянную племянницу. – Рад вас видеть. Подождите, пожалуйста, в приемной. Мы сейчас закончим.
Но Плетнев не собирался ни ждать, ни выходить. Налет спонсоров на его квартиру все еще тревожил краткосрочную память. И не смутило то, что сегодня перед ним были другие лица. Наверняка этот лоснящийся, с экзотическими часами на руке и отдал команду "фас!", шестерок своих прислал. Кто ж еще? Одни ботиночки столько стоят, что на них можно целый театр купить, а на часы год труппу содержать. Копейки дал, а на рубль требует! За денежки свои вложенные переживает, трясется. И рожа мерзкая, как у злобного клоуна.
– А ну встал и вышел отсюда! – жестко приказал клоуну, подойдя и нависнув над спонсором черной тучей.
Это был самый настоящий спонсор, не подставной, и споры с ним грозили большими осложнениями, вплоть до летального исхода. Человек солидный, авторитетный, родом из девяностых (тут Плетнев угадал), на хамство отвечающий адекватно. Ибо никуда братва из девяностых не испарилась. Она просто поменяла цвет и форму.
Телохранитель отреагировал мгновенно, но тут же получил по-милицейски строгий приказ:
– Стоять!
Для верности Плетнев выбросил вперед руку, будто предъявил удостоверение. Бодигард выдал привычную реакцию – как обычно при задержании. Сопротивления не оказывать. Себе дороже. Больно вид у оппонента убедительный. Так не сыграешь. Сейчас еще мордой в пол положит и маски-шоу влетят. А по почкам получать просто так никому не хочется.
– Кто это? – растерянно поинтересовался у Васнецова спонсор.
Хорошо, если актер ненормальный. Шизофреников среди творческих достаточно. С психами лучше не спорить – себе дороже. Они, когда приступ начинается, невероятно сильными становятся. А если не псих? Если в разработку взяли? Накопали что-то. Есть ведь темы без срока давности. Всякое бывает. Нет, здесь аккуратно нужно.
– Я – режиссер! – воскликнул Плетнев императорским тоном, вращая горящими в гневе глазами. Подскочил к столу и схватил спонсора за шиворот: – А тебе, пеликан, если еще раз сюда сунешься – клюв оторву! И своим бакланам то же самое передай!
Охранник все же попытался вступиться за шефа, но Плетнев отпихнул его левой рукой и потащил спонсора к дверям.
– Юра, это не те! Отпусти! – Кричала перепуганная Лера. Уж она-то отлично представляла себе возможные последствия инцидента, в первую очередь для невинного Васнецова и театра.
Но не внял упрямый пациент:
– Чтобы завтра же все ей вернул! И компьютер, и вещи! Иначе сам почку продашь!
Меценат, с одной стороны, огорчился – что, блин, за театр? Режиссер в запой ушел, у актера, вполне возможно, белая горячка! Вместо того чтобы работать, они здесь только бухать и могут, причем на его попечительские деньги! Да пошли они в болото! Никаких больше вложений! Найдет куда вкладывать! Но, с другой стороны, обрадовался – не о прошлых грехах речь.
В коридоре попечитель, бесцеремонно выставленный Плетневым, суетливым движением пригладил волосы, одернул задравшийся пиджак и бросил на охранника уничижительный взгляд. Чтобы тот понял – за оплошность будут бить рублем. Насыплют в мешок мелочи-лудяги и по почкам, по почкам… Нужно же соображать, где в стороне постоять, а где и на защиту бросаться. Но высказать ничего не успел – его нагнал белый, как переваренная лапша, Васнецов:
– Игорь Михайлович, подождите! Это ошибка! Я все сейчас объясню. Он просто крайне творческий человек!
Попечитель и сам был крайне творческим человеком. В девяностых креативил так, что не успевали патроны подносить. Сейчас, конечно, облагородился, легализовался.
– Я расторгаю наш договор. Завтра пришлю юриста, – жестко оповестил он, не сбавляя шага и даже не повернув головы в сторону проштрафившегося директора.
– Давайте дождемся премьеры! – молил директор на грани апоплексического удара. – Игорь Михайлович, пожалуйста! Он извинится. Игорь Михайлович, хотите, я перед вами на колени встану? Мы с ним вместе встанем!
– В церкви вставайте, а я не икона!
Спонсор скрылся в "гелендвагене", демонстративно громко захлопнув за собой дверь. Васнецову осталось только устремить горестный взгляд вслед отъезжающему немецкому внедорожнику с патриотической гравировкой на заднем стекле "На Берлин".
Лера тоже осознавала весь ужас положения. Долечилась. Теперь этот меценат копейки театру не даст, а дядя Сережа в депрессию уйдет – есть у него склонность. И все из-за ее науки! Надо, конечно, побежать и извиниться, но встречаться с дядей прямо сейчас – все равно что кинуться навстречу камнепаду.
Она поспешила удалиться, подхватив под руку все еще разъяренного больного. Повела в зрительный зал, где не настигнет праведный гнев дяди-директора. При посторонних "анкл Серж" агнец.
Погруженный в темноту пустой зрительный зал и актеры на сцене подействовали на Плетнева умиротворяюще и вызвали футбольные ассоциации. Матч без зрителей, санкции. Ага! Про футбол он помнит! Прогресс! Кажется, наши чемпионы мира. Мелочь, а приятно. Или это в хоккее? Надо будет уточнить.
Творящееся на сцене вызывало недоумение – вроде Лера говорила про пьесу девятнадцатого века, а там стул, на котором деваха в джинсах, и рядом мужик в малиновом пиджаке с электрическим утюгом в руке. Девка лениво корчится и вяло вопит, а мужик уныло стоит, поигрывая шнуром. Может, это другая пьеса?
Плетнев перебил жену, монотонно нудившую в ухо про то, что спонсоров бить запрещено.
– А это они что репетируют?
– "Преступление и наказание". Вон Лужин, а в джинсах Дуня. Ты что, не узнаешь?
Произнесенные имена ничего Плетневу не говорили. Говорили малиновый пиджак, джинсы и современный утюг. Бред.
Внезапно Дуня вскочила со стула и бросилась на авансцену с радостным криком:
– Юрий Иванович! Здравствуйте! Наконец-то вы вернулись!
Немногочисленная компания, расположившаяся в первых рядах, обернулась, как по команде, и принялась нестройным хором приветствовать режиссера и выражать пожелания здоровья.
– Не отвлекайтесь, продолжайте, – смущенно предложил Плетнев после ответного приветствия, – я посмотрю отсюда.
Вместе с Лерой он устроился в середине зала у прохода и впился взглядом в происходящее на сцене. А поглядеть было на что!
Репетировали сцену – Лужин ищет у Дуни свои деньги. Со стороны сцена больше походила на криминальные разборки, где браток Лужин пытает потерпевшую Дуню при помощи утюга.
Барышня в джинсах канючила, извиваясь на стуле:
– Сударь, прекратите, не надо, я ничего не знаю! Вы не имеете права!
Получалось фальшиво.
Лужин в ответ потрясал перед лицом девушки электроприбором и неубедительно обещал серьезные проблемы, словно начинающий коллектор.
Плетнев вдруг почувствовал, что вся эта вакханалия его интригует. Раздражает только неестественная игра актеров. А антураж ничего. Все нравится: особая атмосфера зрительного зала, волшебство освещенной сцены, запах пыльного занавеса, бархат и скрип кресел. Такое ощущение, что все это ему очень хорошо знакомо. Как будто всегда здесь сидел и никуда не уходил. Память потерял? Ну и ладно, что ж поделать, не умирать же теперь из-за этого. Надо будет перечитать "Преступление и наказание".
– Лера, – он наклонился к уху жены и зашептал: – Ты говорила, даже потеряв память, люди продолжают жить? На автомате.
– Да, – так же тихо ответила жена, – это называется ретроградной амнезией.
– Вот… И у меня, значит, она, ретроградная…
События на сцене развивались стремительно. Едва Лужин, не внимая мольбам Дуни, приблизил утюг к самому ее лицу, из-за кулис вышел полицейский. Не какой-то там городовой царских времен, а реальный современный полицейский. В форме с капитанскими погонами. Плетнев сначала решил, что капитан пожаловал по его душу - спонсор настучать успел.
На сцене – молодцы, актеры, – на визит постороннего не отреагировали, Лужин вертел утюгом и взывал к Дуне:
– Барышня, извольте показать карманы…
Капитан, не торопясь, приблизился к Дуне с Лужиным, доставая из брючного кармана удостоверение.
– Разрешите представиться, следователь уголовного розыска, – с пафосом объявил он в зал, – извольте объяснить, что здесь происходит?
– Ничего. Белье гладим, – Лужин поспешно убрал за спину утюг.
Плетневу бы обрадоваться, что не по его душу капитан, а он вскочил и возмущенно закричал, обращаясь к актерам:
– Да что это за хрень?!
– Юра, тихо, сядь! – Лера изо всех сил тянула его за рукав. – Я же тебе говорила – это современная трактовка…
– Какая еще, к чертовой матери, трактовка?..
На сцене прекратили играть и уставились на "режиссера". Лерка, конечно, хорошая девчонка, своя – по врачебной линии, когда может, всегда помогает, – и они согласились ей подыграть, но никто не договаривался, что псих командовать будет. Труппу от работы отвлекать. Репетиция, между прочим, процесс творческий, сбивать нельзя. Хоть и проходит без худрука.
Плетнев пытался разжать крепко впившиеся в локоть пальцы. Хотел даже выругаться матерно, но увидел огромные, полные ужаса глаза жены и сдержался. Бережно погладил по руке, и пальцы сами собой разжались.
– Лерочка, посиди, я сейчас…