- И о собственном превышении кредита, - сказал Джефри. - Говоря напрямик, нам надо выбирать между репутацией и банкротством.
- Но зачем же такая, бывают и другие книги, - взмолился мистер Тэйт. - Вы ее хоть прочли?
- А как же, - кивнул Джефри. - Я знаю, отец мой взял себе за правило не читать никого после Мередита, но я…
- Ваш бедный отец, - с чувством сказал мистер Уилберфорс, - должно быть, ворочается в гробу при одной мысли о…
- Да-да, именно в гробу, где к нему, надо полагать, скоро присоединится так называемая героиня этого омерзительного романа, - добавил мистер Тэйт.
Джефри поправил сбившийся локон.
- Помнится, папу кремировали, так что затруднительно ему будет ворочаться, а ей - присоединяться, - небрежно заметил он. Мистер Уилберфорс и мистер Тэйт стали торжественны, а Джефри вернул на лицо дружелюбную улыбку. - Итак, насколько я понял, ваши возражения сводятся к тому, что в романе описана любовная связь семнадцатилетнего юноши и восьмидесятилетней женщины?
- Да, - сказал мистер Уилберфорс громче обычного. - Хотя как тут можно говорить о ЛЮБОВНОЙ связи?..
- Ну, сексуальные отношения. Что спорить о словах?
- Нет-нет, не в словах дело, - сказал мистер Тэйт. - И даже не в отношениях. Это бы все еще ничего. Где об отношениях, там пусть, куда ни шло. Ужасает то, что между отношениями. Я и понятия не имел… впрочем, не важно. Но это же просто кошмар какой-то.
- Вот ради этих самых пассажей между отношениями, - сказал Джефри, - книгу и будут раскупать.
Мистер Уилберфорс недоверчиво покачал головой.
- Лично я склонен думать, что мы идем на риск, на опаснейший риск судебного преследования за непристойность, - сказал он. - И обоснованного преследования.
- Именно, именно, - отозвался мистер Тэйт. - Да что тут, возьмите хоть сцену с креслом-качалкой и душем…
- Умоляю, - простонал мистер Уилберфорс. - Хватит уж того, что мы это прочли и похоронили в памяти. Неужели нужна еще эксгумация?
- Уместное слово, - сказал мистер Тэйт. - Даже и самое заглавие…
- Ладно, ладно, - сказал Джефри. - Согласен, все это несколько безвкусно, однако же…
- Что значит "однако же"? А помните, как он ее…
- Ну Тэйт, ну не надо, ну ради бога не надо, - слабо запротестовал мистер Уилберфорс.
- Повторяю, - продолжал Джефри, - я готов согласиться, что это варево не на всякий вкус. Да ну вас, Уилберфорс. Хотите, я наберу вам с полдюжины книг почище этой.
- Нет, я, слава богу, ни одной такой не помню, - заметил мистер Тэйт.
- Одну, назовите одну! - возопил мистер Уилберфорс. - Хоть одну, которая могла бы сравниться!.. - И перст его затрясся над рукописью.
- Та же "Леди Чаттерли", - сказал Джефри.
- Ха! - сказал мистер Тэйт. - Да по сравнению с этим "Леди Чаттерли" - девственница!
- И вообще, "Чаттерли" же запрещена, - сказал мистер Уилберфорс.
- О, небо, - тяжко вздохнул Джефри Коркадил. - Ну, кто ему объяснит, что викторианцы вместе с их нравами канули в Лету?
- И очень жаль, что канули, - заметил мистер Тэйт. - Кое с кем из них мы прекрасно ладили. Безобразия начались с "Источника одиночества".
- Была там еще и другая гадкая книжонка, - сказал мистер Уилберфорс, - но ее хоть не мы опубликовали.
- Безобразия, - вставил Джефри, - начались, когда дядя Катберт сдуру пустил под нож "Самоучитель бальных танцев" Уилки и напечатал вместо него "Определитель съедобных грибов" Фашоды.
- Да, с Фашодой - это он зря, - согласился мистер Тэйт. - На вскрытиях нас все время поминали недобрым словом.
- Вернемся в нынешний век, - сказал Джефри, - который не лучше, чтоб не сказать - хуже минувшего. Френсик, как видите, предложил нам роман, и мы, по-моему, должны его принять.
- Прежде мы с Френсиком дела не имели, - сказал мистер Тэйт. - Говорят, Френсик берет недешево. Сколько он хочет на этот раз?
- Чисто номинальную сумму.
- Чисто номинальную? Френсик? Что-то непохоже на него. Обычно он запрашивает втридорога. Тут какая-нибудь ловушка.
- Да чертова эта книга и есть ловушка. Дураку ясно, - сказал мистер Уилберфорс.
- Френсик смотрит на вещи шире, - сказал Джефри. - Он предвидит заокеанскую сделку.
Оба старца шумно вздохнули.
- А-а, ну да, - сказал мистер Тэйт. - Американский рынок. Тогда, конечно, другой разговор.
- Вот именно, - сказал Джефри, - и Френсик убежден, что американцы оценят эту книгу по достоинству. Вовсе тут не все похабщина, многое сделано по-лоуренсовски, не говоря уж о прочих писателях, которые тоже просвечивают. Блумзберийская группа, Вирджиния, понимаете ли, Вулф, Мидлтон Марри и тому подобное. И философское опять же содержание…
- Ага, ага, - кивнул мистер Тэйт. - На такую наживку американцы клюнут, только нам-то что с этого?
- А десять процентов американского гонорара, - сказал Джефри. - Это нам как?
- И автор согласен?
- Мистер Френсик уполномочен согласиться за него и полагает также, что если книга станет там бестселлером, то ее начнут бешено раскупать здесь.
- Если, если, - сказал мистер Тэйт. - Если да, то да. А кто издаст в Америке?
- Хатчмейер.
- Ишь ты, - сказал мистер Тэйт. - Теперь хоть кое-что понятно.
- Хатчмейер, - заметил мистер Уилберфорс, - негодяй и мошенник.
- И один из главных воротил американского книжного рынка. - прибавил Джефри. - Если уж он возьмет книгу, то книга пойдет. И авансы у него сказочные.
- Признаюсь, - кивнул мистер Тэйт, - что я никогда не мог проникнуть в тайны американской книготорговли, но авансы действительно сказочные, и Хатчмейер в самом деле воротила. Может быть, Френсик и нрав. Шанс тут, пожалуй, есть.
- Наш единственный шанс, - заверил Джефри. - Иначе пойдем с молотка.
Мистер Уилберфорс налил себе мадеры.
- Ужасное унижение, - сказал он. - Подумать только, до чего мы докатились - до псевдоинтеллектуальной порнографии.
- Ну, если это нам поможет удержаться на плаву… - сказал мистер Тэйт. - Да, а кто такой этот, как его, Пипер?
- Извращенец, - объявил мистер Уилберфорс.
- Френсик говорит, что это молодой человек, преданный литературе, - сказал Джефри. - Это его первый роман.
- Будем надеяться, что и последний, - сказал мистер Уилберфорс. - Впрочем, можно, кажется, пасть еще ниже. Как звали ту мерзавку, которая сама себя кастрировала и написала об этом книгу?
- Как то есть САМА себя? - изумился Джефри. - Это вряд ли возможно. Еще, положим, сам себя..
- Вы, наверное, имеете в виду книжонку под названием "Обыкновенное убийство", сочинение некой… Маккаллерс, что ли, - сказал мистер Тэйт. - Лично я ее не читал, но слышал, что ужасная гадость.
- Итак, все согласны, - сказал Джефри, чтобы избежать опасного поворота беседы. Мистер Тэйт и мистер Уилберфорс скорбно кивнули.
Френсик приветствовал их решение без особого восторга.
- Почем еще знать, выгорит ли с Хатчмейером, - сказал он Джефри за обедом в ресторане "Уилерз". - Главное сейчас, чтобы газетчики не пронюхали, а то отпугнут его. Давайте-ка для пущего туману называть это дело "Девством".
- Что ж, очень подходяще, - сказал Джефри. - Девственные гранки будут месяца через три, не раньше.
- Стало быть, хватит времени обработать Хатчмейера.
- Вы думаете, правда есть шанс, что он откупит?
- Шансов сколько угодно, - сказал Френсик. - Мисс Футл имеет на него огромное сексуальное влияние.
- Поразительно, - сказал Джефри, содрогнувшись. - Но, судя но "Девству", о вкусах лучше не спорить.
- Соня, кстати, замечательно торгуется, - сказал Френсик. - Она всегда запрашивает такие авансы, что американцы аж глазами хлопают. И понимают, что она верит в книгу.
- А этот наш Пипер согласится на десятипроцентные отчисления?
Френсик кивнул. У него был по этому поводу разговор с мистером Кэдволладайном.
- Автор предоставил мне решать за него все финансовые вопросы, - сказал он, ничуть не отклоняясь от истины. Так обстояли дела к прибытию Хатчмейера, который объявился в Лондоне со своей свитой в начале февраля.
Глава 3
Про Хатчмейера говорили, что он самый безграмотный издатель в мире и что, начав карьеру менеджером, он учредил затем мордобой на книжном рынке и однажды выдержал восемь раундов с самим Норманом Мейлером. Еще говорили, что ни одной закупленной книги он сроду не прочел и вообще читает только чеки и банкноты. Говорили еще, что он - владелец половины амазонских джунглей и что, глядя на дерево, он видит суперобложку. Много разного, чаще нелестного, говорили о Хатчмейере: во всем этом была толика правды, и за разноречивыми россказнями таился секрет его успеха. А что секрет был, в этом никто не сомневался, ибо удачливость Хатчмейера превосходила всякое понимание. Легенды о нем мешали спать издателям, отвергнувшим "Историю любви" Эрика Сигела, когда автор просил за нее ломаный грош; презревшим Фредерика Форсайта, проворонившим Яна Флеминга и теперь ворочающимся с боку на бок, проклиная свою бестолковость. Сам же Хатчмейер спал прекрасно. То есть для больного человека просто изумительно, а болен он был всегда. Френсик переедал и перепивал своих соперников;
Хатчмейер же давил их ипохондрией. Когда он не страдал язвой или желчно-каменной болезнью, то жаловался на кишечник и сидел на строгой диете. Издатели и посредники за его столом по мере сил управлялись с шестью блюдами, одно сытнее и неудобоваримее другого, а Хатчмейер ковырял кусочек вареной рыбки, грыз сухарик и прихлебывал минеральную водичку. Из таких кулинарных поединков он выходил с тощим животом и тугой мошной, а гости его кое-как доплетались до дома, сами не понимая, что за муха их укусила. Но опомниться им не удавалось: Хатчмейер сегодня был в Лондоне, завтра - в Нью-Йорке, послезавтра - в Лос-Анджелесе. Разъезды его имели двоякую цель: заключать договоры наспех и безотлагательно и держать подчиненных в страхе Божием. Иной раз похмельный автор еле мог вывести свою фамилию, не то что прочесть мелкий шрифт, а в договорах Хатчмейера шрифт был мельче мелкого. Оно и неудивительно: петит сводил на нет все, что печаталось крупным шрифтом. И, наконец, чтобы иметь дело или обделывать делишки с Хатчмейером, надо было сносить его обращение. А Хатчмейер был хамоват - отчасти по натуре, отчасти же в пику литературному эстетству, донимавшему его со всех сторон. Оттого-то он так и ценил Соню Футл, что она не лезла ни в какие эстетические рамки.
- Ты мне прямо как дочь, - проурчал он, приветственно облапив Соню в номере "Хилтона". - Ну, что же на этот раз принесла мне моя крохотулечка?
- Гостинчика, - отвечала Соня, высвободившись и взгромоздившись на велосипедный снаряд, всюду сопровождавший Хатчмейера. Тот присел на самое низкое кресло в комнате.
- Да не может быть. Романец?
Соня кивнула, усердно крутя педали.
- Как называется? - поинтересовался Хатчмейер, пропуская дело наперед удовольствия.
- "Девства ради помедлите о мужчины".
- Чего ради "помедлите о мужчины"?
- Девства, - сказала Соня и вовсю заработала педалями.
Хатчмейер углядел ляжку.
- Девства? Религиозный, что ли, роман с пылу с жару?
- Это мало сказать - с жару: сам как огонь.
- Что ж, по нашим временам не худо. Тиражное барахло: всякие там сверхзвезды, дзэн-буддисты, как починить ваш автомобиль или там мотоцикл. Девство тоже кстати - как раз год женщин.
Соня приостановила педали.
- Нет, Хатч, тебя не туда понесло. Это не про Богородицу.
- Как нет?
- Так вот и нет.
- Стало быть, не она одна девственница? Ну-ка, ну-ка, расскажи, это даже интересно.
И Соня Футл принялась рассказывать с высоты велосипедного седла, завораживающе поводя ногами вверх-вниз, дабы убаюкать критические способности Хатчмейера. Тот почти не сопротивлялся и, лишь когда Соня перестала крутить педали, сказал:
- Забыть, наплевать и растереть. Ну и белиберда! Ей восемьдесят, а она знай подставляется где ни попадя. Обойдемся.
Соня слезла со снаряда и, подбоченившись, нависла над Хатчмейером:
- Не ерунди, Хатч, послушай меня. Только через мой труп ты отбрешешься от этой книги. Это экстракласс.
Хатчмейер радостно улыбнулся. Во берет за глотку! Торги - не торговлишка.
- Давай, расхваливай.
- Ладно, - взялась за дело Соня. - Когда читают книги? Молчи, сама скажу. От пятнадцати до двадцати одного года. И время есть, и охота не притупилась. У кого самые высокие показатели грамотности? У шестнадцати-двадцатилетних. Верно?
- Верно, - согласился Хатчмейер.
- Конечно, верно! И вот тебе, пожалуйста: семнадцатилетний парень, поиски себя.
- Какие еще поиски! Ты меня не потчуй фрейдистской мертвечинкой. Не те времена.
- Времена не те, да и он не тот. Мальчик без патологии.
- Да ты что! А чего же он лезет на бабушку?
- Она ему не бабушка. В ней женское…
- Погоди, деточка, дай мне сказать. Ей восемьдесят, какое там в ней женское. Уж я-то знаю. Жене моей Бэби пятьдесят восемь, а женского - один скелет. Хирурги-косметологи из нее столько повынимали, что ахнешь и закачаешься. За пазухой один силикон, окорока тянутые-переобтянутые. Девственность ей обновляли раза четыре, а с лицом я со счету сбился.
- И почему все это? - сказала Соня. - А потому, что она хочет быть женщиной с головы до пят.
- Ну да, женщиной. Почти вся подмененная.
- А все-таки читает. Верно?
- Еще бы нет! За месяц больше, чем я издаю в год.
- Вот именно. Читает молодежь, читают старики. А прочих вежливенько отсылаем туда-сюда.
- Ты вот скажи Бэби, что она старуха, и сама вежливенько отправишься туда-сюда. Она за это кому хочешь пасть порвет - я тебе говорю.
- А я тебе говорю, что пик грамотности дает возрастная группа от шестнадцати до двадцати лет, потом зияние - и снова пик, начиная с шестидесяти. Права я или нет?
- Ну, права, - пожал плечами Хатчмейер.
- А книга о чем? - спросила Соня. - О том, как…
- Как один чокнутый сопляк путается с чьей-то бабкой. Где-то уже это было, давай что-нибудь поновее. Да и с тухлой клубничкой неохота возиться.
- Нет, Хатч, нет, ничего ты не понял. Это не тухлая клубничка, а история любви. Они по-человечески важны друг другу. Он нужен ей, а она ему.
- А мне они оба ни на хрен не нужны.
- Они черпают друг у друга то, чего каждому недостает. Он впитывает ее зрелость, умудренность, вкушает плод опыта…
- Вкушает? Плод? Ох, берегись, ей-богу, сблюю.
- А она заражается его юношеским жизнелюбием, - напирала Соня. - Я тебе честно говорю: это большая литература. Глубокая, значительная книга. Она высвобождает. Это экзистенциально. Это… Помнишь, как было с "Подругой французского лейтенанта" нашего Джона Фаулза? Все Штаты ходуном ходили. А теперь Америка созрела для "Девства". Да, ему семнадцать, ей восемьдесят - а все-таки он ее любит. Поймы ты, Хатч: Л-Ю-Б-И-Т. Пожилые и престарелые будут все как один покупать книгу, чтобы узнать, чем их обделяет судьба, а студенты клюнут на филозофрению. Только подай - а пойдет нарасхват! Культуртрегеров поймаем на претензию, авангард - на порно, а сопливых - на чувствительность. Это же блюдо на целую семью! Таких тиражей…
Хатчмейер встал и прошелся по комнате.
- Знаешь, тут ты, может, и верно протумкала, - сказал он, - Я вот спросил себя: "Схватится Бэби за эту книгу?" Как пить дать, схватится. А уж если она глотает, то все облизываются. Сколько?
- Два миллиона долларов.
- Два миллиона… Ты мне что, мозги пудришь?
Хатчмейер даже рот разинул. Соня снова влезла па велосипедный снаряд.
- Два миллиона. Нет, не пудрю я тебе мозги.
- Иди гуляй, детка, иди гуляй. Два миллиона? За один роман? Отбой.
- Два миллиона - или я пошла показывать ножки Майленбергу.
- Этому скалдырнику? Да откуда у него два миллиона! Бегай ты без штанов взад-вперед по Авеню Америк хоть с утра до вечера - никто столько не даст.
- Американские права, дешевое издание, фильмы, телепостановка, серийные выпуски, книжные клубы…
- Ты давай позабористее, - зевнул Хатчмейер. - Клубы у меня под рукой ходят.
- А с этой книгой они тебя обойдут.
- Ну, пусть даже купит Майленберг. Он тебе цены не даст, а я все равно перекуплю. И что мне с этого будет?
- Слава, - хлопнула козырем Соня, - мировая слава. Сразу влепишь в десятку: "Унесенные ветром", "Эмбер навечно", "Кукольная долина", "Доктор Живаго", "Аэропорт", "Мешочники". Да ты же в "Ридерз дайджест альманах" попадешь!
- В "Ридерз дайджест альманах"? - восхищенно переспросил Хатчмейер. - Ты думаешь, даже так?
- Думаю? Знаю. Престижная книга о скрытых жизненных возможностях. Не бульварщина какая. Переплюнешь Мэри Бейкер Эдди с ее христианской наукой. Это же словесная симфония. Заметь, кто здесь купил - фирма слава тебе господи!
- Кто? - с подозрением спросил Хатчмейер.
- Коркадилы.
- Коркадилы? Старейшее издательство…
- Не старейшее. "Марри" старше.
- Ну, ладно, старое. Почем?
- Пятьдесят тысяч фунтов, - наудачу брякнула Соня. Хатчмейер уставился на нее.
- Коркадилы - пятьдесят тысяч за эту книгу? Пятьдесят косых?
- Да, пятьдесят косых. И с ходу. Без лишних разговоров.
- А я слышал, они на мели, - сказал Хатчмейер. - Их что, откупил какой-нибудь араб?
- Нет, не араб. Это семейная фирма. Сам Джефри Коркадил выложил пятьдесят тысяч: понял, что книга того стоит. Думаешь, стали бы они рисковать такими деньгами, если б собирались сматывать удочки?
- Японский бог, - сказал Хатчмейер. - Да, видать, на это дерьмо делают крупные ставки… и все ж таки два миллиона! Никогда еще за роман столько не давали. Роббинс берет миллион, но ведь это Роббинс!..
- В том-то и дело, Хатч. Думаешь, я прошу два миллиона за так? Дура я тебе, что ли? К тому же два миллиона делают книгу. Ты их платишь, люди об этом знают - и каждый кидается читать роман - надо же понять, с чего это ты раскошелился. Про тебя всякому интересно. Ты впереди всех. Да и фильм обязательно…
- С фильма в доле. Только не процентик, а пополам.
- Идет, - сказала Соня. - Режь подметки на ходу. Пополам гак пополам.
- Да, еще мне нужен автор, этот ваш, как его… Пипер, - заявил Хатчмейер.
- Автор тебе нужен? - вмиг насторожилась Соня. - А зачем тебе автор?
- Для ходкого сбыта. Будем его совать в нос публике: вон видали, этому только подкладывай старух. Турне по Штатам, автографы, телеинтервью, лекции - в общем, на всю катушку. Мы его разделаем под гения.
- Не думаю, что ему это понравится, - смущенно сказала Соня. - Он очень робкий и замкнутый.
- Это он-то робкий? Заголился и давай стесняться? - удивился Хатчмейер. - Да за два миллиона он любой зад обязан дочиста вылизать!
- Сомневаюсь, что он согласится…