– Кустодиев – Ваш прадедушка? – заинтересованно переспросил Вадим. Посмотрел на меня с уважением.
Мой прадедушка не Кустодиев, а портрет, то есть это портрет моего прадедушки. Он был губернатором Санкт-Петербурга.
Я молчала и думала: заметит ли он, если я уйду не попрощавшись?.. Не хочу с ним дружить. Скажу, что мне нужно на работу в круглосуточное кафе, да.
Вадим задумался, и разговор как-то стих. Неловко получилось – вдруг он подумает, что мне с ним скучно и поэтому я ухожу на работу?
– А хотите, обсудим тему "Русские художники начала века"? – предложила я. – Или, хотите, поговорим о мультфильмах или о чем хотите… А хотите, я покажу Вам папины книги и патенты на изобретения?
Вадим
Черт, черт, черт, абсолютно бессмысленный вечер! Она что, с ума сошла?! Зачем мне старые фотографии, зачем мне папашины книги, зачем мне патенты на изобретения?! Кстати, о фотографиях. И это о них она говорит – красивые, блестящие люди?! У профессора, ее отца, несоразмерно большая голова и хилое тело, как будто приспособлено к голове по ошибке. Длинное унылое лицо, нос, робкие печальные глаза. Профессор Плейшнер в старомодном пальто с длинным каракулевым воротником.
Мать, она говорила, красавица… Ну, не знаю… Слишком узкие детские плечи, упрямый подбородок, глаза в пол-лица – типичная "барыня из прежних".
– Все, Маша, мне пора, спасибо, – сказал Вадим, как будто захлопнул блокнот.
Вадим встретился с Адой на лестнице – и вернулся. Ада – с кастрюлькой. В кастрюльке фрикадельки с рисом.
– Ада, мне нужна квартира на Фонтанке, между Летним садом и Михайловским. Вместо этой. – Вадим обвел глазами мою кухню.
– Так купите эту, – предложила Ада. – За помойку скидка пять процентов.
– А я?.. – удивилась я. – А меня куда?
– Тебя? Ты же говорила, у твоей матери был дом в Вильнюсе? – Адины глаза загорелись при упоминании недвижимости.
Я засмеялась:
– Но это же было до революции…
– Так надо отнять, – решительно сказала Ада. – Ты точный адрес знаешь? Какого х…ра они твоим домом пользуются?
Вообще-то в русском мате девять корневых слов, а Ада употребляет одно-два, может быть, три. Всего три, это ничего, это нормально… не буду ее больше поправлять.
Сказала Вадиму с Адой про корневые слова. Оба очень удивились: как, всего девять? И стали загибать пальцы и шептать про себя. Вадим насчитал пять, а Ада двенадцать.
Ада выпила три чашки чаю и засобиралась на работу.
– Да… забыла тебя спросить, – небрежно сказала она Вадиму. Оказывается, она с ним на ты. – Ты каким бизнесом занимаешься?
Ничего она не забыла, Ада уже спрашивала Вадима, чем он занимается. Он сказал Аде, что у него нефть, металл… ресурсы, одним словом. Но Ада очень недоверчивая.
– Да так, всем понемногу… – охотно ответил Вадим. – У меня сеть ресторанов быстрого питания, один на Невском, другой на Дворцовой.
Вадим ел одну фрикадельку за другой. Съел почти все. Половина свинины, половина говядины, поджаристая корочка.
Ада подмигивала и громко шептала: "Я тебе проложу хороший широкий путь к его сердцу".
Я представила дорогу, и через каждые сто метров фрикаделька, а в конце диван, на диване сидит сердце Вадима с фрикаделькой в руке и говорит: "Я твое"…
Ну и зачем мне постороннее сердце с фрикаделькой в руке? К тому же я тоже неравнодушна к фрикаделькам.
***
Ада незаметно выманила меня в прихожую – просто сказала: "Машка, выйди на два слова"…
– Кто он такой? От х… уши у него, а не рестораны, – сказала Ада. – Ты как считаешь?
А я не знаю. Дирижер, продавец мороженого, физик-атомщик, незнаменитый актер? Оказывается, я ничего о нем не знаю – он все время молчит и улыбается. Черный ящик. Хорошо, если бы он был врач, к врачам я испытываю особенное доверие, когда они не делают мне больно. Пусть бы он был врач на "скорой", можно было бы его иногда вызывать.
Ада вытащила из сумки пакетик:
– На вот, возьми. Скажешь с намеком: "Мне нужно в ванную". Вечером приду проверю.
Я заглянула в пакетик – черные чулки в сеточку. И пояс, тоже черный, кружевной. Красиво.
Не может быть, чтобы Ада считала меня такой умелой соблазнительницей. Думаю, она перепутала и дала мне другой пакетик, а не этот, для секса.
Мы с Вадимом еще выпили кофе, и он посоветовал мне держать руку на пульсе своей недвижимости.
– А то проснетесь в Вильнюсе. Хотите в Вильнюс? Я не хочу в Вильнюс.
Вадим
Все-таки я был прав, что зашел к ней еще раз. Прадедушка губернатор Санкт-Петербурга – это сильно. Пригодится – не сейчас, так потом.
Категории "хороший" – "плохой" для описания какого-либо человека давно исчезли из моего лексикона. Даже в детстве все уже было неоднозначно. А эту Машу можно определить одним словом – хорошая.
Ну… ладно. От нее не убудет… Хорошим нужно делиться.
…Недвижимость в Вильнюсе? Может, и здесь что-нибудь сделать? Можно, но хлопотно.
Как только Вадим ушел, я, как настоящий, по уши поглощенный творчеством писатель не в себе, бросилась в халат и тюбетейку и быстро-быстро застучала по клавишам.
…Игорь покупает в аптеке снотворное. Он тайком остается ночевать у Мари. Вадим тоже остается ночевать у Мари, не тайком. Секс? Нет, Мари хорошо воспитана в своей древней семье. Старый камердинер, преданно служивший еще прадедушке Мари, постелил Вадиму на диванчике в прихожей.
Снотворное в стакане. Игорь на цыпочках крадется в гостиную (за Рафаэлем), в спальню (там Эль Греко) и на кухню (там Рембрандт). И вырезает бесценные холсты из рам. И заменяет бесценные холсты на картинки из журнала "Огонек". Несет бесценные холсты в прихожую, потому что ему уже пора домой. И вдруг… вдруг его останавливает чей-то всевидящий глаз в маске и с кинжалом. Это Вадим.
…Игорь прячет бесценные холсты в кладовке между банками с вареньем. Попытка не удалась. Пока не удалась.
…Вот черт, я забыла – мне нужно сдать этот проклятый текст завтра, нет, уже сегодня! Что делать, писателям часто приходится прерывать процесс творчества ради шоколадного торта или какого-нибудь другого насущного куска.
***
…посудомоечная машина предназначена для мытья обычной кухонной посуды. Предметы, которые были загрязнены бензином, краской, поцарапанные железные или стальные изделия, имеющие следы химической коррозии, подвергнутые воздействию кислоты или щелочи, нельзя мыть в посудомоечной машине. Если Вырешили сдать старую посудомоечную машину в утиль, аккуратно снимите дверцу, чтобы дети, играя, случайно себя не замуровали…
…Утром Мари заметила, что вместо бесценных холстов – картинки из журнала "Огонек", но она не может сказать это Вадиму, Вадим может подумать, что она его в чем-то подозревает, получится неловко.
Да, Мари с Вадимом разговаривают на "вы". Они разговаривают на "вы", потому что в мумзиковском языке нет местоимения "ты".
Вечером отдала Аде пакетик.
– Понятно, – мрачно сказала Ада, – чулки не сработали… Значит, его интересует твоя жилплощадь в Вильнюсе.
Пятница
Хотела написать финал, но что-то не получалось. А если Вадим больше не придет? Я не смогу дописать книжку?.. Я очень жду Вадима, потому что мне нужно написать финал…
Ура! Заехал Вадим со странным вопросом. В прихожей спросил меня, часто ли я смотрю телевизор. Я сказала, что обычно смотрю целыми днями все подряд, особенно ток-шоу и прогноз погоды, – вот же и пульт всегда валяется на диване. Ах да, сейчас пульта нет – наверное, завалился куда-нибудь. Но он мне все равно не нужен – недавно у меня сломался телевизор. Приблизительно осенью, может быть, прошлой осенью, но после прихода Вадима, когда он был еще человеком от мышей, я не смотрела телевизор – это точно. Вадим сказал "вот и хорошо, вот и правильно" и уехал.
Халат, тюбетейка, финал!
Вадим
…Пожалуй, пусть ее пока не убивают, можно ее еще пару раз использовать… А то в последнее время они все проблемы решают просто. Чуть какая-то сложность, надо напрячься, а им бы только убить – нет человека, нет проблемы.
Финал.
Игорь. Кладовка. Банки с вареньем. Бесценные холсты, свернутые в трубочку, лежат на полке между "крыжовником прошлогод." и "вишней без кост. этого года".
Внезапно в кладовку приходит Мари. Ада разрешила ей угостить Вадима "вишней без кост. этого года".
Игорь смущен, пытается представить себя большим любителем варенья. Уверяет, что здесь, в кладовке, он не по поводу живописи, а по поводу варенья – лакомится "вишней без кост. этого года".
Мари молчит и молча страдает. Мари делает вид, что не замечает Рембрандта, скрученного в трубочку, ласково намекает Игорю, что нехорошо лакомиться вареньем одному, без свидетелей и без согласования с Адой.
В кладовке появляется запыхавшийся Вадим. Он ловит Игоря с поличным – отодвигает "крыжовник прошлогод.", указывает на нетронутую банку "вишни без кост. этого года" и на бесценные холсты, свернутые трубочкой.
– А свидетелей-то нет, – развязно говорит Игорь, имея в виду, что свернуть в трубочку бесценные холсты мог кто угодно, не обязательно он.
– Но ведь свидетель есть всегда, – говорит Мари, – это наша совесть.
Игорь пытается убедить Мари, что, страстно ее любя, взял Рембрандта на память. Мари смотрит на него с немым укором.
Игорю стыдно, он признаётся, что сначала хотел ограбить Мари, но потом (как раз сейчас, в кладовке) понял, что это нехорошо.
– Мари! Я должен искупить свои первоначальные дурные помыслы. Я уезжаю на поиски моей поруганной чести. Когда я ее найду и мы с ней вместе вернемся, вы сможете меня простить?.. До свидания.
Думаю, Мари сможет. Ее сердце все равно принадлежит Вадиму, но все же хорошо, что злодей Игорь исправился.
…Только пусть он все-таки понесет наказание… например, ему сделают эпиляцию – вот так-то!.. Я тоже умею мстить!
Финал очень счастливый – свадьба. Ада – свидетель. Мораль: в каждом человеке одна половина лучшая, вторая худшая. Игорь так быстро нашел свою поруганную честь, потому что Мари увидела в нем эту лучшую половину, или четверть, или даже одну треть.
Понедельник
Адину кастрюльку съели вдвоем с Адой. Радовались, что Вадим не пришел, – обе ужасно любим пельмени.
Думаю, в Вадиме тоже есть лучшая и худшая половины. Он очень красивый, как говорят дети, просто загляденье, но иногда его лицо становится неправильным, грубым, по-нехорошему простонародным, как будто он не тот, за кого себя выдает. Как будто он немного позирует или вообще разыгрывает на моей кухне спектакль с собой в главной роли. Тогда у него появляются резкие носогубные складки и меняется нос.
Нос у него вообще, как говорит папа, подкачал. Смешной, крупный, немного как у Буратино.
– Машка, ты в него влюбилась или нет? – смешно спросила Ада, как девочка.
Влюбилась? Ну нет! Как будто мне все равно, в кого влюбляться! Как будто любая женщина сидит у себя дома на Фонтанке и ждет, когда к ней придет, случайно перепутав квартиру, господин в пальто и красном шарфе? Как будто она всегда готова к любви? Как земля, которая ждет, что ее покроет снег?
А если бы ко мне случайно зашел водопроводчик или цыганка, я бы тоже влюбилась?!
– Нет, – сказала я, – не влюбилась. Он мне не нравится.
Мне не нравятся люди, у которых все время звонит телефон. Которые разговаривают по телефону бархатным голосом и называют всех "дорогой" и "дорогая". И еще произносят важные слова – "тендер", "преференция". Особенно любят слово "переговоры".
Мама наверняка сказала бы, что в нем чувствуется порода, очень хорошая. Скотчтерьер?.. Французский бульдог? Афганская борзая?.. Он похож на черного Лабрадора, такой весь ровный. Бывают же слегка располневшие лабрадоры, которые мало двигаются.
А в целом он идеальный объект для моих неприкаянных чувств.
Что мне в нем нравится:
A) Его интересуют папины книги и патенты на изобретения. Странно и трогательно, ведь он же никогда не учился у папы.
Б) У него улыбка, как у Чеширского кота, висит в воздухе.
B) Он очень обаятельный.
Так что люби, дитя, пока не завяли розы.
***
Что мне в нем не нравится:
A) Он слишком обаятельный, как будто он продает на дому пылесосы и хочет, чтобы я немедленно купила пылесос или хотя бы оформила покупку в кредит.
Б) Убежден, что я мумзик Мари и он немедленно меня покорит. А я, Маша Суворова-Гинзбург, не наивный мумзик, а некрасивая, но умная и хитрая старая дева! Ужасно-ужасно осторожная.
B) Ботинки. Мне очень не нравятся его ботинки. Остроносые ботинки говорят, что их хозяин – человек чрезвычайно легкомысленный. Я так думаю, не знаю почему.
Что еще мне в нем не нравится:
A) Он такой холеный и гладкий, как Сема. Мне вообще не нравятся люди, в которых даже в таком солидном возрасте заметно больше сексуальности, чем мужественности. И чересчур уж хороший аппетит на Адины котлеты.
Б) Он каждое утро смотрит на себя в зеркало и говорит "здравствуй, милый". Я так думаю.
B) Некоторых людей невозможно представить мальчишками, его – невозможно. Как будто он родился в пальто и шелковом шарфе.
Ну не могу я влюбиться, не могу!
Не щелкает у меня, никак не щелкает, а жаль.
Дело Дня – перечитываю "Варенье без свидетелей" в новой, детективной редакции.
Вторник…
Отнесла Игорю "Варенье без свидетелей". На этот раз поступила очень смело – полчаса посидела в приемной, сделала вид, что очень тороплюсь, и отдала "Варенье" секретарю со словами "вот, спасибо, простите, извините". Секретарь сказала "ладно". Ура-ура, "ладно" – это неплохо! А вдруг все-таки не ура? Вадим не пришел.
Среда?..
Адину кастрюльку съели вдвоем с Димочкой. У Димочки хороший мужской аппетит. В кастрюльке была тушеная курица с рисом.
– Машка, мне повезло, что у тебя такой нос, такие щеки, – сказал Димочка, обгрызая ножку.
– Да? – удивилась я.
– Хорошо, когда женщина некрасивая…
– Кто, я? – на всякий случай уточнила я, а вдруг не я?..
Димочка кивнул. Значит, все-таки я.
– Ты некрасивая, поэтому с тобой можно разговаривать, – сказал Димочка и взял крылышко. Я люблю смотреть, как он ест.
– А если бы я была красивая?..
– Тогда я бы относился к тебе как к женщине, а так я могу с тобой дружить, с учетом, конечно, превосходства моего интеллекта. Я тебя даже люблю, глупая ты курица… – нежно сказал Димочка, уткнувшись в Адину кастрюльку.
Это он мне сказал, а не тушеной курице, это он мне сказал, что он меня любит. А я его люблю больше всех после папы.
Димочка – мой друг уже шестнадцать лет.
Димочка – мой крестный сын, а так он сын моего приятеля-банкира и моей подруги Татьяны. То есть приятель раньше не был банкир, а теперь у него другая молодая жена, не Татьяна, и он живет в Майами, а Татьяна здесь. Но он принимает участие в Димочке, например, директора Димочкиных школ несколько раз отдыхали в Майами. "Директора" – не потому, что они молниеносно сменяли друг друга на посту, а потому что было Димочкиных несколько школ, четыре или пять…
Димочка – двоечник и правдолюбец. Утверждает, что ему ставят хорошие отметки за отдых в Майами, и требует поставить честные двойки.
Банкир и Татьяна – мои друзья по переписке. Банкира я вижу редко, потому что в Майами всегда тепло. Он осведомляется о состоянии Димочкиных дел по электронной почте. Татьяну я вижу редко, потому что она – женщина трудной судьбы и занята своей личной жизнью. Она шлет мне SMS-сообщения, с помощью которых кратко держит меня в курсе.
Например:
"умираю любви",
"он умирает любви",
"подарил "мерседес"".
Или просто:
"шубанорк.",
а затем: "подонок".
Татьяна появляется у меня раз в полгода, потому что каждый роман занимает у Татьяны полгода. За это время ее страстно любят, бросают к ее ногам состояния. Потом отнимают.
Я очень сильно завидую Татьяне – ее жизнь, как бразильский сериал, а моя, как советское документальное кино, из тех, что раньше показывали перед сеансом.
– Ей все можно, – сладострастно сплетничал Димочка, – рыдать, исчезать натри дня в Сочи, терять мобильный, а бедному Димочке ничего нельзя. Димочке можно только хорошо учиться и слушаться. А что, больше ничего нет? Ни даже котлет, ничего?
Курицы нет, котлет нет. Вадим не пришел.
Четверг!..
Одна съела Адину кастрюльку. Голубцы. Не радовалась, что Вадим не пришел, – более или менее равнодушна к голубцам.
А Вадим не пришел.
Пятница…
Позвонила секретарь Игоря, сказала прийти завтра. Очень мило со стороны Игоря, что он хочет сам вернуть мне "Варенье" с несколькими теплыми словами ободрения…
Папа говорит, что отсутствие успеха эксперимента не означает отсутствие смысла. Правда, он имел в виду для науки, но все равно. Не буду расстраиваться из-за "Варенья", в нем все-таки был смысл – злодей Игорь нашел свою поруганную честь.
А что, если я ошибаюсь и он, наоборот, хочет сказать мне: "Машка, ты гений!"?
…Нет, не может быть, чтобы гений. Все удивительное, волшебное происходит с разными другими Золушками, не со мной.
А настоящий Вадим, не мумзик, исчез.
Ужасная жгучая обида – что я сделала?! Он мне не нравится, но мы же почти подружились, мы – почти друзья, а почти друзья так не поступают, чтобы сначала приучить к себе, а потом чтобы было обидно.
…Может ли быть, что он обиделся, что я не смотрю сериалы?
…Глупо было привыкать к нему, глупо было думать, что он будет появляться на моей кухне, как "Новая газета", – два раза в неделю? Глупо было думать, что мы почти друзья?
Пятница, вечер, зачем ждать до завтра, тем более прийти завтра получается в понедельник
Я сидела в приемной Игоря и размышляла, а не влюблена ли я в него. Если одинокой женщине все равно в кого влюбиться, может быть, я влюблена в Игоря?
– Кофе, – сказала секретарь, – вы пролили кофе на юбку.
Ох, неужели?
С Игорем решила так: если любовь – это когда тебя волнует чья-то эрекция и эякуляция, то нет, не особенно. Если любовь – это когда мечтаешь прийти в Издательство и услышать "Машка, ты гений!", то да, очень сильно влюблена. Но и у всякой любви есть предел – я сижу у него в приемной уже сорок минут!
Ну, вот я и в кабинете, в кресле коленками вверх. И тут, в этом кресле, меня осенила мысль: а что, если Игорь узнал себя в мумзике-злодее и обиделся, что ему сделали эпиляцию?
– Игорь… – пробормотала я из кресла, – это не ты…
– Не я, а кто же? – удивился Игорь. – Маш, привет… Прости, забыл, как называется твоя книжка… – И он бессильно кивнул на стеллажи с книгами, словно хотел сказать "вон у меня уже сколько книг, а вы все пишете и пишете".
– Варенье… – смущенно подсказала я.
– Ах да. Да-да… Да.