- Мы никому не нужны. Мы постарели, Павел, не можем больше скитаться и вкалывать, мы отдали свое… - Томилин впал в негромкий пафос: - … Это мы построили поселки, это мы обжили все эти болота - нам надо отдохнуть, Павел.
Джамиля плакала - она накурилась и в неспокойном кайфе сидела, рядом, почесывая щеку глиняной короткой трубкой. Поодаль Аполлинарьич с ровным таежным аппетитом доедал кулеш. Он брал свежий привезенный хлеб, кусок за куском, и безостановочно черпал из котла ложкой. Павел Алексеевич вдруг вытянулся. Павел Алексеевич стал громко стонать, потом стих. Он умирал.
Томилин понял, заплакал. И Джамиля плакала рядом, вертя в руках трубку.
Второй вертолетчик закричал:
- Эй, время лететь!
Томилин поцеловал Павла Алексеевича и медленно поднялся с земли. "Прощай, Павел, - слабо, с дрожью пробормотал он, - земля тебе пухом". Томилин пошел к вертолету - он все время оглядывался. Слезы катились по щекам, он слизывал их и слизывал. Томилин уже подошел к вертолету, он взялся за поручень лесенки, но устремившаяся вслед за ним Джамиля схватила его за рукав и оттащила с криком.
- Чего тебе? - Он пытался высвободиться. А Джамиля звала пронзительно и гортанно:
- Аполлинарь! Старик!
И еще звала:
- Аполлинарь! - и цепко, нервно держала Томилина за рукав.
Аполлинарьич нехотя бросил любимый кулеш и медленно подошел. Сначала он не понимал: он подумал, что повариха сейчас удерет, оставив его, старика, в полном одиночестве, или же она в тоске что то с собой сделает. Он испугался. Но она не собиралась удирать. Она не собиралась ничего с собой делать. Кратко и энергично Джамиля объяснила, что, поскольку Павел Алексеевич умирает, пусть здесь останется хотя бы Томилин, иначе она улетит. Или - или. "Моя любит ласка, моя женщина с изюминкой, - потупившись, повторяла она. - Моя с изюминкой". Тогда Аполлинарьич решительно перекрыл пусть - встал меж вертолетом и Томилиным, крича пилоту: "Лети один. А этот - наш должник! Пусть отрабатывает".
- От винта-а!
Мотор взревел. Томилин рванулся туда, потом сюда, а вертолет уже взлетал.
Аполлинарьич махал вертолетчику рукой. Павел Алексеевич, вытянувшийся на одеяле, был уже не живой, но еще и не мертвый. Агония стиснула горло, он захрипел, но бог дал легкую смерть. Прежде чем пересечь черту, Павел Алексеевич услышал шум вертолета: ему, как и раньше, померещились нехоженые травы и земли, показалось, что это он, Павел Алексеевич, сидит с улыбочкой в емком брюхе шумящего вертолета и что это он, Павел Алексеевич, улетает куда-то, повторяя: "Дальше, ребята. Дальше. Как можно дальше…"
1978