- Ну, уж не так все ужасно. Вляпались мы впервые, и кто же не знает, что Джеймс - отчаянный пропойца, с него и спросу-то нет, кого он там где обидел.
- С него, может, и нет, зато с нас есть. "Пултни" уже распорядились: Хьюберт звонил мне вчера вечером, чтобы мы ему романов больше не слали. Только пойдет об этом слушок - и увязнем по уши в финансовой, мягко говоря, трясине.
- Обязательно, конечно, надо кого-то подыскать взамен Джеймса, - сказала Соня. - Такого мастака по части бестселлеров враз не вырастишь.
- Люпины будем выращивать, - угрюмо отозвался Френсик и пошел к себе в кабинет.
День выдался преотвратный. Телефон трезвонил почти без умолку. Авторы интересовались, скоро ли их потянут на Королевскую скамью Высокого суда правосудия за то, что они использовали имена однокашников, а издательства возвращали принятые к публикации романы. Френсик сидел, снимал трубку, нюхал табак и старался быть вежливым. Часам к пяти ему это стало совсем невмоготу, и когда позвонил редактор "Санди график", не хочет ли он тиснуть обличительную статейку насчет британских законов о клевете, Френсик сорвался.
- Чего вы от меня хотите? - орал он. - Чтоб я сунул голову в петлю, а меня бы вздернули за пренебрежение к суду? Кажется, и так этот чертов кретин Джеймсфорт собирается опротестовать судебное решение!
- На том основании, что клеветнический пассаж про миссис Хамберсон - целиком ваша вставка, да? - полюбопытствовал тот. - Защитник, помните, как раз и предположил…
- Дьявол меня раздери, да я самого вас упеку за клевету! - завопил Френсик. - От Гальбанума я стерпел такой намек, только чтоб не скандалить в суде, а вы повторите-ка мне это при свидетелях - живо окажетесь на скамье подсудимых!
- Трудновато вам придется, - посочувствовал редактор. - Тот же Джеймсфорт будет против вас свидетельствовать. Он ведь клянется, что вы с ножом к горлу требовали опорочить миссис Хамберсон, а когда он не согласился, изменили текст прямо в гранках.
- Это гнусная ложь! - вскричал Френсик. - Скажут еще, что я сам пишу за своих авторов!
- А что, разве нет? - вежливо удивился редактор. Френсик осыпал его проклятиями и ушел домой с головной болью.
Четверг был не лучше среды. "Коллинз" отверг пятый роман Уильяма Лонроя "Седьмое небо", как перегруженный сексом. Из "Трижды Пресс" завернули "Напоследок" Мэри Гоулд по обратной причине, а "Касселз" отказалось печатать "Бельчонка Сэмми" из-за того, что бельчонок пекся только о себе и упускал из виду общественное благо. "Кейп" вернул одни романы, "Секер" - другие. Никто ничего не взял. И вдобавок разразилась драматическая сцена: престарелый священнослужитель, чью автобиографию Френсик снова отказался пристраивать под тем подлым предлогом, что будто бы мало кого заинтересует ежедневная хроника приходской жизни в Южном Кройдоне, сокрушил зонтом вазу и удалился вместе со своей рукописью только после того, как Соня пригрозила позвонить в полицию. К обеду Френсик просто ополоумел.
- Не могу больше, - заныл он, отскакивая от звякнувшего телефона. - Если меня, то меня нет. Скажи, что меня хватил удар, что меня вообще…
Просили его. Соня прикрыла трубку ладонью.
- Марго Джозеф. Она говорит - иссякла и не знает, сумеет ли кончить…
Френсик скрылся к себе в кабинет и скинул трубку с рычажка.
- Все, я ушел и сегодня не вернусь, - сказал он Соне, когда та возникла в дверях через несколько минут. - Буду сидеть и думать.
- Заодно почитай, - сказала Соня и шлепнула бандероль ему на стол. - Утренняя. Распечатать - и то было некогда.
- Вот я распечатаю, а она взорвется, - мрачно сказал Френсик и развязал шпагат. Однако в пакете ничего страшного не оказалось: только аккуратная машинопись и конверт, адресованный мистеру Ф. А. Френсику. Френсик не без удовольствия оглядел девственные страницы и незахватанные углы: никто, стало быть, к машинописи не прикасался, от сбытчика к сбытчику она не бродила. Потом он глянул на титульный лист, украшенный заглавием: "ДЕВСТВА РАДИ ПОМЕДЛИТЕ О МУЖЧИНЫ. РОМАН". Имени автора не было, обратного адреса тоже. Странно. Френсик вскрыл конверт и прочел краткое, деловое и загадочное послание.
КЭДВОЛЛАДАЙН И ДИМКИНС
СТРЯПЧИЕ
596 Сент-Эндрю стрит
Оксфорд
Досточтимый сэр!
Всю корреспонденцию касательно возможного сбыта, публикации и вопросов авторского права по поводу прилагаемой рукописи надлежит адресовать нам на имя лично П. Кэдволладайна.
Автор, пожелавший остаться в совершеннейшей тайне, предоставляет договорные условия и выбор соответствующего псевдонима целиком на Ваше усмотрение. Готовый к услугам
Перси Кэдволладайн
Френсик несколько раз перечел письмо, прежде чем обратиться к рукописи. Очень это было странное письмо. Совершеннейшая тайна? Договорные условия и выбор псевдонима целиком на его усмотрение? Доселе ему попадались только авторы тщеславные и авторы назойливые, и такое смирение говорило само за себя. Прямо-таки умилительно. Ах, если бы мистер Джеймсфорт оставлял все на его усмотрение! Френсик открыл первую страницу машинописи под названием "Девства ради помедлите о мужчины" и принялся читать.
Спустя час он читал не отрываясь, и табакерка его разверзлась на столе, а складки штанов были полны табачной трухи. Френсик вслепую потянулся за табаком, ввернул в ноздрю щедрую щепоть и вытер нос третьим носовым платком. Задребезжал телефон в соседнем кабинете. Люди всходили по лестнице и стучались в Сонину дверь. Снаружи, на улице, тарахтели машины. Френсик отключился от посторонних шумов. Он перевернул страницу и стал читать дальше.
В половине седьмого Соня Футл окончила дневные труды и собралась уходить. Дверь в кабинет Френсика была закрыта, но вряд ли он бы ушел не сказавшись. Она приотворила дверь и заглянула. Френсик сидел за столом, неподвижно взирая на темные крыши "Ковент-Гардена", и слабо улыбался. Знакомая поза, поза открытия.
- Не может быть, - сказала она в дверях.
- А ты прочти, - сказал Френсик. - На меня не полагайся. Сама прочти. - И он как бы отстранил машинопись легким жестом.
- Находка?
- Бестселлер.
- Уверен?
- Абсолютно.
- Роман, конечно?
- Н-ну, - сказал Френсик, - хотелось бы думать, что роман.
- Небось похабщина, - сказала Соня, распознав симптомы.
- Похабщина, - возразил Френсик, - это не то слово. Воображение, начертавшее - если воображение может начертать - эту эпопею бесстыдства, - такого воображения не хватало маркизу де Саду.
Он поднялся и протянул ей машинопись.
- Крайне желательно выслушать твое мнение, - заключил он, как бы вернувшись на уровень собственного достоинства.
Вечером Френсик отправился к себе в Хампстед чуть ли не вприпрыжку, но наутро вернулся тишком, и в ежедневнике Сони возникла сдержанная запись: "Обговорим роман за обедом. Ко мне никого не пускать". Он прошел в кабинет и запер за собой дверь.
Все утро напролет Френсик, по-видимому, был целиком поглощен голубиной возней на соседней крыше. Он сидел за столом, уставившись в окно, иногда звонил по телефону или черкал карандашом на листочке. Большей частью сидел просто так. Но видимость обманчива: дух Френсика витал над привычным литературным ландшафтом, где каждое лондонское издательство просительно разевало клюв, где на всяком перекрестке заключались взаимовыгодные сделки и услуги обменивались на одолженьица. Но Френсик собрался хитрить. Мало ведь запродать книгу - это любой дурак сможет, дан только выгодный товар. Нет, нужно пристроить ее именно кому следует, чтобы сделка имела полный эффект и нужные последствия, чтобы она всячески укрепила репутацию книгопродавца и послужила его дальнейшей выгоде. И уж само собой, к выгоде его авторов.
В расчеты его входило будущее: он предвидел неудачи знаменитых авторов - и книги, успеху которых помешает авторская безвестность. Френсик тасовал воображаемые карты - это он умел. Иногда он уступал книги мелким фирмам за пустячные авансы, хотя мог бы договориться с фирмой побольше об авансе покрупнее. Такие жертвы потом окупались - скажем, изданием романа, которого и пятьсот экземпляров едва ли разойдутся, но почему-либо нужного Френсику в печати. Свои резоны Френсик не оглашал, равно как имена маститых авторов, зарабатывающих на жизнь детективами или полупорнографией, укрываясь под псевдонимами. Тут простирался покров тайны, и даже Френсик, чей ум был полон неверными уравнениями личностей и вкусов, покупок и цен, долгов и платежей, - даже он понимал, что посвящен далеко не во все. Расчеты расчетами, но, в конечном счете, вывозит всегда удача, а в последнее время удача изменила Френсику. Значит, надо действовать осторожненько - и в это утро Френсик был предельно осмотрителен.
Он обзвонил приятелей-юристов и удостоверился, что стряпчие "Кэдволладайн и Димкинс" - старая, надежная и весьма почтенная фирма, обслуживающая самую респектабельную клиентуру. Лишь затем набрал он оксфордский номер мистера Кэдволладайна - чтобы напрямик поговорить о присланном романе. Поверенный изъяснялся по старинке. К его глубочайшему сожалению, встреча мистера Френсика с автором не представляется возможной. Инструкции предполагают совершеннейшую тайну: любые переговоры должен вести лично мистер Кэдволладайн. Разумеется, все лица и происшествия в романе вымышленные. Да, если угодно, мистер Френсик может включить в договор дополнительный параграф, освобождающий издательство от финансовой ответственности на случай возбуждения дела о клевете. Он, впрочем, всегда полагал, что подобный параграф составляет неотъемлемую часть всякого договора между издателем и автором. Френсик сказал, что да, конечно, составляет: он просто хотел лишний раз подчеркнуть этот момент, поскольку имеет дело с автором-анонимом. Мистер Кэдволладайн выразил полнейшее понимание.
Френсик положил трубку увереннее, нежели снял, и смелее возвратился на круги своя, к воображаемым сделкам. Он пошел проторенной тропкой, мысленно задержавшись возле нескольких видных издательств и миновав их. Такому роману, как "Девства ради помедлите о мужчины", нужен был издатель с безупречной репутацией, отсвет которой лег бы на книгу. Френсик отсеивал одного за другим и наконец сделал свой выбор. Рискованный, конечно: однако игра стоила свеч. Но сначала требовалось мнение Сони Футл.
Она высказала его за обедом в итальянском ресторанчике, где Френсик обычно угощал своих более или менее второстепенных авторов.
- Редкостная книжица, - заметила она.
- Пожалуй что, - признал Френсик.
- Но что-то в ней есть. Есть искренность, - сказала Соня, понимая, чего от нее ждут.
- Согласен.
- Проникновенность.
- Само собой.
- Крепкий сюжет.
- Железный.
- И есть подтекст, - сказала Соня.
Френсик перевел дух. Как раз на это слово он и надеялся.
- Думаешь, есть?
- Да. Честное слово. Есть вот в ней что-то такое. Нет, хорошо, правда. Ей-богу, хорошо.
- Н-ну, - сказал Френсик, как бы сомневаясь, - я, может быть, отстал от времени, но…
- Да ну тебя. Перестань дурака валять.
- Любезный друг, - сказал Френсик. - Я вовсе не валяю дурака! Вот ты сказала - есть подтекст, и слава богу. Я этого слово ждал и дождался. Стало быть, роман придется по вкусу тем духовным самоистязателям, которые радуются книге, только если она их раздражает. Но про себя-то я знаю, что с точки зрения подлинной литературы это сущая дрянь - и невелика важность, что знаю, однако инстинктами своими надо дорожить.
- У тебя, по-моему, вообще нет инстинктов.
- Литературный - есть, - сказал Френсик, - И он говорит мне, что книга мерзкая претенциозная, а значит - ходкая. Все в порядке: содержание - гадость, слог и того гаже.
- Слог как слог, - пожала плечами Соня.
- Тебе-то, конечно, все едино. Ты американка, вашу нацию классика не тяготит. Вам что Драйзер, что Менкен, что Том Вулф, что Сол Беллоу - какая разница? Имеете право. Я как нельзя больше ценю это безразличие, оно обнадеживает. Если уж вы без труда проглатываете вывороченные фразы, источенные запятыми и перетянутые скобками, где неприкаянные глаголы тычутся во все стороны, а оговорки цепляются друг за друга; фразы, которые, чтобы вразумительно спародировать, и то надо раза четыре перечесть со словарем - я ли стану вам перечить? Твои земляки, чей раж самоусовершенствования я никогда не мог оценить, в такую книгу просто влюбятся.
- Ну, содержание-то им не особенно в новинку. Было, и не так давно: вспомни-ка "Гарольда и Мод"
- Но не в таком омерзительно подробном исполнении, - заметил Френсик, отхлебнув вина. - И без лоуренсовщины. Вообще же это как раз наш козырь: ему - семнадцать, ей - восемьдесят. За права престарелых! Разве не звучит? Да, кстати, когда Хатчмейер будет в Лондоне?
- Хатчмейер? Ты что, обалдел? - удивилась Соня. Френсик протестующе помахал вилкой с длинной макарониной.
- Ну-ну, выбирай выражения. Я тебе не хиппи.
- А Хатчмейер тебе не "Олимпия Пресс". Он мещанин до мозга костей и к этой книге близко не подойдет.
- Подойдет, если подманим, - сказал Френсик.
- Подманим? - недоверчиво спросила Соня. - Это как?
- Я, собственно, решил запродать книгу самому что ни на есть почтенному лондонскому издателю, - сказал Френсик, - а уж потом перепродать права Хатчмейеру в Америку.
- Кому же это ты здесь запродашь?
- Коркадилам, - сказал Френсик.
- Старинная, обомшелая фирма, - покачала головой Соня.
- Вот именно. - сказал Френсик. - Престижная. И на грани банкротства.
- Им сто лет назад надо было отделаться от половины своих авторов, - сказала Соня.
- Ладно от авторов, лучше бы отделались от главы фирмы, от самого сэра Кларенса. Ты его некролог читала? Оказалось - нет, не читала.
- Очень любопытно. И поучительно. Сколько, ах, сколько у него заслуг перед Литературой! То бишь сколько напечатал он поэтов и романистов, которых никто не читал и не читает! В итоге - банкротство.
- Вот, значит, и не смогут они купить "Девства ради помедлите о мужчины".
- Купят, куда они денутся? - сказал Френсик. - На похоронах сэра Кларенса я перекинулся парой слов с Джефри Коркадилом. Он по стопам отца не пойдет. Коркадилы выкарабкиваются из восемнадцатого столетия, и Джефри нужен бестселлер. Они возьмут "Девство", а мы пощупаем Хатчмейера.
- И, по-твоему, на Хатчмейера это подействует? - усомнилась Соня. - Что ему Коркадилы?
- Как что, а почет? - сказал Френсик. - У них же монументальное прошлое. На камин-то Шелли опирался, в кресле-то непорожняя миссис Гаскелл сидела, а на ковер и вовсе Теннисона стошнило. А сколько первоизданий! Хоть и не вся "великая традиция", а все же изрядный кусок истории литературы. И в такую преподобную компанию Коркадилы возьмут наш роман - за бесценок, конечно.
- Ты думаешь, автору этого хватит? А деньги ему нипочем?
- Деньги он получит от Хатчмейера. Мы его, голубчика, хорошенько выдоим. Но автор, конечно, небывалый.
- Судя по книге - да, - сказала Соня. - А еще почему?
- Непробиваемый аноним, - сказал Френсик и изложил инструкции мистера Кэдволладайна. - Так что у нас своя рука владыка, - заключил он.
- Дело за псевдонимом, - сказала Соня. - Убьем-ка мы сразу двух зайцев: пусть автора зовут Питер Пипер. Хоть раз в жизни увидит человек свое имя на книжной обложке.
- Ты права, - грустно согласился Френсик. - Боюсь, что иначе бедняге Пиперу не видать этого как своих ушей.
- Вдобавок сэкономишь на ежегодном обеде и не придется читать новую версию "Поисков утраченного детства". У него какой сейчас образец?
- Томас Манн, - вздохнул Френсик. - Фразы на две страницы - заранее ужас берет! А ты думаешь, можно эдак-то разделаться с его литературными мечтаниями?
- Как знать? - возразила Соня. - Поглядит человек на свою напечатанную фамилию, почувствует себя на какое-то время автором - может, и хватит с него?
- Да, уж либо так, либо никак, это я более чем головой ручаюсь, - сказал Френсик.
- Ну вот, и ему кое-что перепадет.
После обеда Френсик отправил рукопись Коркадилам. На титульном листе, под заглавием, Соня припечатала "сочинение Питера Пипера". Френсик долго, убедительно разъяснял по телефону ситуацию Джефри Коркадилу и запер свой кабинет вполне собой довольный.
Через неделю редколлегия Коркадилов обсуждала "Девства ради помедлите о мужчины" перед лицом прошлого, осенявшего развалины их издательской репутации. Панельные стены зала заседаний были обвешаны портретами знаменитых покойников. Шелли среди них не было, миссис Гаскелл - тоже; их замещали меньшие светила. В застекленных шкафах выстроились первоиздания, а музейные витрины хранили писательские реликвии. Перья гусиные и перья стальные, послужившие автору "Уэверли", перочинные ножички, чернильница, которую Троллоп будто бы забыл в поезде, песочница Саути и даже кусочек промокашки, который, будучи поднесен e зеркалу, обнаруживал, что Генри Джеймс однажды, на удивление потомству, написал пошлое слово "дорогая".
Посреди этого музея, за овальным столом орехового дерева, сидели, соблюдая еженедельный обряд, директор издательства мистер Уилберфорс и главный редактор мистер Тэйт. Они прихлебывали мадеру, грызли тминные печеньица и неодобрительно поглядывали то на рукопись, лежавшую перед ними, то на Джефри Коркадила. Трудно сказать, что им больше не нравилось - она или он. Замшевый костюм в обтяжку и вышитая сорочка Джефри Коркадила были совсем не к месту. Сэр Кларенс весьма бы не одобрил. Мистер Уилберфорс подлил себе мадеры и покачал головой.
- Я категорически против, - сказал он. - По-моему, совершенно несуразно и даже непредставимо, чтобы мы освятили своим именем, титуловали бы, так сказать, публикацию этого… опуса.
- Вам что, книжка не понравилась? - спросил Джефри.
- Не по-нра-ви-лась? Да с моей стороны просто подвиг, что я ее дочитал.
- Ну, на всех не угодишь.
- Нам никогда и не предлагали ничего подобного. Все-таки таки подумать о собственной репутации…