Тело трясло, мотало, я несколько раз оступался и падал. Надо было отдохнуть, снова лечь, уснуть. По чуть-чуть выбираться из этой физиологической клоаки. Но страх того, что ничего не получится, и что это последние мгновения такой прекрасной жизни, когда можно думать, видеть, пить воду и передвигаться, и что скоро всё закончиться – не даёт остановиться.
Мне нужно на улицу. Нужно выйти отсюда, здесь воняет, здесь всё провоняло злом, беспомощностью и убогостью. Нужно валить отсюда быстрее. Вдруг телу осталось совсем чуть-чуть, и я сдохну здесь? Никогда. Только не здесь. Если есть возможность выбрать, то я выбираю улицу. Почему? Мне это сейчас не важно. Возможно, да даже и не возможно, а более чем вероятно, что я на самом деле собираюсь на улице умереть, но сделать хочу это, совершив поступок! А поступком этим является именно то, что я выйду на улицу.
Теперь я двигаюсь в ванну. Чтобы посмотреться в зеркало и узнать, как я выгляжу. Возможно, даже помыться. Интересно, а есть у меня ещё одежда, кроме той, которая на мне? Кого я обманываю? Квартира пустая, какая одежда? И в самом деле, неужели я в пьяном угаре совершал шопинг. Глупость какая.
Надо стянуть с себя всё это. Я раздеваюсь перед ванной, бросая в неё эти куски грязных тряпок, которые являются моей одеждой. На дне ванной какая-то грязь, но мне всё равно. Я сейчас буду мыться и стирать. Включу душ, и, пока он льёт на моё тело воду, я буду топтать на дне ванной свою одежду. Мыла нет, но есть зубная паста. И даже щётка. Моя, что ли? Не верится. Наверное, тех, кто тут жил до меня.
Забраться в ванну не так просто. Ноги не гнуться. Неужели перебил колени? Или просто столько времени находился без движения? Не важно. В ванной надо держаться покрепче. Включил воду. Ледяная, сука. Но у меня нет сил даже пищать, не то, чтобы дрожать. Набираю полный рот зубной пасты и кое кат тыкаю зубной щёткой в рот. Да, зубы, а вернее то, что от них осталось, таким образом почистить сложно, но хоть чуть-чуть привести рот в порядок можно. Выплёвываю красно-коричневую жижу с запахом мятного говна на дно ванны. Теперь есть и стиральный порошок.
От такой сообразительности у меня стала зашкаливать гордость. Надо же, как я прекрасно придумал – и зубы почистить и одежду постирать. Стоя под ледяной водой, топча свою рвань ногами с зубной пастой, я испытывал огромную радость от того, что мне даётся шанс. Но я себя не сильно обнадёживал, конечно. Жизнь научила не радоваться раньше времени. А как хотелось наплевать на эти правила и просто наслаждаться моментом, когда ты на маленькую толику похож на человека.
Удивительно, но батареи в квартире были горячими. На них я развесил то, что называл одеждой. Сам сел рядом на голый пол голой задницей и грелся спиной. Задремал. Сквозь полудрёму мне рисовались картины того, каким принцем я буду после того, как всё высохнет, и я это всё надену на себя и щёголем выйду во двор.
Какая же разительная разница между сухой грязной одеждой и мокрой грязной одеждой. Хотя, По сути дела, ничего же не изменилось. Ну, вляпал я грязь зубной пастой поглубже в ткань, ну, сам смыл с себя слой образовавшейся за долгое время на мне фауны. Но из-за разницы восприятия в итоге получаем два совершенно разных комплекта одежды. Грязную бомжовую и чистую, в которой можно выйти в люди. Такова сила восприятия. Если считаешь, что одежда плохая, она будет ужасной, выглядеть будет ужасно и состоять сплошь из изъянов, но если ты себя убедил, пусть даже путём самовнушения, что она прекрасна, то ничто не заставит тебя переменить мнение. Это будет не просто одежда, это буде королевский наряд, сказочное одеяние, надев которое – превращаешься в принца.
Удивительное дело, но мне не очень холодно. Тряпьё моё влажное, но меня это не беспокоит. Меня сейчас прёт от того, что в зеркале я вижу приличного, хорошо одетого молодого человека, в то время, как на самом деле, оттуда на меня смотрит старый истаскавшийся бомж в рванье.
Как же мне сейчас на всё на это наплевать. Я сейчас увижу небо, улицу, людей, и смогу это нормально воспринимать. Только бы не загнуться раньше времени, но это я уже нагоняю на себя страх. Почему? Потому что я нормально сходил в туалет, не блевал, и мне хочется есть. Значит, не всё так плохо в моём организме, и он ещё поживёт.
Перед тем как открыть дверь из квартиры, я, как бы по привычке, огляделся. Зачем? Довольно часто я повторяю себе это вопрос. Вот и на этот раз не знаю, что ответить. Просто огляделся, затем открыл дверь и вышел на площадку. Это, конечно, круто сказано, "вышел", скорее выковылял. Передвигаться трудно, очень. Встал отдышаться. Напротив скрипнула соседская дверь и из-за неё выглянула какая-то тётка:
– Тебе что здесь надо? А ну пшёл отсюда, скотина вонючая. Сейчас сыну скажу, он тебе уебёт!
Тетка погрозила кулаком. Я испугался такого накала страстей и её сына, и инстинкт заставил меня ковылять к лестнице. Ковылять быстро, очень быстро, буквально галопом ковылять. Сильно же меня жизнь помотала за последнее время, если на меня достаточно прикрикнуть какой-то тётке, чтобы я испуганным оленем устремился прочь.
Семь этажей вниз. Почти полчаса борьбы со ступеньками. Как же это сложно – спускаться вниз по лестнице на негнущихся ногах. Почти вечность и практически все силы, которые у меня были. Осталось только открыть дверь из подъезда и выпасть во внешнюю жизнь. И тогда моя последняя мечта сбудется – В трезвом уме и ясной памяти побывать на улице.
Вот почему всё то, о чём мечтал не так давно и к чему шёл с какими-либо трудностями кажется не таким уж и прекрасным. Ну и что, что стою я на улице? И что с того, что всё ясно воспринимаю? Ничего в этом такого нет. Только люди смотрят с подозрением и неприязнью, да холодно.
Да и стоять у подъезда получилось недолго – мужик, выходящий из подъезда пинком погнал меня прочь. Какое странное ощущение – не обидно, не хочется ответить ему. Никаких чувств, буквально так и надо – гонять меня. Очень, очень сильно меня потаскало. Но я не чувствую себя виноватым. Для меня нормально то, что меня не считают за человека. Потому что я сам себя им не считаю.
Очень хочется есть. Я усмехнулся. Это мне напомнило анекдот откуда-то из глубокой молодости, когда я был студентом. Тогда тоже было состояние "очень хочется есть", но тогда всё было впереди, а сейчас уже всё позади. Сколько ни рассуждай о том, что впереди или позади – есть меньше не хочется. Есть, наоборот, хочется всё сильнее. Где же можно найти пожрать? Насколько мне позволяет моя гордость, то можно рассудительно и обстоятельно обследовать мусорные баки на предмет выброшенных продуктов. Потом можно обследовать мусорки у ларьков с едой, а если повезёт, то можно выпросить у кого-нибудь просто еды. Вкусной, горячей и много.
По закону подлости, в мусорных баках есть любой мусор, кроме съедобного. Что только не выбрасывают люди. Всё подряд и очень много. И в основном всё в пакетах, которые не так просто раскрыть. Почти час я прокопался в мусорном баке, пока меня снова не прогнали. Из еды я нашёл кусок сливочного масла. Его же я теперь аккуратно сосал, пробираясь поближе к торговому центру или остановке с ларькам. Туда, где есть люди, туда, где покупают еду и где можно клянчить. Какие-то смутные воспоминания нахлынули из того времени, когда я ненавидел таких, как я сейчас, просящих, воняющих и мешающих. Эх, сейчас отомщу за всех них, т. е. нас.
Никакого стыда не испытываешь. Ни капли. Только специально играю, делаю лицо и весь вид как можно более жалостливыми и убогими:
– Дайте на еду, пожалуйста?
И глаза отводишь.
– Дайте на сосисочку денет, пожалуйста?
Люди подходят, отворачиваются. Никто ничего не даёт. Стоять надо довольно долго, потому что процент милосердных идиотов очень мал, и большинство из них сейчас выпрашивают еду у других. Примерно через полчаса одна девочка не доела свой хотдог и выбросила. Какая удача, правда, не полная, не сам выпросил, а девочка выбросила, но всё же. Главное результат – я ем.
Быстро кончилась сосиска. И вкусная какая. Даже удивительно, насколько вкусной бывает еда, выброшенная другими людьми. Удивительно настолько, что начинаешь переживать по поводу ясности восприятия действительности. Всё ли нормально, если я то, что со мной происходит, воспринимаю нормально. Может, я просто устал? Может, мне просто плохо? Может, съел чего не то?
Как же меня радует способность моего проснувшегося разума подшучивать надо мной. Съел чего не то. Да, сосиска была лишней в наборе кусок сливочного масла с сосиской. Я не стал смеяться, но про себя отметил, что жизнь наладилась, всё вроде бы начиналось сначала, и поэтому можно было немного расслабиться. Отдохнуть. Я решил, а почему бы не отдохнуть и не заработать немного денег одновременно? Вид у меня достойный, лицо жалкое, можно постоять на паперти, как говорят. И я сел прямо возле ларька с сосисками.
Шло не хуже, чем выпрашивать еду. Никто не клал деньги. Люди проходят мимо, морщась и брезгливо передёргиваясь. Но в меня уже вселилась уверенность, что если быть упорными и, не смотря ни на что, стараться, то всё получится. Милостыня обязательно попрёт. И я не ошибся – какой-то пьяный парень положил мне в руку бумажку достоинством в пятьдесят рублей.
Это была серьёзная бумажка. Таких денег стоил хотдог, два пирожка или даже две буханки хлеба. Я сжал бумажку в кулаке, твёрдо намереваясь пойти и купить хлеб, но тут ко мне подошёл и сел рядом мой двойник. Вернее такой же бомж, как и я. Естественно, это был другой человек и на меня совершенно при жизни нормальной не похожий, но в текущих обстоятельствах он был мой двойник. Подняв на меня прорезь с глазами, он прохрипел:
– Пойдём, поешь. Давно сидишь?
Я не представлял, какую опасность для меня может нести этот человек, а предложение еды меня лишь обрадовало:
– Только я хожу медленно. Ковыляю.
– Мы все здесь ковыляем.
Мы довольно смешно стали подниматься, сначала встали одновременно на колени, потом, ухватившись руками за ларёк, поднялись на ноги. И поковыляли. Ковыляли недолго. В подвал дома напротив. Буквально сто метров или пять минут ковыляния.
В подвале, в дальней комнате сидело ещё двое моих двойников – бомжей. Всё-таки, какая схожесть опустившихся людей, а? Разные лица, разное телосложение, разная одежда и разный пол, а выглядят все одинаково. Мясистое опухшее лицо, бесцветное тряпьё и бесформенная обувь. И жалкий полукруг ввалившегося в самого себя тела. Сидят и курят бычки из огромной банки с бычками. Бычков очень много, всех мастей и марок. Есть даже без фильтра, что несколько странно.
Интересно, а я начал курить? Я вроде не курил до всего этого? Стал прислушиваться к своим ощущениям. Запах табака чувствую, но желания взять сигарету не возникает. Странно, а почему не начал? Психика порой странные узоры рисует из человека. Я убился полностью всем, чем можно, но сигареты курить не стал. Правильно, они вредны для здоровья.
Я сел рядом со всеми, мой первый двойник сел напротив. Мне всегда представлялись, а, может быть, я видел их в реальности, такие бомжатники в виде тёмных зассаных комнат с керосиновой лампой. Сейчас же я над своими представлениями лишь посмеялся. Про себя, конечно. Честно говоря, мне было довольно страшно среди этой нечисти. Да, я был одним из них и даже, может быть, пострашнее, чем они, но менее опасными от этого они не становились.
Поймал себя на мысли о том, что я уже не ассоциирую себя с этими людьми. Как быстро человек переходит из одной касты в другую. Сам переходит. Действительно, себя человек может вознести куда угодно. Но вот добиться, чтобы тебя вознесли, достаточно сложно. Сойти за своего ещё можно, да и то не всегда. Мне вот повезло – среди бомжей я как рыба в воде. Как не хорошо с моей стороны, а? Они меня в компанию приняли, а я, такая скотина, себя лучше их считаю и никак себя к ним не причисляю.
Этот сарказм оправдан. И даже очень. Это не люди. Это банальные животные, которые живут только потому, что организм по инерции не умирает. Какие-то остатки инстинктов, рефлексов ещё остались, но они направлены на то, чтобы найти еды, сбиться в стаю, найти дурман. Любое вещество, которое отрывает от реальности. Пьют всё подряд. Едят тоже. Болеют тоже всем.
Гадкие, противные, вонючие и никому не нужные. Мне их никого не жалко. Дали бы возможность их пристрелить – пристрелил бы. Чтобы не мучились. Они же реально как сломанные дети – страдают до смерти. Не думаю, что кому-то из них удастся выбраться из того, в чём они сейчас доживают. Или, можно даже сказать, умирают.
Стало страшно. Я косвенно не верил в то, что мне удастся выбраться. Я потерял надежду на счастливый исход. Я проецировал себя на них и мысленно желал себе смерти, потому что другого выхода для меня нет. Как это глупо звучит, когда любой здравомыслящий человек со здоровой психикой скажет: "Расправь плечи, живи, работай, старайся, возьми себя в руки! Всё у тебя получится!" Но для этого надо быть человеком, а не отбросом общества. У меня даже своей философии нет, ту, что была, потерял, новой не придумал.
Я достал заныканый за пазухой полтинник и положил туда же, куда все складывали свою добычу. Хлеб, колбаса, сосиски, булки, конфеты. Просто пир. Мой полтинник тут же исчез со стола, и вместо него появилась бутылка с какой-то мутью.
Я сразу понял, чем мне грозит эта стеклянная ёмкость. Я прекрасно понимал, что мне ни в коем случае нельзя это пить. Но одно дело понимать, а другое дело желать алкоголя. Ноздри уловили тошнотворный запах. В горле начало першить так, что я чуть-чуть не закашлялся. Руки мелко затряслись. Не тем тремором, что у меня был постоянно, а мелкой дрожью, которой колотит наркоманов при ломке. Я глазами впился в бутылку. Всё внутри вдруг заболело, стало ныть, а в голову стали забивать огромную сваю.
В подвале всё стало огромным. Просто огромным, а я маленьким. А свая уже долбилась из затылка в лоб. Внутри кто-то орал: "Выпей!"
Как может противостоять разум, который только недавно родился, требованиям плоти и травмированного мозга? Его мгновенно забили. Он даже не пытался возражать. Просто потому, что не было аргументов. Что я мог ответить своим же вопросам на тему: а что дальше, у тебя есть какая-то надежда, а ты уверен, что ты выживешь, а ты готов терпеть боль?
Очередь дошла до меня. Я взял бутыль и опрокинул её в себя. Даже глаза зажмуривать не пришлось. Снова химия. Непонятно что, лак, наверное. Главное, не стошнить. Несколько глотков сделал, отдал бутылку и зажал рот руками, чтобы не пошло обратно. Мой двойник справа пихнул мне кусок отломанного хлеба с колбасой. Заботливый.
А у меня пошли слёзы. Говорят, что люди плачут от горя или от счастья. А я вот плакал от какой-то херни. Запивал водой, жевал изломанными зубами хлеб с колбасой и плакал. Крошки попадали в дыхательное горло, а через него в носоглотку. Я подавился, закашлялся, из носа полетели кровавые козявки с соплями и крошками. И даже вылетел кусочек колбасы. А я всё думал, что самое главное – не стошнить. Иначе не будет эффекта.
По моим представлениям из прошлого, а я так думаю, что из кинематографа, люди, когда получают удовольствие от того, что они приняли, откидываются назад. Мир вокруг них наливается красками, запахами, цветами, звуками. Всё становится ярко и красиво. Бомж же не откидывается, он скрючивается от боли, которая раздирает его желудок, он падает на бок и ждёт, пока химия достигнет мозга. Только тогда отключаются органы чувств, и наступает тишина. Ни боли, ни унижения, ни страха, ничего. Можно спокойно просуществовать её какое-то время.
Я уже лёг. Скрючился. Мой двойник справа мне влил ещё.
Как же интересно всё это происходит. Пока ещё остались неразмытые этой дурью куски разума, он наблюдает на тем, что происходит. Внимательно следит. Голова коснулась бетонного пола, взгляд не фокусируется, но это ничего. Резкая картинка и не нужна. Всё равно неудобств не чувствуется и на происходящее вокруг откровенно пофигу. Сейчас самое главное – внутренние ощущения. Ничего не болит, всё тихо. Сейчас я лежу в огромной трубе, с толстенными железобетонными стенками, через которые изредка доносится гул говорящих в комнате. Говорят монотонно, без эмоций. Да и какие эмоции, в этом мире всё серьёзно.
Сознание теряется не сразу. Постепенно. Ну, это так, конечно, кажется, но в голове происходит много интересного, прежде чем мозг перестанет интересовать, что там передают сегодня органы чувств. Потом он что-то там себе думает, потом отключается. Это я так сейчас думаю. Я лежу без сознания в одном из Ярославских подвалов. Возможно, я умираю, возможно – нет. Но мне до этого сейчас нет дела. Мне нет дела даже до того, что один бомж в меня сейчас вливает остатки того энергетического напитка, что мы пили. Горлышком он разжимает мне зубы и переворачивает бутылку. Я закашливаюсь, но он быстро выдёргивает бутылку, кроша мне сгнившую эмаль. Он зажимает мне рот.
Остатки моего тела, в которых есть ещё куски инстинкта самосохранения, приводят в себя остатки моего разума. Глаза медленно открываются, и в образовавшиеся щели я вижу своего двойника-бомжа. Он убирает руку от моего рта, и я начинаю дышать. Двойник слезает с меня и кричит куда-то в сторону:
– Не, живой. Путь валяется.
Я живой. Не так-то весело от этой мысли. Я поправил себя – от этой мутной мысли. Как я понял, действие химиката ещё не прошло. А только что влитая порция усилила опьянение. Сейчас снова станет нормально. Надо только минуту подождать. Одну минуточку. Как же больно. Вот. Вроде начинается. Надо снова скрючиться, зачем было меня переворачивать на спину? Какая глупость. Скрючившись – и умирать не страшно, и пьяным валяться лучше.
Я прямо чувствую, как голову обволакивает это вещество. Вот уже и хорошо.
Когда человек просыпается, он сначала прислушивается и приглядывается к тому, что вокруг происходит. Это он делает с трогательной неуклюжестью, потому что ещё не ориентируется как следует. "Все системы работают не очень нормально". Приятнее и прекраснее всего просыпаться в райском саду, когда солнышко светит не очень ярко на занавески, а за окном щебечут птицы. Медленно понимаешь, что ты счастлив, и что за эти тысячи лет ничего не изменилось. Всё тот же рай, всё тоже солнце, всё те же птицы.
Намного неприятнее просыпаться на бетоне в тёмном помещении. Потому что непонятно, открыл ты глаза или нет. Или ты просто ослеп? Что за гадость я пил? Она меня ослепила? Похоже, что нет. Просто очень темно, но стены угадываются, жаль, что головой двигать не могу. Или могу?
Появляется слух. Не слух даже, а гудение какое-то, гул, вой чего-то в голове. Чёртова сирена. Или это на самом деле что-то воет? Или это свист? Да что же это такое? Больно же, отдаётся во всё тело. Больно! Да это не вой, это тюкание. Или капание. Это что-то капает, а звуки от этого капания налагаются один на другой, превращаясь в мощный гул. В глаза и в уши вставили пропеллеры и включили. Разбрызгав плоть и кровь, они стали натужно гудеть.
Пока этот ад происходит со мной, я постараюсь прийти в себя или позвать на помощь. Знакомая до боли ситуация. И я всё прекрасно помню. Интересно, а сколько я провёл здесь времени? Лёжа на этой бетонной плите в подвале. Часа три, наверное, не больше. Или больше. Сознание ещё замутнено, потому что соображаю пока не очень. Но всё это не мешает мне понимать, что мне очень и очень плохо. И по мере выхода яда из организма будет становиться ещё хуже. Будет очень неприятно.
Почему я не умер? Я же хотел в последний раз погулять, посмотреть, подумать и подохнуть. А нет. Не получилось. Самообман.