***
Хорошо, что у паспортистки оказались такое хорошо развитое чувство юмора и любовь к шоколадкам. За десять минут и три шоколадки удалось получить правильный новый паспорт.
– До свидания, Илья Борисовна, – улыбнулась девушка на прощание.
Илья бессильно махнул рукой. Мы с девушкой пытались убедить Илью, что ничего страшного, с нами тоже каждый день приключаются мелкие странности, которые мы в этот момент расцениваем как непомерно значительные для себя события, вместо того чтобы увидеть в них что-нибудь смешное.
Илья не хотел видеть ничего смешного, нервно тер лысину и говорил, что ему и без того тяжело соприкасаться с российской действительностью, а теперь он еще Илья Борисовна, и от этого у него стресс…
Илья оправился от стресса, как только мы вышли во двор.
– Что ни говори, все вы тут в России совки, и ничего с этим не поделаешь, – бодро сказал он.
Я вежливо кивнула, а про себя подумала: почему это мы совки? Совсем наоборот, например, девушка в погонах очень даже европейский человек – остроумный, толковый, любит шоколадки.
Мы шли по Фонтанке, и Илья читал вслух вывески и ворчал.
– Смотри, "Бест парфюм", "Вижен сервис", "Ривер-хауз"… – возмущался Илья. – "Фитнес-клаб", "Донатсы", "Элитный секонд-хэнд"…
Неужели прямо так и написано? А я и не замечала. Но ведь есть надписи и по-русски! Илья вообще не прочь подметить что-то плохое, как будто он уехал в высшие сферы, а меня тут оставил приглядывать за хозяйством и выговаривает мне, что я нерадивая.
– Все нормально, ты в Питере, не обращай внимания, – сказала я и остановилась у книжного прилавка на углу Невского и Фонтанки – думала, может, он уймется, пока я буду смотреть, не продается ли на этом лотке "Варенье" и др. новые талантливые произведения.
– Вот! – торжествующе сказал Илья, показав пальцем на большой красочный том с голой ногой на обложке. – Вот смотри, книга называется "Библия секса". Что, скажешь, не совок?!
– Да… – виновато признала я, стараясь закрыть от него рукой соседний том с бокалом на обложке – "Библию бармена"… – Но ведь это же переводные книги, не то чтобы это такая сугубо питерская литература…
– Совок, совок, – твердил Илья, – ничего святого! Вообще уеду из этой страны, раз так! Раз меня тут в милиции принимают за женщину! Раз мне нужно служить в армии… а женщины, между прочим, в армии не служат, это же Россия, а не Израиль!
Так, в приятной беседе, мы дошли до моего дома и вошли во двор.
– Не-ет, это не Питер! – Илья показал на окна на первом этаже и начал причитать: – Еще вчера был такой питерский, такой старинный двор, и вот…
Действительно странно, под старинными фонарями на окнах Адиного офиса на первом этаже за ночь откуда-то взялись свежие надписи и нечеловеческим синим светом задорно освещают наш двор: "Real Estate Consulting". He может быть, чтобы за один день, что я не выходила из дома, наш двор превратился в прибежище мирового капитала.
– Или это Питер, или это Бостон? – насмешливо спросил Илья и ткнул пальцем в окно.
– Это я, – выглянула из окна Ада в норковом берете с хвостом. – Красиво я назвала мой новый офис? В старом-то у меня все по-простому – агентство недвижимости. А тут у меня торговля реалистатом. Реалистат – это квартира, дача или там гараж…
– Bay, иес, о'кей, вандерфул, – сказал Илья и задал вопрос в пространство: – Интересно, а почему вы тут, в России, сами с собой по-английски разговариваете?
Я сказала – наверное, мы хотим присоединиться к сильному. Не в смысле войти в состав США навсегда, а в смысле идентифицировать себя с сильной Америкой, чтобы нам было не так страшно.
– Машка права, мы хотим, – подтвердила Ада. – Поэтому у нас во дворе все как в Америке.
Я зашла к Аде в офис и тихо попросила:
– Ада… а помните, вы давали мне пакетик для соблазнения Вадима? Если он у вас еще остался, можно я его все-таки возьму?
– Пояс кружевной один. Чулки с резинкой две. Подвязка кружевная одна, – перечислила Ада. – А хочешь, я тебе еще одну вещь занесу? Исключительной красоты презервативы? Сбегаю домой и занесу, одна нога здесь, другая там?
О господи…
– Спасибо большое, я… это, исключительной красоты не нужно, не обижайтесь, спасибо, можно я пойду?
Вечером я надела в ванной пояс кружевной один, чулки с резинкой две. Подвязка кружевная одна куда-то потерялась. Сейчас я выйду из ванной и изменю свое отношение к сексу с Ильей раз и навсегда. И тогда Вадим меня наконец-то увидит.
Уф-ф, выхожу! Новая я, во всем Адином и в халате.
– Илья! Илюша! Илюшечка! Вытащи, пожалуйста, из кладовки складной бед, – неожиданно для себя сказала я. – Ты теперь будешь спать на складном беде. Не обижайся, но… в общем, да, вот.
– Не надо Илюшечку на раскладушку, – заныл Илья. – У Илюшечки спинка болит… Я буду спать с тобой на диване, и дай мне второе одеяло, у тебя холодно.
– Нет, не будешь. Зато я дам тебе три одеяла, – сжалилась я. – По-нашему, три теплых бланкета.
Илья, надувшись, укладывался на раскладушку, заворачивался в одеяла, вздыхал.
– Ты не обиделся, что мы теперь друзья? Я имею в виду: и днем, и ночью?.. – спросила я в темноте. Кстати, подвязка кружевная одна нашлась – оказалась у меня на руке, как браслет.
– Илюшечка спит, – пробормотал Илья и демонстративно засопел.
Вскоре Илья уже спал по-настоящему, а я никак не могла заснуть.
Чтобы не думать, что теперь у меня вообще нет любовника, никакого, даже американского, решила лучше подумать о совках. Каждый без словаря знает, что "совок" – это неодобрительное определение носителя советского сознания. Ну и внешние признаки, конечно, имеются: плохо сшитые костюмы, каракулевые шапки пирожком, бриллианты, рейтузы.
Если у человека возникает обида, значит, в нем задета какая-то болезненная струнка. Вот если бы Илья сказал, что мы с девушкой в погонах – ящерицы вараны, я бы не обиделась. А тут мне обидно, очень обидно, за себя и за девушку в погонах. Разве мы с паспортисткой – дяденьки в плохо сшитых костюмах и рейтузах?
Никакого у меня теперь нет любовника, ни одного… Не буду думать об этом.
В юности мы ходили в гостиницу "Европейская" пить кофе, и нужно было искусно проскользнуть мимо швейцара с небрежно-отрешенным видом, а внутри все дрожало – пустит или не пустит. В "Европейской" было так красиво и иностранно – другая жизнь, а мы были – совки. А сейчас мы можем каждый день туда ходить, значит, не совки.
Решила: буду ходить в "Европейскую" каждый день или достаточно часто. Пить кофе там дорого, я просто буду ходить мимо швейцара туда-сюда и изживать в себе совка.
– Илья! – позвала я. – Илья! Илья заворочался на раскладушке:
– Маш, ты передумала? Можно к тебе?
– Илья, сколько стоило мороженое? – спросила я.
– Какое? Фруктовое? – не просыпаясь, спросил Илья. – Фруктовое – семь копеек.
– А эскимо?
– Эскимо – одиннадцать, пломбир в шоколаде – двадцать две копейки, – четко сказал Илья и мечтательно добавил: – Еще за двадцать восемь копеек шоколадное или черносмородиновое, а что?
– Спи.
Утром скажу Илье, что он тоже совок. Что "совок" – это не носитель советского сознания, а просто любитель мороженого, просто человек, который без запинки сможет назвать цены на мороженое даже ночью.
Дело Дня – сделала большой шаг в чулках, поясе и подвязке к новой жизни. К тому, чтобы остаться старой девой без никакого секса навсегда и очень скоро превратиться в городскую сумасшедшую без никакого секса в прошлом, даже самого захудалого. И Вадим меня так и не увидит…
Может ли быть, что это сознательный выбор – целибат? Исключительно духовная жизнь вместо поцелуев без любви?..
Думала-думала и наконец поняла, почему я так поступила, чтобы уже совсем никакого любовника, – просто так, вот почему.
Да и зачем мне секс с Ильей Борисовной…
12 мая, вторник
Вадим
Запущен новый проект. Вышло удачно, нашел вменяемого партнера – он вложит деньги и не будет активно надзирать за бюджетом, а у меня будет люфт для экономии… Первый канал заказал детективный сериал на восемь серий… Старый сериал неожиданно купил канал "Россия"… Вовремя запустился с очередным "мылом"… нашел партнера, который готов вложиться в прокат…
В этом сезоне удачи просто сыплются – тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.
И роман. Роман. Они все считают, что я могу только "мыло", а я – вот.
Можно ли спросить, как его дела? А если он не говорит, потому что все плохо? Я как-то переводила статью, в которой говорилось, что все мужчины склонны к тревоге, любят жаловаться, хотят, чтобы их утешали. А вот Вадим – нет, он сильный человек. Но я все время думаю: взяли ли его в новый сериал? Спрошу.
– Вадим, а как у Вас дела?
Вадим
Эта новая система – продюсерская подача… Не зря я сидел в жюри, было интересно… Молодые ребята, хотят снимать кино… А если бы я был на их месте? Рассказать свою идею представителям крупных компаний за пятнадцать минут, убедить, чтобы дали два миллиона на съемки, – это трудно, люди же на слух воспринимают плохо. Это мало кому удается выдержать, это похлеще любого экзамена. Я бы на месте этих ребяток не смог. Тем более огромный риск. Им же никакой гарантии не дают, говорят "мы подумаем". Их синопсис болтается у продюсера бесплатно – через полгода могут отказать, а идею украсть. Но что делать – у ребят нет другого шанса снять свое кино… На их месте я бы не смог…
Но я же на своем месте… А на моем месте у меня есть своя идея. Был там один мальчишка с интересным проектом… Можно взять на время, сказать "посмотрим, подумаем"… мысли у него любопытные. Нет, ну не то чтобы совсем "украсть", а, скажем так, кое-что использовать.
– Я не спрашивала Вас раньше не потому, что я об этом не думала, наоборот, я все время об этом думаю, – сказала я. – Вас взяли на следующий проект? Писать линию для другого сериала?
– Как это "меня взяли"? – рассеянно спросил Вадим. – А-а… нуда… вопрос обсуждается… сейчас как раз решают, возьмут меня или нет, как раз сейчас решают.
Вадим
Как странно звучит – решают… Как это, про меня – решают?.. А я и забыл, что я поденщик, жалкий неудачник…
***
Вадим вдруг как-то поежился, пожал плечами, фыркнул.
– Маша, а Вы правда думаете, что я всегда писал детективные линии для "мыла"… что я всегда был неудачником? Что у меня всегда что-то не так? – обеспокоенно спросил он.
Как будто ему стыдно, если у него не так… Как будто я спрашиваю людей на пороге: "А вы кто, двоечник или отличник?"
– Правда, думаю. Что Вы приходите ко мне потому, что Вам больше некуда пойти, Вас никто не ждет, не любит, Вы никому не нужны. Что Вы самый несчастный человек на свете, неудачник, а что?
– Ничего подобного, – обиженно сказал Вадим, – и не нужно меня жалеть.
Я пошутила, а он обиделся…
Вадим
Признаться, что я наврал? Как-то глупо получится. Тоже мне принц, переодетый дровосеком…
Или все-таки сказать? Вот она удивится. Не скажу. Что я, дурак, что ли?..
Что-нибудь расскажу… Нет, а почему она думает, что я неудачник?
Оказывается, у Вадима был в жизни очень большой Успех – не сказал какой.
Потом, когда выпил кофе и выкурил сигарету, все-таки сказал:
– Я написал роман. Давно, десять лет назад.
– Как роман?! Вы писатель? А… как… как Ваша фамилия?
Невероятно! Вадим – писатель! Как будто все началось сначала – прекрасный незнакомец от мышей написал роман!
Роман был про юность, про университет. Роман был одновременно увлекательный, коммерческий и хороший, живой.
– Там и мистика была, и советский быт, и детективная линия… Тогда еще никто так не писал. Отец похвалил.
Это и был Успех – большие тиражи и сразу же экранизация.
– По тем временам серьезные деньги, – похвастался Вадим. – У меня было все.
– Что "все"? – спросила я. – Премии, встречи с читателями?
– Ну… у меня было среднестатистическое все: жена-красавица, квартира большая, "Ауди-сто". Мальчишки в окна заглядывали, что там внутри.
Про университет! Мистика! Советский быт! Детективная линия! Я не читала.
– А что было дальше? – спросила я.
Вадим
Сказал про роман – как будто вздохнул, а что выдохнуть?..
Что было дальше? А что было дальше? Дальше ничего не было – из того, что ей интересно. Дальше я стал лудить сериалы. Не рассказывать же ей, что дальше все было ровно – первый сериал, второй сериал, третий…
Она так смотрит, как будто хочет услышать не про бизнес, не про тупые сериалы, а драматическую историю про муки творчества, про Успех и Падение…
***
– А что было дальше? – нетерпеливо спросила я.
Вадим
А дальше Остапа понесло.
– Дальше? Мне предложили писать по роману в месяц.
– В месяц?!
Это совершенно невозможно, я сама за несколько месяцев написала всего лишь "Варенье", "Неопытное привидение", "Кот отпирает двери", "Ленивый Вареник", а ведь я очень стараюсь. Кстати, "Полиция в шкафу" уже готова, а про гонорары ничего не слышно.
– Ну, в три месяца, не важно, – поправился Вадим.
Ему предложили писать четыре романа в год.
– За большие деньги, Маша, за очень большие деньги, – значительно сказал Вадим.
История Вадима – настоящая драматическая история, история Успеха и Падения… После первого невероятного успеха Вадиму казалось, что дальше будут только удачи, а началось мучительство. Успех нужно было кормить, поддерживать. Думал, сейчас быстренько напишет для денег, а потом уже свое, настоящее.
Вадим истерически (он сам так сказал – истерически) пытался воссоздать успех, бросался от одного сюжета к другому, метался между полной уверенностью, что все отлично, и уверенностью, что все ужасно.
Дальше все было совсем печально… Я понимаю Вадима как никто, то есть как коллега. У меня совершенно так же было с "Вареньем", я тоже металась между тем, что Игорь Юрьевич скажет "ужасно" и что он скажет "гениально".
Четыре романа за год Вадим все-таки написал. Отец относился к этому скептически, считал все это неуспехом по сравнению с романом. Сказал: "У тебя талант, а то, что ты делаешь, противно в руки взять". Сказал, Вадим его позорит.
После этого все отношения с отцом прервались. Вадим не видел своего отца много лет.
– А в больнице, вот сейчас, в больнице, видели?
– Это не считается, – отмахнулся Вадим. – А писал я и правда жуткую коммерческую туфту, гадость.
Гадость? Все эти яркие книжечки на прилавках, они еще назывались как-то странно… "Жестокий", "Сумасшедший", "Придурочный"…
– Неужели это правда Вы… – задумчиво сказала я.
– Что – я?
– Ну, все эти яркие книжечки на прилавках, они еще назывались как-то странно… "Жестокий", "Сумасшедший", "Придурочный"… Это все написали Вы?
– Не все, но кое-что, – со скромной гордостью сказал Вадим.
Ох, ну… это не очень хорошие книги. Зато очень благородно признаться, что делал туфту, гадость. Я бы ни за что не сказала, что "Варенье" – туфта и гадость, по-моему, оно прекрасно. И "Неопытное привидение", и "Ленивый Вареник", и "Кот" тоже прекрасны.
Вадим смотрел на меня со странным выражением лица, как будто я кролик или белая мышь, а он проводит над нами эксперимент.
– Я хотел Вам рассказать, что было дальше… Неужели Вам не интересно?
– Очень интересно, очень! "Жестокий", "Сумасшедший", "Придурочный" – это еще Успех или уже Падение? – спросила я. – А потом…что было потом?
– А потом суп с котом… Все стало еще хуже. Потом и эта туфта перестала идти, рынок заполнился другой туфтой, не моей. Не было даже коммерческого успеха – что-то разладилось…
– Разладилось?
Вот она, печальная поучительная история одного Падения – со слов Вадима.
Вадиму дали соавтора. Вскоре соавтор бросил Вадима, занялся чем-то другим, не важно чем, – был соавтор, и нет соавтора. Вадим опять пытался писать сам, но его собственные книги оказались невостребованными. Последнюю книгу не взяли – конечно, не швырнули в лицо, а мягко сказали: "Может быть, когда-нибудь потом…", но ведь на самом деле – швырнули…
– Нет-нет, Вы очень талантливый, – быстро сказала я. – Вон у Вас сколько этих "Придурочных"! Просто у Вас был творческий кризис… А что было потом?
А потом… вообще ужасно! Жена Вадима уже привыкла к деньгам и никак не могла отвыкнуть. Поэтому Вадиму пришлось продать имя.
– Вы продали свое имя? – удивилась я. – Вас теперь зовут не Вадим, а как? И фамилию Вы тоже продали?
Я уже стала прикидывать, сколько стоит мое имя, – не думаю, что дорого, оно довольно часто встречается. Зато моя фамилия, наверное, недешевая – я еще никогда не встречала других Суворовых-Гинзбургов, кроме меня.
Но мою фамилию никто не купит, даже если недорого. Продать свое имя и фамилию может не каждый человек, а только тот, кто начал делать что-то успешное, а потом у него случился творческий кризис.