- Что бы ни случилось?
- Пусть случается, -пожал плечами Андрей.
Фома с Иудой добрели до древних кенотафий уже в глубокой тьме, и, никого не обнаружив, перебранились коротко и двинулись к месту ночлега.
От этой ночи ничего не осталось в памяти Марии - только давно знакомое, безлунное, бесконечное, вечное одиночество промелькнуло среди зелёных деревьев и навеки покинутых могил и скрылось где-то за холмами Иерусалима.
Он больше не звал её за собой, не искал глазами в толпе, он перестал шутить, потом перестал улыбаться. Страх за него пришёл вместе с болью.
- Мне нельзя бояться, понимаю, нельзя, -говорила она Фоме.-Он делает всё правильно, наверно… он знает, как… почему же мне кажется, что он тоже боится этих дней?
Фома хмурился, кривил левый угол рта, вздыхал тревожно и мыслительно морщил лоб.
- Ты не презираешь меня, правда?-Спрашивала Мария, отчаянно цепляясь за разговор о нём.-Не думаешь, что он стал презирать меня?
- Он не стал презирать тебя, Мария, -медленно и тяжело произносил Фома.-Это город… я сам не узнаю его в этом городе… Ну и мерзкое это время, когда дело идёт к зиме… а говорят, в этих краях зимы не бывает…
Она благодарно сжимала его руку, и долговязый Фома смущался и снова кривил робкую улыбку. Он с неизменным уважением относился к любым проявлениям человеческой исключительности, одним из которых была, без сомнения, красота.
- Если хочешь знать, -говорил он, постепенно смелея, -я тоже не одобряю его походов в Храм. Про Царя опять заговорил… Царя ему никогда не прощают… Он как-то по особому умеет настроить всех против себя, но здесь ему это не сходит с рук так, как в Галилее… Мне кажется, что иерусалимские зеваки глупее других зевак. Упрямее, что ли…
- Ты тоже заметил?-Оживилась Мария.-А небо… я никогда не видела, чтобы небо было таким тяжёлым… оно будто просится упасть и разбиться вдребезги!
- И воздух, -подхватил Фома, -этот воздух южного моря…тебе не кажется, что он…
- Мёртвый?
Они уставились друг на друга.
- Я поговорю с ним, -прошептала Мария.-Теперь это не просто мои страхи, Фома, ты понимаешь, что это значит?
Фома нервно теребил тонкий пояс.
- Нет, -сказал он наконец.-Нет, Мария. Кто бы ты ни была, не мешай ему.
- Я люблю его, -просто ответила она.-И моя любовь сильней других. Он научил меня слышать голос сердца, но этот голос всегда произносит только его имя.
Фома снова нахмурился и покачал головой.
- Но может это не совсем то, чего хотел он?… -Пробормотал он как бы про себя.
Она повернулась и поймала его взгляд. Оробев от своей смелости и от ровного жгучего огня её глаз, он затаил дыхание и замер, боясь шелохнуться.
- Нет, Фома, -сказала она тихо-тихо.-Он хотел, чтобы я любила его.
Легче было бы сказать, что небо не разбивалось на тысячу осколков, проще было бы забыть о том, почему это случилось.
Древними улицами Сиона ещё гуляла поздняя дождливая осень, играя тяжёлыми тучами, а с моря в каменный город вдруг змеёю вползла зима. В окрестных деревнях роились чёрные стаи ворон, тревожно перекликались перед грозой, с криком срывались с голых деревьев и шумно взлетали, неуклюже барахтаясь в ветренном воздухе. Опустевшие острые ветки жутко торчали на мрачном сером фоне и качаясь, отчаянно царапали тяжёлое низкое небо. Тучи раскисали мгновенно, вздрагивали грязными потоками ливней, и громовые раскаты за горизонтом сотрясали землю эхом далёкого взрыва.
Холодные струи обрушивались на город, стучали настойчиво и грозно, загоняя в подворотни случайных прохожих. Крытые базары и ряды уличных прилавков под навесами наполнялись суетой и запоздалыми криками, тонущими в шуме дождя, и спешащие в укрытие горожане сбивались возле входа в одну живую кучу и принимались недоверчиво наблюдать, как у них на глазах плотнеет пелена дождя и посреди сплошной ненастной серости насмешливо сверкает с горы роскошная храмовая позолота.
Прислонясь к стене, в арке базарных ворот в промокшей толпе стоял Иисус и тоже смотрел на город. Неожиданно на его хрупкое плечо тяжело и веско легла чья-то крепкая рука.
- Насилу отыскал тебя, Иисус из Галилеи, -прошептал ему на ухо хриплый глухой голос.-С некоторых пор ты перестал появляться в Храме…
Рука властно приказала ему не оборачиваться.
- Ты ходишь один, -с укором сказал незнакомец.-Это страшный город.
Иисус равнодушно пожал плечами, продолжая смотреть на дождь.
- Меня послал мой господин, -продолжал хозяин руки.-Он хочет встретиться с тобой и будет ждать в полночь у гробницы Давида в нижнем городе.
Иисус скосил глаза на руку, лежащую у него на плече. На указательном пальце сиял перстень с огромным гранёным рубином. Дальше начинался длинный рукав чёрного плаща и прорезь капюшона, закрывшего лицо.
- Что хочет господин твой?-И глазом не моргнув, спросил он.
- Правды, -хрипло ответил голос.-Света твоей истины, -и добавил почтительно:-учитель…
- Я буду, -коротко сказал Иисус.-Ступай.
Рука в мгновение ока исчезла в рукаве.
- Именем Синедриона!-Крикнул незнакомец толпе, расступившейся мгновенно, выскочил из арки под проливные струи и скрылся за стеной дождя.
- Так ты говоришь, что Храм Ирода -жалкая насмешка?
- Пожалуй, ещё хуже, Иосиф. Если бы они видели Бога, как вижу Его я… Его невозможно поместить в этот позолоченый сарай, не унизив… понимаешь?
- Забавно…-протянул Иосиф и, прищурившись, посмотрел на него.-И с этими идеями ты заявился прямо в Храм? Однако… Поговаривают, ты объявил себя Царём…
- Они не понимают, не понимают, Иосиф!…
- Стоп! Я понимаю.
Он довольно улыбнулся и протянул руки над костром.
- Ну и переполох был, скажу я тебе… И после всего этого ты смело гуляешь по Иерусалиму в одиночестве?
- Я живу в окрестности, -ответил Иисус и быстро добавил:-У друзей.
- А…-сказал Иосиф, понимающе покачав головой.-Вот оно что, у друзей… А то я думаю как раз -кто это там в темноте уже битый час притворяется, что его тут нет? А это, наверное, друг.
Иисус с удивлением вскинул голову.
- Я приметил этого друга ещё давно, -улыбнулся Иосиф.-Он пришёл за тобой и спрятался вон за тем кустом. Эй, приятель!-Крикнул он во тьму.-Давай сюда, к костру, ночь-то, поди, холодна!
Иисус насторожился и тревожно сжал руки. Из-за куста не донеслось ни звука.
- Я приказываю тебе выйти именем Синедриона!-Уже с угрозой прокричал Иосиф, вставая.-Или тебе не сдобровать, клянусь честным именем Иосифа Аримафейского!
Тихо раздвинулись кусты, и маленькая фигурка, закутанная по самые уши, шагнула к костру.
Иисус и Иосиф замерли, раскрыв рты, когда разглядели того, кто приближался к огню.
- Мария!-Первым опомнился Иисус.-Боже мой, это ты?
Она покачала головой и с вызовом посмотрела на Иосифа.
- Раз такое дело, Иисус…-сказал тот смущённо.-Ведь я не знал!
- Ты шла за мной от самой Вифании?-Удивлённо спросил Иисус.
- Я шла за тобой, -ответила Мария, и в её глазах сверкнуло отчаяние.-Или ты хочешь опять прогнать меня?
Её волосы рассыпались по плечам и снова заиграли медью в отблеске костра. Ослеплённые её красотой, они вдруг забыли, что надо думать и говорить, что надо что-то отвечать этой смелой отчаявшейся женщине.
- Послушай…-наконец опомнился Иисус.-Разве можно идти одной через весь город?
- Я разозлила тебя?… -Пробормотала Мария. - Я так и знала - это я во всём виновата… я для всех не такая… Я дерзкая, я хожу одна в темноте…
- Ну что ты, милая, милая моя… Это я виноват -ты же шла за мной… Господи, да садись же и как следует согрейся!
Мария сделала шаг к костру, но вдруг остановилась и тихо всхлипнула. Они оба невольно подались вперёд.
- Я… я так боялась… что что-то случится с тобой, Иисус… что ты… не вернёшься…
Она, как ребёнок, залилась слезами, всхлипывая и вытирая глаза. Тронутый до глубины души Иосиф обнял её и усадил к огню.
- Знаешь что, Иисус?-Сказал он на прощанье.-Будь у меня такой друг, ноги бы моей не было в Храме!
Глядя на плачущую Марию, он не ответил. Какая-то неузнанная мысль прилетела к нему из другой, далёкой ночи. А когда она отняла руки от лица и посмотрела на него, он опустил глаза.
- Ты был вчера у Лазаря, Иисус, -насторожённо спросила Мария. - Фома сказал… Почему ты не взял меня с собой?… Меня не любят его сёстры?
- Дело не в них… -тяжело сказал Иисус, глядя на неё изподлобья. - Просто…
- Да! Знаю! Дело не в них! -Вспыхнула Мария, и он вздрогнул, как от пощёчины. - Конечно же, не в них - дело в тебе! И ещё в Боге, правда, Иисус? Который послал меня к тебе, как подарок, но не сказал, что с ним делать дальше? Поэтому ты и бегаешь, поэтому прячешься от меня? Посмотри же на меня, посмотри - я была для тебя целым миром, а теперь крадусь за тобой тайком, по ночам!
- Мария… накинь платок, ветер с севера… Неправда, всё совсем не так… Здесь… мне лучше быть одному.
- Но послушай, -волнуясь, сказала она, ближе придвигаясь к нему, -если ты так хочешь, мы никуда не уйдём, мы останемся, мы все будем здесь с тобой. Только скажи, что ты хочешь, чтобы было так, скажи!
- Я не вправе, -ответил он.-Я не вправе ни приказывать, ни просить.
Он причинил ей боль, когда отстранился и повернулся к костру. И он снова это знал, но отодвинулся ещё дальше.
- Не в праве… -повторила Мария, глядя перед собой. - О, теперь я знаю, Иисус, я была бы тебе плохой женой! - Вскричала она, обхватив голову руками. -Я ничем не могу тебе помочь… и иногда мне так хочется сделать что-то тебе назло, чтобы ты увидел, что кроме Бога на земле есть ещё и люди! Я ничего, ничего больше не понимаю… Ну почему, почему мы здесь?… Как изменился ты… тебя не узнать…
- Я хочу здесь остаться, Мария. И не могу этого объяснить. Если я уйду -эти невежды будут считать, что правы. Нет, нет… Теперь уже я никуда не уйду.
- Вот и всё, правда?-Горько сказала она, глотая слёзы.-Как будто и не было ничего -только для меня теперь нет никакой надежды!. Я пришла сюда из Галилеи, пришла следом за тобой, потому что ты позвал меня, поманил… даже и не думай отделаться от меня сейчас… Нет! Не говори мне ничего… знать больше не хочу ни о каком Боге! Потому что для меня Бог один - и это ты!
Что- то дрогнуло в его лице. Он не стал искать слова, а просто протянул ей руку. Горячая волна с треском вырвалась из пламени и задышала невыносимым жаром, а потом спала и снова скрылась в пылающую глубину костра, где по тлеющим искорёженным веткам пробегали искристые огненные змейки.
Свет огня танцевал на их лицах, а с земли тянуло мертвенным холодом. Они просто сидели, взявшись за руки, друг на друга даже не глядя, и одиночество, такое больное и тревожное, медленно отступало и сменялось тихим пронзительным счастьем. И поверить в него до конца было страшно, всё равно что признаться себе, что мир утаил от тебя самую важную и сокровенную тайну, и разгадать её тебе не по силам. И было именно так, потому что до сих пор никто на земле не знает точно, что же такое любовь.
"Я хотел бы забыть, я хотел бы вычеркнуть всё, написанное этой осенью… Я хотел бы забыть, и убежать далеко-далеко, и скрыться, и сделать вид, что не было ничего…никогда не было ничего…".
Фома отложил пергамент и повернулся на спину. Ветер за стеной подкрался ближе и притаился.
"Пергамент перевожу, -вспомнил Фома.-Пергамент дорого достался Иуде".
Ветер собрался с силами и завыл. Вой получился жалобный и нестрашный. Возле двери послышались чьи-то шаги и тревожный шёпот.
Фома аккуратно вытянул ноги и откинул голову, изображая спящего. В последний момент вспомнил про пергамент, пошарил рукой по циновке, нашёл и запихнул свиток себе под бок.
Вошедший остановился на пороге и окинул взглядом спавших.
- Что делали весь день?-Тихо просил он у стоявшего рядом.
- А не было никого, -так же тихо ответил ему сонный голос хозяина.-Вернулись к вечеру, по отдельности… гуляли где-то…
- А она?
- А нет её.
- Как нет?
- Не пришла ещё, Иисус.
"Самое время сейчас, -подумал Фома.-Ведь его не сыщешь теперь никогда!"
Он поёрзал немного и медленно сел, словно проснувшись только что.
- Ты поздно пришёл, Иисус…
- А ты рано проснулся.
- Может быть, вовремя, Иисус?
- Говори.
Фома криво усмехнулся и встал. Пергамент бессовестно выпал.
- А!-Сказал Иисус.
- Хм…-Сказал Фома.
Они вышли в соседнюю комнату и остановились друг против друга. Фома подумал сразу же, что плохая это была идея - поговорить. По глазам увидел, что зря вставал и ломал комедию.
- Трудно сейчас идти в Галилею, -сказал он.-Время холодное. Да и дождь, поди, разбил и разлил в грязь дороги…
- На осле разве что, -посоветовал Иисус.-Думаю, можно раздобыть где-то здесь осла…
Они задумчиво подняли глаза к потолку, словно обдумывая варианты.
- Осёл один будет, -наконец сказал Фома.-Разве же возможно найти нам восемь ослов?
- Да, -согласился Иисус.-Восемь, конечно, вряд ли…
Они не смотрели друг на друга, притворялись, что думают об ослах и слушают ветер.
- Нельзя нам оставаться, Иисус, -почти жалобно сказал Фома, первым потеряв терпение.-Тебе ли не знать? Коль уж нам всем не выбраться из этого проклятого города, не молчи, Бога ради, говори с нами и не бросай нас!
- Не думаешь ли ты, что вам следует ходить везде со мной, Фома?
- Но мы не видим тебя неделями, что думать, не знаем, Иисус, и если я могу о чём-то просить Бога, так только о том, чтобы не было никогда ни этой зимы, ни этой осени!
Фома махнул рукой и сел на лавку у стены. Что сказать ему - что вера их ослабела от этих дождей? Что, мирясь с поражением, они сломлены духом и готовы предать? Что всё в мире сейчас против него и заодно с этим городом? Он открыл было рот, но почувствовал, что сжалось горло, и предательски защипало в носу.
"Я бы только хотел спросить у него - чего ради?-Подумал он, глотая колючий комок.-Только узнать - каково это, когда идёшь один против всех? Ведь теперь уже, кажется, совсем, совсем один…".
У порога снова послышись шаги и шелест одежды. Иисус вышел из комнаты, и вскоре до Фомы донёсся его строгий голос. Потом настойчиво и мягко что-то ответил ему шёпот Марии, затем они вышли во двор, и всё стихло.
"Однако…- сладко улыбнулся про себя Фома, чувствуя, что комок в горле растекается теплом по телу.-Как же я… ведь уже, кажется, и не совсем… не совсем один…".
Дорога была пуста, и ровно горели факелы на обочинах, освещая красноватым светом мощёные камни. Неясные силуэты деревьев сливались с чёрной придорожной тьмой, и вокруг не было ни души.
Час был поздний, но далеко до рассвета. Юркий маленький человечек всё больше жался к каменным подставкам под факелы и избегал прямого пути, так и норовя в случае чего мелькнуть в непроглядную темень.
Он шнырял туда-сюда между фонарями, прыгал на одной ноге, пытаясь безуспешно обмануть холодную ночь. Иногда он бормотал что-то себе под нос, останавливался и скулил, как брошенный щенок, обнимал себя руками и качался из стороны в сторону, успокаиваясь, как ребёнок. Затем вдруг выбегал на середину дороги, поднимал лицо к небу и грозил кому-то кулаком, всхлипывая и ругаясь, потом боязливо оборачивался и снова прятался в тень. Прислонялся к каменному столбу и долго стоял недвижим, как статуя, раскрыв рот и сложив на груди руки, во всю тараща бессонные невидящие глаза.
Беда, случившаяся с маленьким человечком, пришла не впервые. Он лежал без сна и видел, как по стенам гуляли знакомые чёрные тени. Над южным морем поднималась ядовитая розовая дымка и отравляла воздух над городом, и оживляла призраков, выходящих по ночам из пещер. Он тихо всхлипывал в темноте, задыхался от беспомощности и страха, и боялся заснуть, опасаясь подмены. Сон мог сделать его другим, сон мог всё разрушить, дать волю теням и разлитому в воздухе яду. Когда становилось вокруг темно и тихо, наступал страшный час, и оживало то, что должно было умереть, давно умереть внутри. Но оно поднималось из самой неведомой глубины, липкое и злое, оно тянуло ожившие руки и рвалось навстречу красноватому вареву тумана, под сырые своды пещер. Там ждал кто-то без имени и цели, знающий свой срок. Тот, кто должен был придти, знал тайный язык и слышал зов. И когда душа его покрывалась трещинами, он вспоминал старые знаки и плакал, жадно и горько, от безысходности и вечной боли. Сон стал врагом, и смотрел лживо, с ухмылкой. Больше не было защиты, и дивных, знающих, сильных глаз. Теперь нигде в мире не было покоя.
Он стал один бороться с этими ночами, полными разлитой в воздухе отравы.
Но приближалась весна, а весна была сильней Иуды.
Распятие
Мария уже целый час бродила по рынку, шумевшему и полному предпразничной суетой. С утра она ушла одна, стараясь никого не разбудить, и дорога словно сама привела её сюда, в самый центр города, где она могла быть среди людей.
- Красавица!… Финики!… Виноград!… Покупай!… Так бери!… -Кричали ей вслед торговцы.
Она вздрагивала, как от пощёчины, от каждого крика, но заставляла себя улыбаться, чтобы прогнать тревогу, и шла дальше, рассеянно поглядывая по сторонам. Время от времени что-то звенело у неё в голове, и она останавливалась, словно спрашивая себя, что она здесь делает и кто она такая, и почему одна, опять одна… Ночь Мария не спала - каждый раз, когда сон готов был спуститься к ней, какой-то толчок изнутри прогонял его и оставлял её без сил, в отчаянии и тоске. Дважды она поднималась, глядя на спящего Иисуса, и хотела разбудить его, и что-то сказать… но потом ложилась снова, чувствуя, что скорее закричит от обиды, чем станет снова просить его поговорить с ней, как прежде, обнять, догадаться, как ей не хватает его нежности…
Мария замерла посреди толпы, вспомнив, как он протянул во сне руку, а потом провёл ею по груди… так он раньше обнимал и гладил её по волосам, и они лежали, долго-долго, делая вид, что спят… почему же он больше не звал её к себе?
"Я уйду, - подумала она неожиданно и легко. - Он даже не заметит. Нет… нахмурится - а потом забудет, забудет меня… ведь он этого хочет - этого, я знаю".
Она развернулась было, чтобы куда-то бежать, и тут столкнулась с человеком, который хотел пройти мимо, но, взглянув ей в лицо, удивлённо спросил:
- Мария?…
- О, Господи… -прошептала она, отступая на шаг.
- Теперь ты в Иерусалиме? Ты здесь одна?
- Одна, Хасид… -зачем-то сказала она, словно подписывая себе приговор.
Он покачал головой, рассматривая её. Он снова что-то знал… Мария отступила ещё на шаг.
- Что же это ты -на базаре, и без покупок… ты ждёшь кого-нибудь? - Спросил Хасид, не сводя с неё глаз и подступая ближе.
- Не жду, нет… не жду…
- Погоди… Возьми деньги. Нет, просто так -возьми. Это подарок… к празнику.
- Отчего я снова встретила тебя, как тогда…перед тем… что же это?…