Иногда, конечно, постоянный состав ансамбля менялся. Кто-то выходил замуж, кто-то уставал и сходил со сцены. Так что обычно в этом "хороводе" у него четыре, максимум пять женщин. Он наезжает к ним. Помогает деньгами. Выстраивает их судьбу. В общем, живет с ними как многоженец.
Ну а "карусель" – это праздник. Отрыв, игра. Взрыв эмоций, которых так не хватает в серых буднях. И он, как сейчас, готов прокатить на ней любую.
– Все за стол! За стол! – дал команду Кайрат, выставляя шпроты и шампанское из холодильника.
– Сейчас идем! – ответил Амантай, доставая из шкафа лавровый лист и пакетик черного перца. Он ждал, когда черноглазая хохотушка Ольга, стоящая в своей мини-юбочке и на каблучках у плиты, подаст сигнал приправлять варящиеся в кастрюле королевские креветки.
Через минуту они были уже в гостиной. Рядышком. За столом.
– Кайрат, дорогой, надо сказать! – поощрил своего визави к началу гульбища Амантай.
И Кайрат не подвел старшего товарища. Тост его был красив и витиеват:
– Я хочу выпить за любовь! Это прекрасное, светлое чувство, которое посещает нас в какой-то момент и потом освещает всю нашу жизнь. За поиск любви, поиск, в который вовлечен каждый человек! И он получает полное счастье в жизни, когда находит эту свою половинку…
Амантай видел, как млели девки, как разгорались их глаза, а румянец заливал юные щеки. Их забирало. Что ни говори, а женщины любят слова и комплименты.
Все дружненько выпили. "Карусель" начала свое движение. Он знал, что будет дальше в этой большой игре. С разными вариантами она повторялась раз за разом. Но ему не было скучно. В результате он получал новую женщину. А каждая женщина – это тайна. Ее надо раскрыть, разгадать, очаровать. И получить ее душу, привязанность. В этом и был его интерес. А совсем не в том, чтобы совокупиться с какой-то новенькой девчонкой.
Поэтому он не торопился, не спешил, в отличие от верного Ербола. Тот, сказав пару дежурных комплиментов, уже удалился с подругой.
Амантай взял большую очищенную креветку в одну руку, в другую – чайную ложку с икрой. И начал кормить свою соседку с рук.
– Закуси, солнышко, креветкой! А теперь вот добавь еще икорки. И глоточек шампанского. Хорошего шампанского "брют".
Жаль, что многие из них – простые девчонки – не понимали ничего в тонких, изысканных винах. Им бы сладенького. "Но ничего, – думал он, – они учатся и усваивают уроки. К хорошему привыкают быстро".
Ольга нежными алыми губками слизывала красные шарики.
Вот это жизнь, вот это песня.
Когда все раскраснелись после чудной ухи из трех видов каспийской рыбки, включая и редкую белорыбицу, наступило время для музицирования. Амантай, как всегда, взял с собой гитару, а самое главное – караоке, набор пластинок и картриджей. Не зря же говорят, что женщины любят ушами. Он включил музыку, вышел на середину зала. И медленно, потихоньку стал напевать:
На тот большак, на перекресток,
Уже не надо больше мне спешить.
Жить без любви, быть может, просто,
Но как на свете без любви прожить?
А уж за нею пошла песня "Ах, какая женщина!" Потом из кинофильмов… В общем, вся советская классика, направленная на охмурение публики.
Амантай знал, что он не совсем оригинален в своей манере отдыхать от дел. Нравы в элите царили еще те.
Даже на самом верху народ оттягивался по полной. Более того, "медовые ловушки" использовались и при налаживании межгосударственных отношений.
Во время больших праздников, таких как День независимости, силами КНБ создавался специальный "женский батальон", в который собирали красавиц.
Один московский приятель Амантая с юмором рассказал ему одну историю: "Вернулся я в гостиницу с праздника. Вдруг в номер проскользнула женщина. Довольно возрастная уже. Лет, может, сорока. Полненькая. И сказала: "Меня прислали вам в подарок. Я готова исполнить любые ваши пожелания". Ну, я как ее увидел – разозлился. Что это за подарки? И попер ее из номера. Тут же позвонил на ресепшен: "Кого вы мне прислали? Какую-то корягу! Охренели, что ли?" Минут через пятнадцать поскреблась в номер другая девушка. Лет восемнадцати. Такая красивая, стройная. Все при ней. Одним словом – чемпионка! Ну, я к ней со всею душою. Присели на диванчик. Приобнял ее. Налил бокал шампанского. Ну, прежде чем начать утешаться, поговорили. Я ее спросил: "Гуля! Как тебе такое дело? К чужому мужику посылают". А она отвечает: "Да ради своей страны я готова на любой подвиг!" Такое вот у нее воспитание!"
Восточное гостеприимство, блин…
А его "карусель" набирала обороты. Атмосфера была непринужденной, весь его большой, ухоженный коттедж стал полигоном для игры в прятки. Развернуться есть где – бильярдная, сауна, бассейн, несколько спален.
Народ веселился и ликовал. Кого поймают – того и отлюбят.
* * *
Наутро все были готовы к продолжению банкета. Амантай встал пораньше. Кудрявая Ольга еще спала, уткнувшись лицом в подушку. Он потихоньку пробрался из спальни в ванную. И начал плескаться. Не заметив, как она проскользнула прямо к нему в душ. И только почувствовал, как сзади прижалось горячее тело…
"Карусель" продолжала вертеться до самого вечера без остановки.
XII
Случилось это странно и неожиданно. Он как раз приехал к себе, чтобы "залечь в берлогу". Поставил своего "мустанга" в стойло, то бишь в гараж. И, размахивая ключами, направился через лужайку к дому. В эту минуту сотовый телефон разразился бравой мелодией: "Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый росс!"
– Алло, Саша, это ты? – раздался в трубке чей-то женский голос. – Здравствуй!
– Здравствуй, – машинально ответил он, прикидывая, кто это может звонить.
– Ты меня не узнаешь? – спросили через секунду.
– Да что-то как-то не припоминаю! – задумчиво ответил он, готовясь аккуратно закончить этот диалог с шарадами и загадками.
– Это я, Крылова Людмила!
"Какая такая Людмила?" – машинально подумал он, перебирая в памяти знакомых женщин. И вдруг вспомнил:
– Людка! Ты, что ли? Какими ветрами? Какими судьбами?
С одной стороны, он чувствовал радость. А с другой – тревогу: "Чего это она позвонила?" Привык уже – находят тогда, когда хотят чего-нибудь получить. Других поводов обычно не бывает.
Но любопытство все-таки перевесило. Все-таки его первая женщина, можно сказать, несбывшаяся любовь, решилась прервать обет молчания. После стольких лет. Интересно.
– Давай встретимся! – взяла она инициативу в свои руки. – Нам надо поговорить. Хочу тебя увидеть.
Ах, ностальгия! Совместные воспоминания…
Дубравин давно усвоил, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Поимел он уже этот горький опыт. Невозможно вернуться к тем же самым отношениям, если вы когда-то расстались. Все меняется. Вы, обстоятельства жизни. Но Людка! Это было так давно! Первая девушка, самая красивая в их классе. Потом та история, когда они встретились в деревне, дома. И как жестоко она отомстила ему. Боже ж мой! Да они, считай, по жизни родственники. Любопытно. Что ж, если, кроме любопытства, ничего не осталось, можно и откликнуться:
– Давай! Как-никак столько лет не виделись. Пообщаемся!
* * *
Ресторан был дорогим. Но не помпезным. Роскошь отделки, кожаные диваны, ковры, красота официанток – все это постепенно становилось менее важным. На первый план выдвигалось главное – качество еды и питья.
Метродотель – женщина неопределенного возраста – пыталась усадить его внутри зала. Но он твердо и уверенно показал ее место и занял свое. У большого окна: "Не так, как твоему заведению удобно, а так, как надо мне!"
Заказал бутылку красного сухого. И второе. Мясо – стейк – готовилось. Винцо попивалось. Женщина ожидалась. Нельзя сказать, что мужчина не волновался. Еще как! Но не перед свиданием, а перед встречей с давним другом, который пропал на столько лет. Почувствуйте разницу.
Сидел Дубравин и думал: "Людмиле сейчас… тридцать с гаком. Не с хвостиком, а с гаком. Для женщины это возраст, а у нее, кажется, еще ни семьи, ни детей. Похоже на судьбу ее мамы. Красивая была женщина…"
Он пришел на встречу с другом. А вот она, судя по всему, шла все-таки на свидание.
Дубравин ожидал увидеть ее уже погасшей, поблекшей. Но она оказалась совсем другой. В ней, как в доброй в хорошем смысле этого слова лошадке, сразу чувствовалась порода. "Породистая кобылица" – по-старинному, по-казачьи определил он, когда Людмила через всю залу победно прошагала к его столику.
Официант у стойки, увидев ее, напрягся, а Шурка встал.
Они крепко обнялись. Он чмокнул ее в щеку. И почувствовал, как она вздрогнула от этого.
– Здравствуй, Саша!
– Здравствуй, Люд!
Они сели за столик. Официант с полупоклоном подал меню. Испанская кухня московского розлива с ее паэльями, салатами, кислыми помидорами.
Он наблюдал за ней. Анализировал.
"Раньше, во времена нашей юности, ее красота была беспокойной, дерзкой, вызывающей. Сейчас она какая-то вдумчивая. Сколько же она пережила за то время, что мы не виделись? Сколько же у нее было всего? И мужиков, наверное".
Он втянул в себя сладкий запах ее духов и сразу как-то обмяк. "Бесспорно, она уже созрела".
Он знает, что это такое. Когда уходит юность, тело женщины наливается новым соком. Становится твердым, упругим, как будто его изнутри распирает сила жизни. Это из мужского восхищения родилось украинское присловье: "Возьмешь у руки – маешь вещь!" Женщины обычно не понимают и не жалуют этот возраст. Им кажется, что они толстеют, дурнеют. И только мужчины могут оценить такое перерождение – когда из хлипкого, зыбкого, эфемерного вдруг нарождается новое женское тело. Дубравин оценил, когда обнял ее.
Она, судя по всему, тоже наблюдала за ним. Изменился или нет? На висках седина. Волосы отступили, обнажив высокий лоб.
– Какой-то ты, Саня, стал особенный! – наконец произнесла она, отрываясь от меню.
Дубравин неожиданно для себя уловил скрытый смысл этой фразы. И ответил:
– Лощеный, что ли?
– Точно, угадал мою мысль!
Удивительное дело, не виделись они много лет, а разговаривают легко и просто. Будто только вчера расстались. Беседа, правда, бестолковая:
– Ты как?
– Да ничего! Работаю на телевидении.
– И я ничего!
– Семья, дети?
– У меня двое!
– А я не замужем. Никак не найду подходящего человека.
– Винца? Риошки? По бокальчику за встречу?
– Ну давай!
Выпили. Даже слегка порозовели. А у Дубравина возникло то самое ощущение, которое было когда-то в юности. Встретились два одиночества, да и развели у дороги костер. Только не костер, а разговор. О друзьях, знакомых:
– Литке помнишь?
– А как же!
– Уехали они все, наши немцы. В Германию уехали. Всей улицей подались. Дома за бесценок продавали, лишь бы только свалить…
– Да тут и сейчас не сахарно. А в Казахстане тем более. Вот и уезжают в свою землю обетованную. Андрей Франк тоже свалил. Но что-то ему и там не больно нравится.
– А оставшиеся в Жемчужном только пьют и пьют.
– Это точно. Брат мой Иван совсем спился. Стал хуже бомжа. Бродит по деревне и попрошайничает: "Налейте, люди добрые, стакашек на похмелку!" Отец с ним воюет, не знает, что делать. Раньше хоть принудительно лечили. А теперь… Демократия, свобода!
– Да! Мама моя умерла! – у Людки навернулись слезы на глаза. – Прошлой весной похоронили. Брат привел в дом новую бабу с двумя детьми. Тоже сильно закладывает за воротник…
В общем, поговорили. Бутылочка "Риохи" подошла к финалу. И встреча одноклассников тоже. Вроде им все понятно друг о друге.
– Шушункина Галка как? – на всякий случай спросила Людка.
– Работает. Растет в должностях, – ехидно ответил он.
– Ну да! – замолкла она.
Осталось только встать и сказать: "Ты знаешь, у меня встреча. Дела…"
Но ни он, ни она почему-то не вставали.
Не то чтобы нахлынуло. Может, от выпитого и съеденного, может, от воспоминаний о юности, они расслабились. Как два потерпевших кораблекрушение моряка, оказавшихся на незнакомых берегах, сидели они в этом испанском ресторанчике. И наконец разоткровенничались. Заговорили, перескакивая с одного на другое.
Вспомнили их единственную ночь, когда она увела его, бывшего в пьяном угаре, к себе.
– Я почти ничего не помню из того, что тогда было, – как-то невзначай обронил он.
А она вздрогнула, покраснела, в глазах загорелся огонек. Взглянула на него:
– А я помню все! Каждое мгновение. Каждую секундочку, каждое движение, каждый вздох.
Вот в это мгновение он все и понял. Она любила его и сейчас. И снова готова на все, чтобы вернуть то время. Золотое время.
А его душа была полна любви и так. И только искала, на кого излить эту скопившуюся нежность, заполнить пустоту сердца, что не давала жить и работать в полную силу.
Он понял, зачем она звонила ему. Догадался:
– Люд! Ты хочешь жить со мной?
И она тихо ответила, отводя взгляд в сторону:
– Да!
XIII
Ночь горяча и беспощадна. Бунтует женское естество. Не дает ей уснуть. И она долго-долго лежала в темноте с открытыми глазами, пытаясь переключить свои мысли на что-то нейтральное. На бизнес, природу…
Не получалось. Она хотела его.
"Господи! Да что же это такое? Куда делись те времена, когда ничегошеньки мне не было нужно".
И ходила она гордая, как хозяйка Медной горы. Могла величаво снизойти до него. Облагодетельствовать.
Прошли те времена. Теперь стала она весенней кошкой, готовой лететь ему навстречу. Расстелиться под ним ковриком, радуясь его мужской силе и своей бабской слабости.
Ей даже чудился его запах альфа-самца. Она ждала, чувствуя в своем полусне, будто он сладко входит в нее. И вместе с горячим, упругим, желанным вливается радость, полнота, блаженство. И ей хочется втянуть его всего в себя. Втолкнуть. Отдаться.
А его нет. И в сердце пустота.
Он теперь где-то там, строит свою жизнь. А ее выкинул как ненужную вещь. Забыл на улице. Ничего-то он не понял своим примитивным мужицким умом.
У него все просто: "Предала нашу любовь!" Разве он понимал, как она тогда испугалась? Это сейчас ей понятно, какой она тогда была дурой. Как ошиблась.
"Гаденыш! Как же он ухитрился разжалобить меня! Сопли. Вопли. "Я покончу с собой!" Она раскисла. Ей показалось тогда, что она любила его. Мужа своего. И чем все это закончилось? Вернее, не закончилось. Все продолжается. Он глумится над нею, изгаляется. Вот, мол, и сильная ты, и красивая, и решаешь все сама. Да вот только уйти не смогла. И теперь сиди, жди. Дубравин-то уехал. А ты осталась в Москве".
Галка перевернулась несколько раз на кровати. Поднялась, подошла к окну. На улице было тихо. Москва спала беспробудным сном. А ей не спалось. Хотелось плотской любви. От мужа толку, как от козла молока. Давно она не была с ним. Да и радости никакой с ним не было. Поплюхаются без напора и силы. Одним словом, ни богу свечка, ни черту кочерга.
Она пыталась тогда, после разрыва, восстановить хоть какие-то отношения. Случайно или по чьей-то воле встретились они на одном отраслевом семинаре в Египте. Она ждала, что они встретятся и объяснятся. Но он почему-то поселился в другом отеле. А Варвара Чугункина с ехидцей, так, как умеют делать только вредные бабы, сказала ей: "Ты знаешь, а Дубравин приехал не один".
И всё. Она психанула. Вроде бы пыталась преодолеть себя, но куда там… Он-то появился, позвал ее. Хотел поговорить. Она даже пришла, но вся взвинченная, на нервах.
Он с кем-то разговаривал в фойе отеля. Посидела она рядом в кресле с минуту. А потом, не дождавшись, пока он закруглит свой разговор, встала и ушла. Почему? Да потому, что обида грызла ее сердце. И еще видела она, с каким жадным любопытством глазели на них окружающие.
Та же Чугункина злорадно зыркала из другого угла.
Не получилось у них разговора. Разошлись они, как в море корабли. И осталась пустота, которую ничем не не заполнить. Ни новым прикидом. Ни новой должностью.
А ребенок рос. Раньше еще могли быть сомнения, чей же он сын. Теперь сразу все понятно по этим русым волосам, по высокому лбу. Длинный, высокий мальчик, ничем не похожий на располневшего Влада. В общем, ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца. И мысли, тревожные мысли не покидали ее: "А правильно ли я сделала тогда, что разлучила отца с сыном? Ради собственной карьеры и интересов. Чувствую теперь, что и он, Георгий, живет в каком-то своем, недоступном мне мире, в несчастливой семье. И чувствует неладность. Как теперь все это разрулить?"
Так бывало всегда. Особенно по ночам.
"Нет, нет! – снова, в который раз, убеждала она сама себя. – Не пропала моя жизнь. Удалась. Все нормально! Все хорошо".